В литературе до сих пор идет спор о степени самостоятельного участия Вильгельма в той политике, которая в конце концов привела к объединению Германии. На практике этот спор сводится к вопросу об отношении Вильгельма к Бисмарку. Несмотря на все старания некоторых из германских историков доказать, что руководящая роль принадлежала Вильгельму, а Бисмарк был только искусным и послушным исполнителем предначертаний своего государя, — теперь можно считать доказанным, что и инициатива, и идеи, и способ их осуществления по большей части принадлежали Бисмарку, а роль Вильгельма в деле объединения Германии была подчиненной. Мнение Оттокара Лоренца, что Вильгельм был политиком высшей марки и что Бисмарк был даже не помощником, а помехой в объединительных стремлениях Вильгельма, не может вызвать ничего, кроме улыбки. Но было бы также крайне несправедливым видеть в Вильгельме политическое ничтожество и сравнивать его отношение к Бисмарку с отношением Людовика XIII к Ришелье, как это делали некоторые историки. Даже такой антагонист Вильгельма, как К. Маркс, и такой осторожный историк, как Онкен, признавали, что Вильгельм не только ассистировал Бисмарку во всех его действиях, но действовал и самостоятельно. И действительно, едва ли можно оспаривать, что Вильгельм горячо переживал все то, что предпринимал и на чем настаивал Бисмарк, никогда не оставаясь только пассивным и безличным орудием в руках последнего. На приведенном примере из отношений Вильгельма к Австрии мы видим, что сама мысль об объединении Германии силой оружия появилась у Вильгельма самостоятельно и до Бисмарка. Бисмарк только выразил эту мысль в иных словах, и когда наступило время ее проведения в жизнь, осуществлял ее с большей энергией и решительностью, а также и с большим искусством, чем это мог бы сделать Вильгельм без него.

Главное, что разделяло Вильгельма и Бисмарка (конечно, помимо колоссальной разницы в способностях) — это традиционализм первого и смелая готовность к самым неожиданным поворотам в политике у второго. Несмотря на всю реалистичность мировоззрения Вильгельма, в его душе все-таки еще жил какой-то пиетет перед старыми династиями. Когда в 1863 г. Австрия, предвидя свое близкое исключение из Германского союза, попыталась заново объединить государей Германии на старых началах и созвала для этого во Франкфурт на конгресс немецких государей, то Вильгельм едва не поехал туда — только на том основании, что съезд тридцати немецких государей был в его глазах слишком импозантным собранием, чтобы его можно было игнорировать. Бисмарку стоило большого труда отговорить короля от этой поездки: он понимал, что если бы король поехал, то это было бы равносильно отказу Пруссии от объединения Германии под ее главенством. В 1866 г. он опять-таки очень неохотно и только по усиленному настоянию Бисмарка согласился вступить в союз с итальянским королем, потому что видел в нем представителя революционных начал, низвергшего несколько законных династий в Италии.

В характере Бисмарка, наоборот, не было никакого уважения к старым традициям, и он готов был перевернуть все вверх дном, если надеялся на быстрый и решительный успех. На практике это сводилось к тому, что во взаимных отношениях короля и министра второй был всегда наступающей стороной и требовал самых энергичных мер, а первый представлял собой элемент сопротивления и всегда сдерживал чрезмерную пылкость и стремительность Бисмарка. Победа почти всегда оставалась на стороне министра, но и королю удавалось внести некоторую мягкость и умеренность в образ действий Бисмарка.

Но в мировоззрении и поведении короля и министра, конечно, было и много общего. Тем обстоятельством, что Бисмарк, несмотря на все угловатости своего характера, удержался у власти до самого конца царствования Вильгельма, он был обязан не только тому, что сумел подчинить своему уму и своей воле небогатого идеями короля, но и сходству в основных симпатиях. И тот и другой были проникнуты уважением к силе, понимаемой как накопление материальных богатств, только Бисмарк вернее знал, в чем она заключается. Феодал по убеждениям, в душе которого всегда жили самые древние предрассудки его касты, он без колебаний вступает в союз с самыми различными партиями, когда видит в них силу, и без церемоний отбрасывает своих недавних союзников и поворачивается к ним спиной, когда находит, что.от них уже ему более нечего взять. Выше феодальных влечений стоит для него идея внешней силы и материального господства, и для создания мощной во вне и обильной внутренними материальными ресурсами Германии он готов, в случае необходимости, поступиться своими личными симпатиями и вступить в соглашение — конечно, временное, — не только с буржуазией, но и демократией. Вильгельм не обладал политической гибкостью своего министра и часто неохотно шел за неожиданными поворотами его политики, но в его душе жило то же самое преклонение перед внешней силой и властью, что и в душе Бисмарка. Оба в глубине души презирали немецкую интеллигенцию и видели в ней оторванную от народа кучку людей с большими претензиями, со смутными понятиями, с сумбурным политическим мировоззрением. Реалистическое настроение обоих заставляло их пренебрежительно относиться ко всякого рода идеологам и главные надежды возлагать на «кровь и железо». У Бисмарка, помимо интеллигенции, был еще и другой враг, которого он презирал с одинаковой силой во все периоды своей политической деятельности: это бюрократия. Начиная с первых своих неудачных служебных опытов в середине 30-х годов XIX в. и до конца своей жизни Бисмарк не верил в способности немецкого чиновничества и не любил того духа кропотливости, аккуратности и чинопочитания, соединенного с полным незнанием жизни, который господствовал в его среде. В речи, которую он произнес уже после своей отставки перед представителями центрального комитета сельских хозяев, он называет чиновничество «трутнями, которые управляют нами, но ничего не производят, кроме законов». В продолжении этой речи он возмущается тем, что у министров есть всегда гарантированное жалованье независимо от того, хорошо или дурно живется управляемой ими стране. Чтобы стать хорошим правителем, министр, по его мнению, должен быть лично заинтересован в результатах своего правления. «Вот если бы размер жалованья, — восклицает он, — колебался бы вверх и вниз вместе с благосостоянием государства и управляемых, то министр был бы внимательнее и настойчивее»¹⁴. Таким образом, в глазах Бисмарка чиновники были в той же мере беспочвенной, лишенной истинного понимания кровных народных интересов кучкой людей, как и интеллигенция. Политика, которая была основана на преклонении перед реальной силой, не могла опираться на этих людей, стоящих вдали от жизни, и потому-то Бисмарк в поисках поддержки для своей политики только среди чиновников никогда не искал для себя опоры. Это было уже крупным отклонением от прежней прусской политики, от приемов Фридриха Вильгельма I, Фридриха II и их преемников, с огромным усердием насаждавших в Пруссии бюрократизм и никогда не хотевших внимательно присмотреться к тем силам, которые назревали внутри самого народа.

Если принять во внимание внутреннее положение Германии и в частности Пруссии в начале второй половины XIX в., то станет вполне ясно, какой общественной силе в то время принадлежало в Германии первое место и на кого в силу этого должна была опереться проводимая Бисмарком и поддерживаемая Вильгельмом реалистическая политика. Этой силой была буржуазия. Время после революции 1848 г. было для Германии периодом необычайно быстрого накопления капиталов. В истории Германии это время отчасти напоминает царствование Луи Филиппа во французской истории. «Вся страна, — говорит г. Лихтенберг в своей книге «L’Allemange moderne», — утомленная, политической борьбой и бесплодностью политической агитации, с удвоенным рвением бросается на приобретение материального благосостояния и богатства. Дух предпринимательства и интерес к спекуляциям уже не ограничиваются, как это было в начале века, небольшой частью общества. Они захватывают глубокие слои нации и окончательно завладевают деловым миром. Современная капиталистическая Германия возникает в течение двадцати лет, отделяющих кризис 1848—1849 гг. от франко-прусской войны». Другой французский историк Германии Денис утверждает, что после 1848 г. Германия за короткий срок пережила в своей общественной жизни и в умственных и моральных привычках более существенную перемену, чем за предшествовавшие десять веков. В это время усиленно начинает разрабатываться каменноугольный бассейн Силезии, основываются мануфактурные фабрики, возникают заводы, за одно десятилетие увеличивается больше чем вдвое производство свекловичного сахара и железа. Буржуазия, которая до этого времени не имела почти никакого значения в политических вопросах, теперь