Старуха ничего не ответила, запахнула серенький армянок и торопливо вышла на улицу.

То, что Наташа могла выйти замуж, Устин допускал. Неожиданная весть о том, что его близкий друг, однополчанин Митяй, которого он считал убитым, жив и вернулся домой, радостно поразила его. Судьба словно вознаграждала его за жизненные невзгоды, за скитания на чужбине и возвращала ему, как дар, отнятое и утраченное: друга и братскую любовь. Но что этому человеку, знавшему все заветное и тайное между Наташей и Устином, стала принадлежать любимая Устином черноглазая девушка, — он не мог даже представить. Устин прошелся по горнице-и горько усмехнулся.

«И ведь сбылось то, чего и во сне не увидишь», — прошептал Устин, прислонившись к обмерзшему окну. Ехал он домой, думал о Наташе, втайне надеялся на счастье. Не ведая о ней ничего, он все же многого ожидал от встречи, а- теперь...

Так схлестнулась радость с нерадостью.

Сообщение о том, что Устин Хрущев жив, здоров и возвратился домой, вызвало у Митяя с Наташей смешанные и беспорядочные чувства. Новость была настолько неожиданной, что Наташа, всплеснув руками, перекрестилась на икону, а Митяй вскочил со скамьи и с тревогой в голосе спросил:

— Тетка Агафья, ты часом не хворая? ..

— Нет, родимый... здравая я... Отыскалось мое дите... Счастье-то какое мне припало, ми-илые мои... — она всхлипнула и стала причитать.

— Ну, будет, будет... — ласково остановила Наташа и, сама едва удерживаясь от слез, добавила: — Радоваться надо.

— И то радуюсь, Нйташечка.

Старуха вытерла ладонями глаза и устало опустилась на скамью.

— Нонче я ровно во сне хожу. Никому еще, окромя вас, не сказывала... Не нагляжусь.

Митяй то растерянно, как казалось Наташе, расхаживал по хате, то вдруг, резко свернув, садился против жены и, закинув ногу за ногу, дымил самокруткой. Изредка он вскидывал стриженую голову, щипал коротенькие усы и задумчиво глядел куда-то в сторону, скупо улыбался. Наталья несколько раз беспричинно одергивала кофту, чтобы этим движением скрыть от него свое смущение, а он, понимая ее, старался ничего не замечать.

Придвинувшись к старухе, Наталья тихо спросила:

— Тетка Гаша, ты его сразу признала?

— Не вдруг, Наташечка.

— Ай дюже переменился?

— Нет, того не скажу, — оживилась старуха, — поначалу почудилось, вроде как бы с лица сдался, опосля пригляделась — будто такой и был.

— Ну, вот тебе кормилец негаданный-неждан-ный... — и Наталья глубоко вздохнула.

— И не говори, — закачала головой старуха, — просто чудо какое-то. Думки об нем были как об мертвом, а тут... О, господи!.. Ну, вы сбирайтесь, — засуетилась старуха, — ведь я за вами пришла. Просил привести Небось заждался.

Наталья с торопливой готовностью встала и нечаянно встретилась с глазами Митяя. В них была тоска. Наталья так смутилась, что ее лицо и уши стали красными. Во взгляде Наташи Митяй увидел что-то виноватое и беспокойное. Он молча накинул шинель и, обминая на голове малахай, смотрел, как Наталья без толку суетится, смахивает со стоЛа, хотя на нем не было крошек. Подождав немного, он спросил:

— Ты скоро, Наташа? ..

— Скоро.

Проходя мимо него в горницу, робко сказала:

— Ты бы ватник надел... — А затем скучно закончила: — На дворе-то заметь.

Сборы Наташи казались Митяю очень долгими. Он слышал, как она хлопала крышкой укладки, шуршала одеждой, стучала обувью, а вышла такою же, как ходила по двору, в старенькой юбке и в той же кофте.

— Ну, ты чего ж? — удивился Митяй.

— Я собралась, — ответила она дрогнувшим голосом и нерешительно сунула руку в рукав полушубка. Глаза ее блестели, губы вздрагивали, словно там, в горнице, ее кто-то обидел и она вот-вот заплачет.

— Ты вот что... — он ласково взял -ее за плечи и подвел к укладке, — чай, не по воду идешь и не пойло корове несешь, приберись-ка во что поновей.

Наталья недоверчиво посмотрела на Митяя и, вдруг повеселев, открыла укладку. Сверху лежали в беспорядке новая синяя понева, расшитая желтая кофточка. Митяй понял, что она надевала все это или хотела надеть, но почему-то бросила опять в укладку. Он вышел. Старуха сидела и будто думала о чем-то или просто дремала.

— Тетка!

Старуха вздрогнула.

— Табачку-то небось у Устина нет? — спросил он.

— Не знаю, милый, — не сразу ответила старуха, — будто нет... Да откуда ж там?

— Слышь, — показал он головой на горницу, — покуда Наташка сбирается, я ему табачку отсыплю.

Он достал с печи мешочек махорки, щедро отсыпал две пригоршни и аккуратно завернул в газетную бу-, магу. «Вот и покурит», — оказал он про себя, и только сейчас ему пришла мысль: «Ведь Устин, должно быть, пришел пустой, ни с чем... в нужде... А было ли матери чем покормить его?» Он сорвался с места и засуетился, захлопал створками стола, вынул из-за божницы несколько бумажек и сунул их в карман шинели, бросил на стол ковригу хлеба. Чем больше он хлопотал, тем больше проникался чувством товарищеской теплоты и участия.

Наталья вышла из горницы по-праздничному нарядная. В ожидании Митяя, возившегося с кошелкой, она .то и дело поглядывала в осколок зеркальца, оправляла на голове серый пуховый платок и, видимо, была довольна собой.

— Ну, пошли, тетка, — Митяй вскинул корзину на плечо и шагнул к двери, — как доберемся до хаты, примешь у меня кошелку.

— Ну что ж... Спаси тебя Христос, в долгу не останемся.

— Да будет тебе... Об чем разговор. Отворяй-ка двери.

Он внимательно посмотрел на Наталью и, словно что-то припомнив, болезненно улыбнулся. Наталья пропустила старуху, затем Митяя, а в сенях обхватила его шею и крепко поцеловала.

«С чего бы это?» — подумал он с лаской и грустью.

На деревню спускались сумерки. Ветер гнал по дороге снежную пыль, наметая сугробы. Кое-где в избах зажигался свет. Не утратив военной выправки, Митяй крупно шагал, взмахивая правой рукой. За ним, едва поспевая, шли женщины.

— Э-э... Митяй!.. Постой!... — заорал фронтовик Зиновей, поивший у колодца лошадь. Перемахнув через сугробы, он подбежал к Митяю. — Слышь, болтают, будто Устин Хрущев ко двору вернулся. Брехня это, аль правда?

— Правда, — не останавливаясь, ответил Митяй.

— A-а, тетя Агаша, Наталья, здравствуйте!.. Ну, поклон передавайте, а я с лошадью управлюсь — забегу.

Через минуту он снова лязгал цыбаркой и говорил самому себе:

— Вот диво! Устин Хрущев отыскался... Да тпру ты, стой, окаянная!..

Митяй подошел к Устиновой хате и, заметно волнуясь, оправил шинель.

— Я, что ль, первым пойду... — Он передал женщинам корзинку, нащупал в сенях щеколду и широко распахнул дверь.

Устин шапнул к нему навстречу, схватил за руки и, притянув к себе, заглянул в лицо.

— Митяй!.. Сердяга!..

— Дружок! — голос Митяя осекся. Крепко, по-мужски, словно пытая свои силы, они обнялись и расцеловались. Когда Устин подошел к Наташе, она стояла лицом к двери и, закрыв глаза руками, плакала.

— Наташа! — позвал он.

Наташа вздрогнула и, повернувшись к Устину, слепо упала ему на грудь.

— Ну, вот... — сказал он смутившись, — здравствуй!

Она подняла голову и до боли стиснула ему пальцы. В ее кротком взгляде было такое страдание, что у Устина сжалось сердце. Он быстро поцеловал ее в мокрые щеки и легким движением передал Митяю. Тот растерялся. Устин чувствовал себя неловко и не знал, о чем заговорить.

— Ну, гостюшки, раздевайтесь, — засуетилась старуха, — хата нонче натоплена жарко... Наташечка, давай сюда шубейку, Митяй, проходи к столу.

У Митяя подергивалась щека. Он снял малахай. На коротко остриженной голове был виден глубокий шрам.