… Первый же удар короткой ременной плети разорвал кожу на спине Сета, прочертил кроваво-красным…
Руни смотрел, не позволяя себе трусливо закрыть глаза, слушал — как свистела, врезаясь в обнаженное тело, кожаная хищница. И слышал — когда удар приходился на удар — хриплый мат, клекотом вылетавший из горла Дикаря…
Руни вцепился зубами в кулак, грыз и грыз, прокусывая кожу, машинально сглатывая собственную кровь, и даже не чувствуя… Потому что по-настоящему больно — это стоять и смотреть, без возможности что-то сделать… закрыть собой, принять на себя его муку… Это больно и страшно, и никакие мысли о мести не помогают, за них не спрячешься…
Когда отсчитывали последние «сорок девять-пятьдесят», голое окровавленное тело уже безвольно повисло на скручивающих руки ремнях… А Руни, прогоняя из глаз едкую серую муть, вдруг понял, почему не плакал тогда… по отцу… и почему не станет плакать сейчас…
… Сет был жив, отключился только.
Руни увязался в лазарет вслед за Волком, но «белые мантии» так и не подпустили их к койке, на которую уложили Сета. Волку сказали подождать несколько минут — потом ему сообщат необходимую информацию.
А тем временем старшие парни, оказавшиеся в лазарете после недавно прошедшей игры, с любопытством глазели на то, как принесли Сета, и теперь делали ставки — помрет или нет. Руни смотрел на них свирепым взглядом и наотрез отказывался уходить, будто эти парни способны беду накликать своими словами. Волку пришлось увещевать:
— Змей, хрена ты придурков этих слушаешь? Мне медик сказал, что жить будет точно, и к вечеру уже должен очухаться. Пошли, вечером, после занятий, придешь!
И Руни пошел… покорно поплелся на занятия, снова подчинившись серому миру, уверившись на годы вперед, что «Ничего не поделаешь!» — самая поганая фраза на свете…
Но был вечер, и была радость… Когда Дикарь чуть приподнял кудлатую голову, и его запекшиеся губы зашевелились.
— Что, что? — Руни приник к самым этим губам. Может, надо чего, водички там?..
— …не думай… я не… бездушный… жалко… Алефа…
Руни сжимал его руку в своих ладонях и кивал, улыбаясь, и давился невидимыми слезами…
* * *
Этим вечером на ужин выдали фрукты, и ребята собрали Дикарю кой-чего. А Руни доставил всю эту вкуснятину в лазарет.
Сет, торопливо пробурчав слова благодарности, с жадностью набросился на принесенные дары. Руни смотрел на друга и чувствовал, как физиономия расплывается в нелепой растроганной улыбке. Удивительное дело: сейчас вид увлеченно жующего Сета делал Руни безмерно счастливым. Буйная энергия Дикаря вернулась и била фонтаном — ярких красок, жизни, тепла. И всем этим друг снова щедро делился с Руни.
Дикарь, тем временем, заглотил последние кусочки, слизал липкий сок с пальцев, и, довольно ухмыляясь, сказал:
— Мне «белые мантии» обещались, что послезавтра выпустят.
Руни оглядел его с сомнением:
— Чего так скоро? Ты ж не встаешь ещё…
— Нее, поссать уже ползаю, — бодро возразил Сет. — Да и… достало тут валяться. Тоска — хоть в стакане утопись! Я лучше в строй поскорее… Хотя, наверное, долго ещё на брюхе спать придется.
Руни провел ладонью над спиной Сета, не прикасаясь, чтобы не сделать больно — раны только-только подживать начали, подернулись багровой корочкой.
— Шрамы останутся…
— Ну и останутся! Бойцу красота не к лицу! — беспечно хохотнул Сет. — Или ты меня в бордель решил пристроить?
Тут Руни спохватился — он же ещё Дикарю подарок принес.
— А, кстати, про бордель, — Руни зашарил по карманам. — Вот… Выменял у старших. За десерт.
Он протянул другу несколько голографических рекламок — такие выдавали бесплатно в борделях. На рекламках, для пущей наглядности и завлекухи, красовались изображения «товара» в самых соблазнительных ракурсах.
— Аамм, — Дикарь демонстративно облизнулся. — Пожелаю себе сладких снов. Представляешь, через год… нет, даже раньше… нас тоже будут в город выпускать. Сходим во Флорес, а? Навестим лапушек?
— Ага, — невпопад ответил Руни.
Он тоже разглядывал картинки вместе с Дикарем. Поначалу. А потом всё больше пялился на кудрявый затылок Сета… смотрел, как блики света играют на ладных плечах, перепрыгивают на израненную спину… Руни представлял уже зажившие рубцы… нет, даже в рубцах спина будет такая, что глядел бы и глядел, хоть глаз вырви… Под эти мысли ладони Руни принялись оглаживать бока Сета, спустились под простынку, заползли на худую крепкую задницу. Пальцы как раз уже нацелились пробраться между твердых ягодиц… как Сет встрепенулся, одернул Руни, правда, беззлобно, скорее, насмешливо:
— Эй, Змеище, хорош меня лапать!
Руни отдернул руки, как обжегшись. Было неловко, не по себе, будто застали за чем-то стыдным. И, в то же самое время, еле унял себя — так хотелось опять коснуться Сета, вот так — особенно — коснуться, трогать его т а м, гладить ещё и ещё… Да поласкать — по-настоящему, по-взрослому…
«Что ж теперь делать-то?» — недоумевал Руни. Получалось так, что прежней дружбы с Дикарем уже нет, а пришло взамен что-то новое. Но Руни растерялся и не знает, что с этим новым делать… А Сет, похоже, не готов принять…
* * *
Произошедшая перемена сбивала Руни с толку. Внешне-то, вроде, всё шло, как раньше, но Руни многое теперь не мог себе позволить из прежнего. Например, прижиматься к Сету холодными ночами, греться об него…
Между тем, Дикарь, как ни в чем не бывало, сигал к Руни под бок всякий раз, как ему было зябко. И для Руни это было теперь сродни пытке. Мало того, что он перестал себя чувствовать хозяином в собственной постели. Хуже то, что… горячее, упругое тело Сета — и рядом совсем, а не тронь! Только и оставалось на долю Руни — смотреть, как Дикарь крепко спит, как разглаживается во сне лицо, становится таким спокойным и чуть ли не нежным… Слушать — глубокое мерное дыхание… Чувствовать — как изредка вздрагивает всем телом, дёргается… может, ему порка недавняя снится — тот ещё кошмар… но чаще — чуть улыбается, да, бывает, причмокивает, как маленький. С ума сойти…
— Дрыхнешь, сволочь, и никакой тебе заботы, — шептал иногда в сердцах Руни, отодвигался, насколько мог, но, заснув-таки, непременно видел во сне Дикаря, да в таких ракурсах, что век бы не просыпаться…
3
Отделение собралось на контрольное занятие по проведению форсированного допроса.
Накануне было объявлено, что занятие пройдёт «с использованием живого материала», и эта новость обсуждалась не все лады.
— А что значит «на живом материале»? — первым поинтересовался новичок — Малыш Эйдо Мар.
— А то и значит — привяжем тебя к колышкам и будем му-у-учить, — тут же отозвался один из главных зубоскалов отделения.
— Ага, зверски изнасилуем, — плотоядно ухмыляясь, вторил другой.
Руни только хмыкнул неодобрительно — ну, чего достают парня? Хотя, новичков завсегда стараются поддеть, и по части насмешек да подколов Малышу будь здоров как достаётся. Но он — ничего, держится, и шуточки терпит, и вообще… Все ж знают: чем позже попал в учебный центр, тем меньше шансов выжить. Но Малыш, видно, духом не падает, старается вовсю. Многие парни, в том числе и Руни с Сетом, новичка за эту стойкость зауважали, а командир, вроде как, под крылышко взял, опекает помаленьку…
— Правда, Волк, что это за такой «живой материал»? — это уже Дикарь спросил.
Командир пожал плечами:
— Я знаю столько же, сколько и вы. Веснич же любит туману напустить…
Едва Волк это произнес, как появился офицер-преподаватель Веснич, специалист по допросам. Да уж, помяни чёрта — он тут как тут… Веснич был длинный, сухой, весь какой-то бесцветный, и ничего в нём примечательного, если б не взгляд — неподвижный, почти как у Руни, но острый, холодный. Поглядишь — и будто на битое стекло напорешься…