И куда мне деваться, если я уйду отсюда? Уж не думаешь ли ты, что меня тянет назад в горы? Или, что я тоскую по моей землянке, в которой я провел зиму, и по Мадам? У меня нет тоски по какому-нибудь определенному месту, я просто тоскую.

Разумеется, я уже теперь в таком возрасте, что я должен был бы постичь то, что постиг всякий сообразительный норвежец, а именно: что у нас на родине все идет должным порядком в настоящее время. И в самом деле, ведь в газетах было даже написано, что движение туристов значительно увеличилось в Стурдалене с тех пор, как там открылось автомобильное движение,- почему же мне не отправиться туда с радостью в сердце?

Однако, как бы по привычке я живу себе здесь и продолжаю интересоваться запоздалыми пансионерами.

Фрекен Торсен все еще здесь. Фрекен Торсен? Есть чем интересоваться! Ну, да, но ведь она не ушла, она продолжает жить здесь и как бы заканчивает тип Торсен, дитяти междуклассового слоя, которое училось по школьным книжкам в течение всех своих детских и юных лет, которое знает, что такое «Artemis cotula», но которое запустило свое развитие и свою природу. Да, фрекен Торсен заканчивает свой тип.

Помню, несколько недель тому назад, в те дни, когда в санатории Торетинд была приманка, с гор пришел один юный отпрыск и принес с собою окровавленный лоскут, он швырнул его на землю со словами: «Вот остатки вашего адвоката, который свалился вниз!» Фрекен Торсен слышала это, но ни один мускул не дрогнул у нее на лице. Да, катастрофа с адвокатом ничуть не затронула ее, напротив, она сейчас же выписала себе другого друга. Когда этот друг появился, то оказалось, что это просто какой-то шалопай, «независимая фигура», как он сам назвал себя, записываясь в книгу для приезжающих. До сих пор я не упоминал о нем, потому что он был незначительнее ее, да и вообще он самый незначительный из всех нас. Он безбородый и ходит с открытым воротом,- Бог его знает, может быть, он состоит при каком-нибудь театре или при кинематографе. Фрекен Торсен пошла к нему навстречу, сказала ему соответствующее приветствие и поблагодарила его за то, что он пришел. Из этого можно было заключить, что она выписала его. Но почему же не уходила отсюда фрекен Торсен? Почему она точно приросла к этому месту и даже заставляет других приходить сюда? А ведь она первая из нас всех еще летом заявила о своем желании покинуть это место! Тут что-то неладно.

ГЛАВА XXII

Я задумался над этим вопросом и решил наконец, что упорное нежелание фрекен Торсен покинуть это место находится в связи с ее эротикой: дело в том, что парень Солем все еще пребывает здесь. Как все это загадочно! До чего извращена эта красивая девушка! Недавно я видел, как она, высокая, гордая и невозмутимая, преднамеренно близко прошла мимо Солема, не отвечая на его поклон. Уж не заподозрила ли она его в причастности к Г смерти адвоката и не потому ли она избегала его? Ничего подобного. Она избегала его меньше, чем до сих пор, она даже просила его брать ее письма на почту, чего до сих пор не делала. Нет, она просто неуравновешенная натура, несчастное существо, сбившееся с пути. Когда представлялся удобный случай, то она потихоньку пачкалась дегтем или трогала навоз, разложенный на полях, она принюхивалась к гнилому запаху, и ей это не было противно.

Раз как-то Солем в ее присутствии разразился излишне тяжеловесным ругательством, когда лошадь не хотела стоять смирно, она посмотрела на него, слегка вздрогнула и вся вспыхнула. Но она сейчас же овладела собой и спросила Жозефину:

- Скоро ли этот человек уберется отсюда?

- Скоро,- ответила Жозефина,- дня через два. Несмотря на то, что фрекен Торсен воспользовалась этим удобным случаем, чтобы спросить это самым равнодушным тоном, видно было, что вопрос этот имел для нее большое значение. Она молча повернулась и пошла.

Фрекен Торсен не уехала, о, нет, Солем имел для нее эротическую притягательную силу. Отчаяние Солема, его низменная страсть, которую она сама зажгла, его грубость, его вожделения самца, его алчущие руки, его дерзкие взоры,- все это возбуждало ее, и она принюхивалась к этому. Это заблудшее создание было до такой степени исковеркано, что чувствовало удовлетворение своих страстных вожделений уже от одной только близости этого человека. Тип Торсен, разумеется, лежал по вечерам в своем уединенном помещении и наслаждался при мысли о том, что в другом здании лежит мужчина и мучается от страсти к ней.

Ну, а друг ее, комедиант? Этот был совсем в другом роде. В его натуре не было ничего бычачьего, в нем не было натиска, в нем была одна только театральная развязность…

Да, я продолжаю здесь жить и проявляю мелочность и любопытство, и я стараюсь выспросить Солема относительно катастрофы с адвокатом. Мы с ним вдвоем в сарае.

Почему он солгал и сказал, что датчанин совершит восхождение на Синюю иглу?

Солем посмотрел на меня, как бы ничего не понимая.

Я повторил свой вопрос.

Солем отрекся от всего и сказал, что он ни слова не говорил об этом.

- Но я сам слышал это,- заметил я.

- Нет, вы не могли этого слышать,- возразил он.

Пауза.

Вдруг Солем бросился на пол и стал кататься по нему, весь съежившись, словно комок. Это продолжалось некоторое время, потом он встал. Мы пристально посмотрели друг на друга в то время, как он оправлял на себе платье. У меня пропала охота продолжать с ним этот разговор, и я ушел. Ведь он во всяком случае должен был скоро покинуть нас.

После этого мною опять овладела скука, и, чтобы поддразнить самого себя, я отошел в сторону и крикнул:

- Кирпича в замок! Теленок гораздо здоровее сегодня! Совершив это, я почувствовал равнодушие ко всему; а, так как деньги мои начали приходить к концу, то я написал своему издателю и сообщил, что скоро пришлю ему необыкновенно интересную рукопись. Одним словом, я вел себя, как влюбленный. Все симптомы были налицо. Чтобы взять быка за рога, спрошу тебя прямо: ты наверное подозреваешь меня в том, что я остаюсь вблизи фрекен Торсен из личного интереса? В таком случае надо отдать мне справедливость и согласиться, что я ловко скрыл на этих страницах, что интересовался ею только как объектом, как темой. Лучше переверни несколько страниц сначала и посмотри. В моем возрасте не влюбляются, а если влюбляются, то делаются смешными,- всем курам насмех… Ну, и кончено с этим.

Но с одним я не могу покончить, это никогда не надоедает мне: сидеть в полном одиночестве у себя в комнате, в темноте, и чувствовать себя прекрасно. Это во всяком случае последняя отрада.

Интермеццо:

Фрекен Торсен прогуливается со своим комедиантом, я слышу их шаги, слышу их голоса; но по вечерам уже стало темно, и из своей комнаты я не вижу их. Они останавливаются перед моим окном, которое раскрыто, они облакачиваются о подоконник, комедиант говорит, умоляет ее о чем-то, на что она не соглашается; он пытается увлечь ее за собой, но она сопротивляется. Тогда он выходит из себя:

- На кой черт выписала ты меня в таком случае сюда?- спрашивает он со злобой.

Она разражается слезами и говорит:

- Так ты только для этого и приехал, у-у! Но я вовсе не такая, ты можешь оставить меня в покое, кажется, я тебе ничего не сделала.

Я - знаток женских сердец? Одно воображение! Хвастовство! Я вмешался только потому, что мне неприятно было слышать, как она плачет; чтобы дать знать о моем присутствии, я передвинул стул и кашлянул.

Он сейчас же насторожился, замолк и стал прислушиваться; но она сказала:

- Ничего, тут никого нет…

Конечно, тут был кто-то, и она прекрасно знала, кто. Однако не в первый раз фрекен Торсен пускает в ход этот маневр против меня, она уже и раньше делала вид, будто не знает, что я могу ее услышать, и разыгрывала чуть ли не у меня под носом интересные сцены. И каждый раз я давал себе слово ничем не проявлять себя; но до сих пор она еще никогда не плакала, а теперь она разразилась слезами.