— Но ведь понятно, почему он это скрывал.

— А правда, что их познакомила твоя подруга?

— Я понятия об этом не имела.

Они молча топали по лужам. Светящаяся вывеска какой-то забегаловки отражалась в маленьком озерке посреди тротуара, опрокинувшись вверх ногами и зыбко мерцая.

— Алиби Бласа слишком примитивно, — пробормотал Эстебан, когда они поравнялись с уже закрытым заведением. —Слишком логично, чтобы ему доверять. Готов спорить: он оставил там очки ex profeso. Помнишь «Украденное письмо»?

—Что? — вздрогнула от неожиданности Алисия.

— Нельзя забывать классиков, детка: Эдгар По, рассказ про украденное письмо, которое, как выяснилось в конце, лежало на камине или на столе, точно не помню.

— Ах да! Ну и что?

— Давай вспомним, рассказ начинается рассуждением о двух детях, которые загадывают друг другу загадки: сколько камешков зажато в кулаке у соперника? Первый мальчик сначала прячет два камешка. Во второй раз он не знает, сколько камешков ему лучше спрятать. Он прикидывает, каким будет ход мысли товарища: наверняка тот решит, что спрятан один камешек, потому что два уже было прежде, не будет же он таким дураком, чтобы повторять то же число. Иными словами, тут подходит расчет, так сказать, возведенный в квадрат: противник думает, что он спрячет один камешек, значит, он спрячет два, как и в первый раз, хотя это и выглядит глупостью. Такое вот рассуждение от противного. Именно так поступил Блас.

— Ты уверен? — Алисия глянула на него взглядом умирающей дивы.

— Да, уверен, конечно, уверен! — Эстебан остановился рядом с местом, где под куском картона похрапывал бездомный. — Как проще всего добиться, чтобы с тебя сняли подозрения? Оставить побольше веских улик против себя же самого. Блас убил этого типа, убил за то, что он имел информацию о да Алпиарсе и ангеле.

Алисия вскипела:

— Эстебан!

— Да, да. — Он сунул в рот очередную сигарету. — Сон помог тебе, Алисия, проникнуть в мрачную тайну некоей секты. А члены этой секты живут в твоем же подъезде. Соседи сверху подслушивают, Нурия прячет ангела, Лурдес приносит снотворное зелье, кто-то, воспользовавшись твоим ключом, устраивает погром у тебя в квартире. Бенльюре каким-то непостижимым образом — но тоже через твой сон — узнает о твоем существовании и хочет отдать тебе ангела. Бенльюре следил за тобой, хотел что-то сообщить. Его убивают, но он успевает передать нам скульптуру. А мы между тем собираем надписи с пьедесталов разных ангелов. Члены секты наблюдают за нами. Они — хотя я понятия не имею, кто такие эти «они», — стоят за нашей спиной и отлично осведомлены о каждом нашем шаге. Они постоянно оставляют нам знаки, но обязательно дают при этом понять, что мы обнаруживаем знаки с их ведома — потому что им так захотелось. Книга, убранная с нужной полки, отыскивается; Бенльюре гибнет, но ангела нам вручает; антиквара убивают, но лишь после того, как он помогает нам получить надпись на пьедестале четвертого ангела и сообщает, где находится первый. Короче, они хотят, чтобы мы разгадали загадку.

— Для чего?

— Не знаю, но они потихоньку подталкивают нас вперед. Надо и впрямь разгадать тайну и посмотреть, в чем тут дело. Мы оказались внутри фигуры, Алисия, и бежать поздно.

Что правда, то правда. Тут не поспоришь. Ее, Алисию, окружили, загнали в клетку и заперли, пути на свободу оттуда нет. Чтобы хотя бы попытаться выбраться, надо покорно подчиниться правилам игры, отдать себя на волю враждебного морского течения и посмотреть, на какой берег предусмотрена высадка десанта. Эстебан, печатая по-военному широкие шаги, зажав во рту сигарету, пересекал площадь Дуке. Потом остановился под омытым дождем памятником Веласкесу.

— Наверное, тебе лучше на время покинуть свою квартиру, — сказал он. — Ты могла бы пожить с нами, с мамой и со мной.

— По-моему, это не самая блестящая из твоих идей. — Алисии было неприятно снова мусолить надоевший вопрос — Лучше я поживу дома, и посмотрим, что будет.

— Это из-за мамы или из-за меня?

— Хватит, Эстебан.

Рано или поздно все равно придется сделать выбор, что-то переменить в своей жизни и решить, какой дорогой идти дальше, потому что Эстебан с дикой силой вцепился в руку, которую она бездумно ему протянула. Это случилось в ту ночь, когда ей важнее было почувствовать себя убаюканной, нежели размышлять о бесчисленных тропинках, на которые разветвляется жизнь. Но теперь что-то притаившееся у нее внутри, в районе диафрагмы, приказывало немедленно прогнать прочь этого дублера, раз и навсегда отказаться от мысли заменить Пабло на более молодого и даже более влюбленного мужчину; но разум — вернее, самая светлая и лучше всего обустроенная комнатка в ее голове — настойчиво советовал не отдергивать уже протянутую руку, ведь нынешнее отвращение может быть преодолено в будущем, в том будущем, что связано с расплывчатой утопией, которой тешит себя ее страх. Они простились под вспышки, возвещающие новую грозу. Лицо Веласкеса казалось не то восковым, не то фарфоровым. Эстебан, дошагавший уже почти до угла Ла-Чампан, издали показался Алисии торопливой и несчастной черепашкой.

8

Тут она и вправду заглянула в колодец

Тут она и вправду заглянула в колодец, почувствовала, как дрожат пальцы, прижатые к закраине, а живот подводит, словно при падении. Перед ней открылась длинная черная кишка, которая, должно быть, вела куда-то в самые глубины; волосы на затылке жгли кожу, руки делали такие движения, будто она плыла в воздухе, пока вдруг в отверстии, похожем на дымоход, не показался опять все тот же бульвар — знакомые тротуары, стены домов-часовых, стоящих вдоль дороги. Она услышала собственные испуганные шаги, немного поколебалась и наконец решила подойти к стенам поближе, потрогать их, рассмотреть как следует детали, украшения, штукатурку. Теперь стены выглядели куда крепче, вернее, реальнее или материальнее, чем прежде, — ничего общего с недавним искаженным и размытым изображением — как облако в луже, — словно и проспект, и фронтоны, и уличные фонари, и роботы в витрине до сих пор оставались лишь беглыми эскизами и только теперь чья-то рука завершила рисунок, и он стал точным и четким.

Нынешний город ударил ее по всем пяти чувствам, разом притупив их. Чувства перестали справляться с тем, что им полагалось воспринимать и осваивать: город подсовывал рисунки на дверях, которые до нынешней ночи казались бессмысленными каракулями; он лоскутами швырял в воздух запах зеленых деревьев, которым обоняние Алисии прежде почему-то тупо пренебрегало; ребра зданий стали острыми и враждебными, как кинжалы; лица статуй покрылись морщинами и корчились в гримасах, хотя раньше эти лица выглядели невыразительными и однообразными, совершенно неотличимыми друг от друга; каждая из звезд, осыпавших нынче покров ночи, была не такой, как другие, то есть была единственной и не смогла бы затеряться среди изморози созвездий и светящихся окошек; тени от фонарей теперь уже не походили на грубые черные ошметки, у них возникли тонкие, газообразные оттенки — от серого до смоляного. Да и лаковые башмачки Алисии теперь куда ярче отливали металлическим блеском, сама же она в нынешнем сне бодрствовала как никогда раньше — и даже вдруг испугалась: а что, если тот, прежний, город в действительности уже исчез, преодолев все заслоны и ограждения, и она, не отдавая себе в том отчета, находится по другую сторону границы? Она совершенно трезво фиксировала каждую свою мысль — версии и догадки сменяли друг друга, иногда сливаясь, как тропки, безошибочно выводящие к главной дороге: если сон и бодрствование различаются только степенью четкости картин, то город по праву заслуживает, чтобы его причислили к преддверию верхнего мира, того самого, где существуют зубные щетки и кофе, а также ритуал утреннего завязывания галстука перед зеркалом. Она шла медленно, упиваясь звуком каждого своего шага и внимая многоголосому эху, которое подошвы ее туфелек будили, касаясь тротуара. Она остановилась перед окном и увидела там подвижные тени — тени курили и читали, кавалеры приглашали дам на танец. Алисия обследовала боковые улочки, о существовании которых раньше не подозревала и которые, покружив, привели ее в изначальную точку. Она прошла мимо Дворца Муз, обсерватории, академий и министерств. Кусая губы и не решаясь шагать быстрее — хоть и очень хотелось, — она наконец достигла огромной площади: площадь показалась еще больше, чем всегда, еще пустыннее и луноподобнее. Уходящие вдаль здания выглядели кладбищем бесконечных фасадов, где навязчиво повторялись все те же ровные цепочки окон и ниш — пока их не скрадывало расстояние. Она услышала змеиный свист ветра, почувствовала, как он играет своими острыми кинжалами у нее перед лицом. В центре площади ее ждал ангел — он напоминал монарха, принимающего наследников, претендентов на престол. По мере того как она приближалась, ангел вырастал, тяжелел, превращался в неподвижную черную птицу. Подойдя, она хотела заглянуть ему в глаза, но взгляд ангела был занят другим: он скользил поверх крыш и башен и тонул в ночи, словно посылал куда-то сигналы своей непостижимой воли. Алисия не чувствовала страха. Она произнесла имя ангела — Махазаэль, — четко выговаривая каждую букву, выбитую на знакомом пьедестале. Потом у нее опять закружилась голова — и ночь тоже закружилась перевернутой воронкой, куда постепенно втянуло все звезды; тут Алисия поняла, что ее настойчиво призывают в иное место. Она снова почувствовала на лице дыхание спящего зверя, и ее снова засосало в трубу. Упала она уже с другой стороны — в трясину простыней, и снова — горьковатый вкус слюны, снова переполненная пепельница. Глянув на красные цифры, она увидела, что было без четверти пять.