– Да ну вот же… – Гаврилов сделал вид, что ему всё равно, что там думает и что скажет старший лейтенант, и протянул ему офицерский планшет.

– Что ж ты молчал? – упрекнул его Берзалов.

– Так вы же не спрашивали, – обиженно сказал Гаврилов и отвернулся, как показалось Берзалову, с презрением.

В голове у Берзалова появился тот самый противный звон – предвестник вспышки ярости. Он уже хотел было одернуть прапорщика, может быть, даже наорать на него, но в последний момент, сам не зная почему, сдержался – не к месту было и не ко времени. Он мельком взглянул на карту и в сердцах воскликнул:

– Карта как карта! У меня точно такая же!

– Такая, да не такая, – с упреком ответил прапорщик Гаврилов.

– Ну и что в ней особенного? – с трудом сдерживаясь, спросил Берзалов. – Что?!

Звон в голове стал таким нестерпимым, что хотелось треснуть себя по темечку. Когда тебя в течение десяти лет бьют по голове, ещё и не такое случается.

– Ну во-первых, карт несколько, одна аж до Азовского моря.

– Согласен, – упёрся Берзалов. – И что?

– А то, что, зачем им такие карты, раз они топали за жратвой?

– Ерунда! – безапелляционно заявил Берзалов. – Подумаешь, карты!

Он чувствовал, что не прав, что карты не могли просто так попасть в планшет к Фомину, что его, Берзалова, понесло, но ничего с собой уже поделать не мог. В действительности, карта их района была несколько иной. В отличие от его карты, на ней были показаны более подробно зоны радиоактивного заражения. На других картах к тому же в окрестностях Железногорска, Белгорода и Харькова были показаны танки или, возможно, другая тяжёлая техника. Но Берзалов уступать не хотел.

– А вы у него спросите, – усталым голосом предложил Гаврилов. – Спросите…

Действительно, подумал Берзалов, чего я напал на Федора Дмитриевича, и поостыл.

– Говори, куда прётесь?! Говори быстро! – дёрнул Берзалов пленного за рукав.

Пленный ещё больше испугался. Тонкая шея в воротнике беззащитно дёрнулась.

– Так-х-хх… – потерял он голос, глаза у него стали белыми-белыми и дыхание сделалось прерывистым.

– Говори, паскуда! – заорал Берзалов, давая выплеск бешенству.

Пленный выронил недоеденный хлеб в грязь:

– Не знаю!.. Ей богу! Фомин всё…

– Так, встал! Вашу-у-у… Машу-у-у! – Берзалов передёрнул затвор. – Сейчас я тебя расстреляю к едрёне-фене, как шпиона и врага России.

И снова, на этот раз основательно и безоговорочно, дурное предчувствие охватило Берзалова. Всё, капец, подумал он. Погибну ни за что ни про что.

– А вы, Федор Дмитриевич-ч-ч... собирайте манатки и отправляйтесь-ка в расположение госпиталя! Я вам приказываю. Явитесь, – Берзалов взглянул на часы, – двадцать четвертого мая, в восемь ноль-ноль. Выполнять!

При госпитале было что-то вроде санатория, там можно было отъесться и отдохнуть. С женщинами пообщаться, хотя, наверное, Гаврилова они уже не интересовали.

– Есть выполнять… – неохотно, по-стариковски, поднялся Гаврилов.

– Ну вот… – с облегчением спрятал улыбку Берзалов. – Это другое дело…

Ему показалось, что прапорщик Гаврилов всё-всё-всё понимает в этой жизни и поэтому презирает его за трусость, за несдержанность. Если бы я ещё что-то мог сделать, подумал он устало и махнул на всё рукой.

***

Берзалов только-только успел отправить в штаб бригады пленного, докладную записку и карты, а также план действия по демонтажу древней стены, когда явился Славка Куоркис. Притащил рыбца – две штуки, и домашнего, то бишь ротного пива, которое варилось в большом секрете от командования, иначе пришлось бы делиться. К тому же сахар он доставал с помощью длинного и сложного ряда комбинаций, составляющих большую военную тайну, и Куоркис этим гордился. Берзалов даже не спрашивал: если от тебя что-то скрывают, значит, есть веская причина.

– А водки нет? – он покосился на знакомый бидон, который для маскировки был выкрашен в зелёный цвет.

Он всё ещё не отошёл после разговора с Гавриловым и чувствовал, что судьба хитро обвела его вокруг пальца, но не понимал, как, а главное – в чём? Что-то от него ускользнуло, оставив в руках холодный, мерзкий хвост неудовольствия. Вот это неудовольствие он и переваривал. А ангел-хранитель, Спас, привычно помалкивал. Если в течение суток не дёрнет, гадал Берзалов, значит, пронесло. Но другая его половина говорила, что не пронесёт, что снова придётся доказывать свою удачливость. А он устал это делать. Сколько можно? Надо и меру знать.

– Водка с утра – дурной тон, – заметил Славка Куоркис и обезоруживающе улыбнулся, блеснув белыми-белыми зубами.

Славка никогда не курил и не пил крепкого чая. Чёрный, высокий, гибкий, как хлыст, он был большим сердцеедом, но с наступлением тяжёлых времён поумерил свой пыл, иначе можно было влипнуть в историю, а историй этих у него было великое множество, ещё с суворовского училища. Помнится, на последнем курсе он завёл бурный роман с десятиклассницей из двести пятьдесят второй школы напротив, а полугодом позже лечился от дурной болезни. У Берзалова, в отличие от Славки, таких подвигов не было. Был он однолюбом и ничего с собой поделать не мог. К тому же он занимался спортом: вначале бегом, а потом – боксом в ЦСКА, и времени у него всегда было в обрез. А потом появилась Варя, и на последнем курсе Рязанского института ВДВ он женился. И не жалею до сих пор, думал он. А чего жалеть-то?

– Ну если дурной тон, то давай по пивку, – согласился Берзалов и потянулся к рыбцам, которые пахли так умопомрачительно, что рот моментально наполнялся вязкой слюной.

Рыбцы были отменные: не сухие, и не сырые, не солёные, не пресные, с каким-то пахучими специями. Во взводе у Куоркиса один умелец прекрасно солил и коптил рыбу. Несколько раз майор медицинской службы Трофимов под предлогом радиоактивности пытался прикрыть лавочку, но стоило ему удалиться с конфискованными карпами, как умелец снова брался за дело, благо река была под боком. Да и радиации в тех рыбах было кот наплакал, почти что в норме. Каких-нибудь сорок-пятьдесят микрорентген. Чепуха! Главное было не употреблять икру и внутренности, а всё остальное вполне съедобно. Все так думали, и ещё никто не умер от этой самой радиации, к девкам в город разве что меньше бегать стали. Так что из двух зол приходилось выбирать меньшее.

– Знаешь, что я тебе скажу… – Берзалов одним движением разорвал рыбца вдоль позвоночника, отделив спинку от брюшка, и принялся сдирать серебристую чешую. Чистить таким образом рыбу его в своё время научила Варя, которая в детстве жила под Астраханью и могла дать любому знатоку по части рыбы сто очей вперёд. – Надоело мне всё. Хочется, чтобы наконец что-то случилось. Большое, огромное, как… как… В общем, ты меня понимаешь!

Тревога на некоторое время оставила его, он почти забыл о ней, как можно забыть о ноющей ране, и вдруг в памяти всплыл самый первый бой: Илья Павлович – первый его тренер, выставил Берзалова, тогда ещё десятилетнего, против крупного, сильного, а главное – великовозрастного бойца. Тогда я целых тридцать секунд летал по воздуху, вспомнил он, но с ринга не ушёл, а махался до последнего. Было во мне что-то, что я уже подрастерял.

– Понимаю, – согласился Куоркис, – не один ты мучаешься. Вся бригада на ушах стоит. Правда, от той бригады остались жалкие слёзы. – Давай выпьем за тех, кого с нами нет: Генка Серомаха, Иван Савельев, Колька Бурлюнов…

– А я к чему? – понимающе кивнул Берзалов. – Мы здесь так и вымрем, как мамонты. Главное, чтобы был какой-то смысл. Москвы-то нет…

– Её здесь заложат, – важно сообщил Славка Куоркис.

– Где?! – безмерно удивился Берзалов, потому что ничего не слышал о подобном проекте.

Славка Куоркис пах запахом друга, тонким, как ландыши в лесу, и с ним можно болтать на любые темы, кроме разве что его любимых женщин. Это было табу. О своих похождениях Куоркис, как истинный джентльмен, естественно, не распространялся. Обмолвится двумя словами, не называя имён, мол, такая-то черноокая или блондинка с осиной талией, и снова молчок.