— Я тоже не преступник, а вот сижу здесь, — нашелся Медвин.

— Ну, хорошо, давай по-другому. Скажи мне, что ты делал в эти три вечера и назови мне имена любых людей, которые могут подтвердить твои показания.

Уилд нацарапал три даты на листке бумаги и перебросил его через стол Медвину.

Медвин тупо смотрел на даты. Первая из них была шестое февраля, когда ночью из поезда выбросили труп молодого человека, ехавшего из Лондона. Вторая — двадцать шестое февраля — погром в «Розе и короне», закончившийся тем, что владелец пивной попал в больницу. Третья — первое марта — нападение на Уилда.

— Ну? — поторопил сержант парня.

— Да вы шутите, — воскликнул Медвин, — я не вспомню и того, что делал вчера вечером.

— Давай-ка я освежу твою память. Шестого февраля была игра, «Сити» проиграли со счетом четыре ноль, и молодого парня скинули с поезда около Питерборо.

— Нечего на меня это вешать! — вскричал Медвин. — Вы мне это дело не пришьете!

Он искренне возмутился.

— Так ты не был на игре?

— Конечно, был. Я никогда не пропускаю. Но на поезде я не ехал. Мы с ребятами ехали на машине.

— Имена. Адреса, — сказал Уилд, пододвигая Медвину карандаш, и, видя, что Медвин не спешит им воспользоваться, добавил: — Ну, давай же, сынок, они же подтвердят твои слова, что вас не было в том поезде.

Неохотно приняв этот аргумент, парень начал писать.

Когда он закончил, Уилд взглянул на список имен.

— Плотно набили вы машину, — заметил он. — Вот у этого адреса нет.

— Не знаю я, где он сейчас живет. Он на юг переехал. Мы случайно встретились на игре и выпили немножко, и он сказал, что собирается вернуться назад в свои края в Йорк повидаться с кем-то. Потом я спросил, не надо ли его подвезти, а он ответил, что да. Он, наверное, опять уже на юг укатил. Я тоже думаю куда-нибудь податься. Что здесь может кого-то удерживать, а?

— Еще как может, — с угрозой возразил Уилд. — Хорошо, теперь вспомни, «Сити» здесь играли против «Редз». Счет ноль-ноль.

На этот раз Уилд не стал ничего подсказывать юнцу и увидел, что тот сам все вспомнил. Однако парень не возмущался и не доказывал свою невиновность, а только непонимающе смотрел на сержанта и качал головой.

— Тут вы меня уели. Не могу вспомнить.

— А я думал, ты никогда не пропускаешь ни одной игры.

— Почему никогда. Но если видишь их так много, разве все упомнишь.

Уилд, соглашаясь, дружески кивнул и заметил, что это была игра, когда избили хозяина пивной.

— А что скажешь об этой дате? — спросил он.

— Первое марта? — Парень снова покачал головой. — Это число ничего мне не говорит.

— Для начала это значит, что тебе известно: игра с «Редз» была двадцать шестого февраля, — сухо обронил Уилд. — Да, ты прав, первого марта игры не было. Во всяком случае, игры в футбол.

— А что было? Подскажите же, — ухмыльнулся юнец.

Он действительно понятия не имеет, о чем я, понял Уилд. Отдубасить гомика, наверное, дело, не стоящее того, чтобы о нем помнить, — так, тренировка перед настоящими потасовками в выходные дни. Это был самый подходящий момент, чтобы загнать парня в угол и посмотреть, как он будет выглядеть, узнав, что совершил нападение на полицейского, послушать, что он будет врать, и выжать из него имена, которые он даст, чтобы срочно обеспечить себе хоть какое-то алиби. Один из парнишек расколется. С пацанами всегда так. А слова полицейского вполне достаточно, чтобы любой судья так облил парня дерьмом, что мало не покажется.

Но Уилд заколебался. Он чувствовал, что здесь кроется опасность. Смышленый адвокат может утверждать на суде, что тогда в парке Медвин действительно подумал, будто ему делается недвусмысленное предложение, и присяжные, чье предубеждение вполне естественно, сочтут, что избиение было спровоцировано самим пострадавшим. Предположим, адвокат пойдет дальше и заметит в манере Уилда говорить и держаться что-то такое, что могло бы оправдать подобную ошибку Медвина. Предположим, потом он почувствует неуверенность Уилда и прямо спросит его, не «голубой» ли он? Вообще-то с тех пор, как полтора года назад Уилд пережил некий кризис, он, так сказать, вышел из игры. Хотя практически, как и применительно к его работе, все это не имело, в сущности, никакого значения, он черпал силы и покой в уверенности, что никогда больше не покривит душой, если кто-нибудь напрямую спросит его о его сексуальных предпочтениях.

Но Уилд вовсе не собирался предоставлять возможность какому-нибудь дурацкому адвокатишке задать ему этот вопрос при всех в зале суда. Это могло бы вызвать насмешки в адрес полиции, привести к снятию обвинения; журналисты реакционной прессы начнут во все совать свой нос, почуяв поживу, будут предлагать разные грязные сделки, намекать на то, что возьмут под защиту… Это будет конец его карьеры.

Но, может быть, даже скорее всего, до этого не дойдет. Он просто даст показания, почему находился в этот момент в парке. Полицейский при исполнении служебных обязанностей подвергся наглому нападению со стороны банды юнцов — вот что это было. Дело могут дать на рассмотрение какому-нибудь судье — поборнику порядка и дисциплины, а адвокатом окажется замотанный вконец государственный защитник, который на перекрестном допросе чуть ли не спит…

Как бы то ни было, он должен решиться на этот шаг. Большой ли риск, маленький или совсем никакого риска — неважно. Назовите его как угодно — долг или вера, но это ваш нравственный закон. Возведенный во всеобщий принцип, он превращается в религию; будучи извращен, порождает фанатизм; но если его отвергнуть, существование человека становится бессмысленным. Он — наш единственный судья.

— Первого марта, во вторник, ты подкараулил человека у входа в парк Киплинга и вместе с другими, личности которых пока не установлены, напал на него и избил.

— Да вы что?! Кто это сказал? — возмутился Медвин, не сумев, однако, скрыть свой испуг.

— Я сказал, — ответил Уилд. — Вам бы следовало выбирать людей росточком с себя, сынок. Вроде гномиков.

— Вы что, хотите сказать, это были вы?! — изумился юнец, уставившись на Уилда. Сначала он понял, кто перед ним, а потом — в какую ловушку он попал.

— Вот именно, — подтвердил Уилд. — Ты и правда попал в серьезный переплет, так ведь?

Раздался стук в дверь, и в комнату заглянул Сеймур.

— Пришел шеф и интересуется, как у тебя тут продвигаются дела, — сообщил он.

— Я выйду поговорю с ним, — сказал Уилд. — Этот мистер Медвин, как оказалось, тот самый молодой человек, который напал на меня в марте. Он сейчас нам напишет свои показания. Помоги ему, хорошо?

Сержант вышел, взглянув на часы. «Еще нет семи. Толстяк наверняка чувствует себя героем, что встал так рано», — подумал Уилд.

Он был не прав, хоть и не мог этого знать. Ничто во внешнем виде Дэлзиела не говорило о том, что он вовсе не ложился в постель. Вернувшись домой, он больше часа отмокал в ванной с такой горячей водой, что от нее шел густой пар. Потом, больше голодный, чем усталый, он позавтракал куском кровяной колбасы, сваренной в целой кастрюле супа из воловьих хвостов. Дэлзиел ел, сидя голышом за кухонным столом, и глядел сквозь мутное оконное стекло и майский утренний туман на окно напротив, в котором ему довелось единственный раз увидеть живую Гейл Свайн.

Ее лица он вспомнить не мог, а когда он увидел ее вторично, лица практически и не было. Но вот ее сиськи… перед его внутренним взором они вставали вновь и вновь. Его либидо, похоже, переживало что-то вроде бабьего лета, точнее, это было какое-то малазийское лето, потому что его воображение стало таким пылким после того, как он довольно близко сошелся с Чанг. Эта мысль напомнила ему о том, что он должен быть на репетиции ровно в десять, а значит, вместо того чтобы сидеть и распаляться все больше и больше, ему следовало пару часов провести на работе.

— Еще не закончил? — вместо приветствия спросил он своего сержанта. — Я думал, ты с этими парнишками в момент разберешься, а ты их истории жизни целиком, видать, выслушиваешь.