Изменить стиль страницы

У каждого из них изо рта свисал уже мертвый, как язык удавленника, последний крик — с тех самых пор, как они покинули сумасшедший дом, где какое-то время, почитаясь маньяками, пребывали, словно в чистилище, прежде чем вступить в эту свою последнюю обитель. Да, они уже не были в полной мере подлинными Дрейфусами, Эдисонами и Люккени, в определенном смысле то были симулянты. Может, и в самом деле они были безумцами, схваченными in flagranti[4] в тот миг, когда на них снизошла эта ослепительная idee fixe[5], в миг, когда их безумие на мгновение было правдой и — умело препарированное — стало стержнем их нового существования, чистое, как элемент, всецело брошенный на одну карту и уже неизменный. Отныне в головах у них торчала, точно восклицательный знак, эта одна единственная мысль, и они стояли на ней, на одной ноге, как в прерванном, задержанном полете.

Полный беспокойства, я искал его глазами в толпе, переходя от группы к группе. И наконец нашел, но вовсе не в великолепном мундире адмирала левантийской эскадры, в каком он отплыл на флагманском корабле «Ле Сид» из Тулона в тот год, когда должен был вступить на мексиканский трон, и не в зеленом фраке генерала от кавалерии, который он чаще всего носил в свои последние дни. Он был в обычном длиннополом сюртуке и светлых панталонах, высокий воротник с пластроном подпирал ему подбородок. Мы с Рудольфом, взволнованные, с почтением остановились в группе людей, окружившей его полукольцом. И вдруг я внутренне замер. В трех шагах от нас в первом ряду зрителей стояла вместе со своей гувернанткой Бьянка в белом платье. Стояла и глядела. Ее лицо за последние дни побледнело и осунулось, а глаза, окруженные темными кругами и утопающие в тени, смотрели так грустно, прямо-таки смертельно грустно.

Она неподвижно стояла, сложив руки, скрытые в складках платья, и глядела из-под задумчиво сведенных бровей глазами, полными глубокой скорби. У меня сжалось сердце от этого зрелища. Я невольно проследовал за ее смертельно печальным взором и вот что увидел: в его словно бы пробудившемся лице произошло какое-то движение, уголки губ приподнялись, точно в улыбке, глаза блеснули и начали двигаться в орбитах, сверкающая орденами грудь приподнялась, как бы при вздохе. Но то было не чудо, а обычный механический трюк. Соответствующим образом заведенный эрцгерцог производил механический обзор — искусно и торжественно, как привык при жизни. Обводил взглядом присутствующих, внимательно задерживая его на мгновение поочередно на каждом.

И вот взгляды их встретились. Он в нерешительности вздрогнул, сглотнул слюну, словно собираясь что-то сказать, но уже через мгновение, покорный механизму, перевел взгляд на следующего, а потом дальше, дальше — все с той же благожелательной ослепительной улыбкой. Принял ли он к сведению присутствие Бьянки, дошло ли оно до его сознания? Кто может знать? Ведь он даже не был собой в полном значении этого слова, а всего лишь приблизительным собственным двойником, изрядно упрощенным и пребывающим в глубокой прострации. Но если основываться на фактах, все же следует признать, что он был в некотором смысле своим прямым наследником, а быть может, даже и самим собой в той степени, в какой это возможно при подобном положении вещей через столько лет после собственной смерти. Вероятно, трудно было в этом восковом воскрешении полностью войти в себя. И в этом случае невольно в него должно было вкрасться что-то новое и жуткое, что-то чуждое должно было примешаться от безумия того гениального маньяка, который придумал его, движимый манией величия, и это не могло не наполнять Бьянку ужасом и страхом. Ведь даже серьезно больной человек отстраняется и отдаляется от себя прежнего, а что уж тогда говорить о столь некстати воскрешенном. Как же он вел себя по отношению к ней, которая была ему ближе всего по крови? Полный притворной веселости и оживления, улыбающийся и парадный, он продолжал играть свою императорско-шутовскую комедию. Уж так ли и впрямь ему нужно было притворяться, так уж ли он боялся сторожей, которые со всех сторон следили за ним, выставленным напоказ в этом госпитале восковых фигур, где все они жили под страхом суровых госпитальных правил? Уж не боялся ли он, с трудом выделенный из чьего-то безумия, чистый, излеченный и наконец-то спасенный, что его вновь могут развеять и низринуть в хаос?

Когда мой взгляд снова отыскал Бьянку, я увидел, что она прячет лицо в носовой платок. Гувернантка, пусто поблескивая эмалевыми глазами, обняла ее за плечи. Я больше не мог смотреть на боль Бьянки, чувствовал, что сейчас горло мне сожмет спазм рыдания, и потянул Рудольфа за рукав. Мы направились к выходу.

А за спиной у нас этот накрашенный предок, этот старец в расцвете лет продолжал рассыпать вокруг себя свои лучащиеся монаршие приветствия; в избытке рвения он даже поднял руку, чуть ли не посылал нам вслед воздушные поцелуи в недвижной тишине, которую нарушали только шипение карбидных ламп да тихий шорох дождя по полотнищу шатра; из последних сил он приподнимался на цыпочки, больной до самой сердцевины и, как все они, тоскующий по смертному праху.

В тамбуре нарумяненный бюст кассирши, сверкая бриллиантами и золотым зубом на черном фоне магических драпировок, обратился к нам с вопросом. Мы вышли в проливную, теплую от дождя ночь. Крыши, истекая водой, блестели, монотонно плакали водосточные трубы. Мы бежали сквозь плещущий ливень, освещенный горящими фонарями, что тихо позвякивали под дождем.

32

О, бездны людского коварства, о, поистине адская интрига! В чьем мозгу могла зародиться эта ядовитая дьявольская мысль, своей смелостью оставляющая далеко позади самые изощренные вымыслы фантазии? Чем глубже я вникаю в ее беспредельную гнусность, тем большее испытываю удивление перед безмерным вероломством, перед проблеском гениального зла в ядре этой преступной идеи.

Да, предчувствие не обманывало меня. Здесь, рядом с нами, где внешне царит законность, всеобщее спокойствие и не утратили силу договоры, вершилось преступление, от которого волосы встают на голове. Мрачная драма разыгрывалась в полнейшей тишине, настолько замаскированная и потаенная, что никто не мог догадаться о ней и проследить ее среди обманчиво невинных примет нынешней весны. Да и кому бы пришло в голову подозревать, что между этим безмолвным, поводящим глазами манекеном с забитым кляпом ртом и нежной, так превосходно воспитанной, обладающей такими прекрасными манерами Бьянкой разыгрывается семейная трагедия? Но кем была Бьянка? Должны ли мы наконец приподнять завесу тайны? Что из того, что происходит она не от законной императрицы Мексики и даже не от незаконной, морганатической супруги Изабеллы д’Оргас, актрисы странствующей оперы, которая покорила эрцгерцога своей красотой?

Что из того, что мать ее была креолочкой, которую Максимилиан ласково звал Кончитой и которая под этим именем вошла в историю — как бы через черный, кухонный вход? Сведения о ней, что мне удалось собрать на основе альбома с марками, можно изложить в нескольких словах.

После падения императора Кончита уехала с маленькой дочкой в Париж, где жила на вдовью пенсию, незыблемо храня верность своему царственному возлюбленному. И здесь история теряет след этой трогательной фигуры, уступая место догадкам и интуиции. О браке ее дочери и о дальнейшей ее судьбе нам ничего неизвестно. Но вот в 1900 году некая г-жа де В., отличающаяся необыкновенной и экзотической красотой, вместе с дочкой и мужем по фальшивому паспорту едет из Франции в Австрию. В Зальцбурге, на баварской границе, во время пересадки в венский поезд все семейство задержано австрийской жандармерией. Знаменательно, что г-на де В. после проверки его фальшивых документов отпускают, однако он не предпринимает никаких стараний для освобождения своей жены и дочери. В тот же день он возвращается во Францию, и след его теряется. И вообще теряются в полнейшей тьме все нити. В каком-то озарении я вновь обнаружил их след, пламенной линией взмывающий из альбома. Моей заслугой, моим открытием навсегда останется отождествление вышеназванного г-на де В. с одним весьма подозрительным персонажем, подвизающимся под другой фамилией и в другой стране. Но тс-с!.. Об этом пока ни слова. Достаточно того, что родословная Бьянки установлена вне всяких сомнений.

вернуться

4

на месте преступления (лат.).

вернуться

5

навязчивая мысль (франц.).