Снова пауза. Надо будет как-нибудь выставить его уже минут через десять после начала разговора, в следующий раз не будет разбрасываться чужим временем.

— Я слушаю, — поторопил Виктор.

Гутников заложил ногу на ногу и откинул голову, тряхнув немытыми длинными волосами. Помолчал еще (выставить, сто процентов — вот только сейчас или не сейчас?) и, наконец, изрек:

— Нуль-транспортировка.

— Сами придумали, Саша?

— Вам бы все иронизировать! Скажите еще, что я начитался фантастики! Да, начитался, да, я вообще, людям это кажется странным, время от времени читаю! У меня дома, представьте себе, сохранились книги, пережившие девятнадцатый год, даже зиму двадцатого!.. но это, как вы понимаете, к делу не относится, — он успокоился так же мгновенно, как и впал в истерику. — Нуль-транспортировка — уникальная идея, гениальности которой не умаляет то, что ее автор не я. Но я и не претендую! Я просто советую вам, Виктор Алексеевич. Озадачьте своих физиков-химиков. Пускай пошевелят мозгами в правильную сторону. Вектор я задал.

— У вас все?

Глянул на часы: десять минут. Из них как минимум три ушло на паузы, и еще около четырех — на прочие театральные эффекты. Самое время повоспитывать. Селектор:

— Зайди ко мне, Оля.

Возникла на пороге мгновенно, словно уже овладела гутниковской нуль-транспортировкой. Гений тоже уловил момент блестящей иллюстрации своей идеи и восхищенно присвистнул.

— «Тоско» здесь?

— Ждут, как им назначено.

— Зови уже. Мы с Сашей сегодня быстро справились.

Гутников изумленно вскинул длинноволосую голову.

На нервном, словно снабженном двойным набором мимических мышц лице прокатились по кругу, будто в калейдоскопе, сначала готовность оскорбиться и хлопнуть дверью, затем паника: все, конец, больше никогда!!! — и лихорадочные попытки срочно родить нечто креативное, и набор умоляющих речей и гримас, и…

Этому жалкому и смешному человечку, вопреки общему месту о свободной природе творчества лишенному свободы изначально, от рождения, как некоторые рождаются слепыми или без рук, ты перечислишь в конце месяца не то чтобы феерическую, но все-таки сумму. Согласишься встретиться с ним в восемь пятнадцать того дня, когда он морально созреет для предоставления новой порции креатива. И, скорее всего, уделишь ему полновесных полчаса.

Потому что иногда, очень редко — но такие вещи по определению не могут происходить часто — его странный и нелогичный мозг способен рождать нечто вроде той немудрящей фразочки, с которой началось, по сути, все: «Деньги… я вас умоляю, Виктор Алексеевич. Их можно делать из воздуха. Или из воды».

— Шикарно выглядишь сегодня, Иришка.

— Визажист из «Эль» нарисовал. В одиннадцать съемка, а мейк-ап специально заказала заранее. Чтобы произвести на тебя впечатление.

— Польщен. Чем сподобился?

— Ну ты же самый привлекательный мужчина во всем парламенте. И беззастенчиво этим пользуешься. Слабой женщине трудно устоять.

Виктор поморщился; получилась улыбка. До чего же неизбежно все они вспоминают о своей слабости, как только начинают проигрывать, парламентские стервы, зубами выгрызшие свое вожделенное равноправие и половинную квоту. Сейчас, когда парламент окончательно превратился в декоративную структуру, светский салон с главной функцией показа мод, эти дамочки оказались здесь на своем месте, как никто и нигде. Однако некоторые из них и в самом деле представляют собой силу. Реальную, экономическую, теневую. Тридцать пять процентов «Ворлд Ойл». Даже по нынешним временам — многовато. Приходится считаться — там, где хотелось бы просто смахнуть с дороги небрежным движением.

Слабую, беззащитную женщину. Вот именно.

Ирку Анциферову Виктор знал еще по временам великого передела, когда в парламенте не просто перетирали кулуарные договоренности, а рубились по-настоящему, и среди счастливцев, прорвавшихся на главный полигон, бабья имелось раз-два и обчелся. Ирка была уже тогда, хотя заправлял всем ее папаша, чересчур одиозный для власти даже тех смутных посткризисных времен. Старика Анциферова хватил удар года четыре назад, и с тех пор Ирина распоряжалась долей сама. Пока на редкость умно и вполне по-мужски. Хотя, разумеется, любое отступление с позиций сопровождалось изрядной порцией женской слабости. Журналисты обычно велись.

Кстати, сегодня как раз пресс-день. Впрочем, нынешних парламентских корреспондентов интересует совсем другое.

Подскочила щупленькая барышня с диктофоном. Тьфу. Виктор лучезарно улыбнулся и рассчитанным жестом вытолкнул вперед Анциферову; правда та и не сопротивлялась.

— Ирина Львовна, что вы думаете о разводе господина Пшибышевского?

— Милая моя, я думаю о других мужчинах. Петр Петрович — откровенно не мой сексуальный тип.

— Скажите как юрист, может ли новая супруга претендовать на…

— Как юрист: да, разумеется. С хорошим адвокатом можно претендовать на все что угодно. А как женщина могу вас заверить: ничего ей не светит, этой певичке. Он на ней не женится, вот увидите.

— Большое спасибо! Кто дизайнер вашего сегодняшнего имиджа, Ирина Львовна?

Анциферова пустилась в пространные объяснения. Виктор отвлекся, поискал глазами Пийлса. С ним непременно надо пересечься, как только разберешься с этой дурой, там серьезное дело. А ее достаточно слегка припугнуть, не больше.

— Ну наконец-то. Все, Витенька, я снова в твоем распоряжении.

— Злоупотреблять не буду. Ты же, наверное, все обдумала?

Вот так всегда. Легкое дрожание лезвийных губ, влажная поволока на глазах, которые искренне умеют только суживаться от ненависти или презрения. Непонятно одно: почему каждая из них так истово верит, что на мужчин — ну, пускай конкретно на тебя — до сих пор как-то действуют подобные штучки?

— Вить, я не могу.

— Почему?

— Ну, во-первых, я ничего не решаю. У меня только десять процентов, ты в курсе.

— А во-вторых?

Звон в голосе. Почти слезы. Но чтобы вышло похоже, она давно уже разучилась:

— Я не понимаю! Зачем?! Сейчас, когда все наконец-то поделено, когда мир потихоньку выбирается в нормальную жизнь, какого черта таким, как ты, нужно непременно кого-нибудь свалить? И почему обязательно нас? Нефтетрейдеры давно рядовые субъекты рынка, точно такие же, как и все альтернативщики. Какого, спрашивается?! Не дает покоя наше прежнее положение? Долгая память хуже сифилиса, Витя. Отстань от меня, слышишь? Просто отстань.

— Не выйдет, Ириш. Я всегда был к тебе неравнодушен, сама знаешь.

— Перестань врать.

— Как только ты пообещаешь поставить на правлении вопрос. Только честно.

— Допустим. И что оно тебе даст? Говорю же, у меня…

— Это уже мои проблемы, договорились?

Договориться с ней, разумеется, ни о чем нельзя. Любая договоренность будет передернута, разорвана, продана столько раз, сколько позволят силы; а что, слабая женщина имеет право на вероломство. Другое дело, что с настоящими силами она уже не соберется никогда. И прекрасно об этом знает, иначе ей и в голову не пришло бы играть на дешевых бабских эффектах. Не до такой степени она дура. Хотя дура, конечно.

Она глядела в сторону, на мраморную лестницу с бордовой дорожкой, по которой поднимались, позируя камерам, декоративные депутаты обоих полов, от-кутюр с ног до головы, пустопорожние герои парламентских новостей. Кое-кто из них действительно что-то решает в этом мире. Кто-то — решал совсем недавно, однако времена, как известно, меняются. Особенно для слабо сильных, а некогда и красивых женщин, чьи морщины теперь аккуратно, и не разглядеть, закрашивают визажисты из «Эль».

Заговорила:

— Даже если ты съешь меня, съешь «Ворлд Ойл» целиком — это я так, фантазирую, — тебя все равно не пустят дальше, Витя. Все понимают, какое великое дело — баланс сил. Если снова начнется передел, не выдержит никто. А монополия, хотя бы такая, как была у нас до кризиса, больше не установится, не мечтай. Для подобных амбиций, Витенька, надо на что-то опираться. А тебе опереться не на что.