Внезапно из аллеи раздался оглушительный плеск, словно что-то мчалось прямо через лужу, мчалось со слепой яростью. Возможно, я закричал, и уж точно – я бросился бежать. Я мчался, стуча башмаками, вниз по улице, замечая только, что она была милосердно широкой, почти без теней, и вымощена гладким серым асфальтом, чавкавшим под моими ногами. Внезапно мое дыхание стало прерываться, в голове стали отдаваться всплески боли – начинали сказываться мои раны. Куда теперь? Куда дальше? Я не мог даже вспомнить. Я озадаченно остановился, задыхаясь, и поднял глаза к небу. И то, что я там увидел, прогнало все другие мысли, даже о том, что могло в любой момент вынырнуть из-за угла.

Казалось, луна плыла над морем туч. В ее свете тучи изменили свою форму и простирались вниз в пейзаже сияющей ночной красоты – низкими холмами и морем позади них, морем и островами. Однако в том состоянии, в каком я находился, один этот пейзаж не удержал бы меня на месте. Что пригвоздило меня к месту – это почти ощутимый шок: я узнал это место. Вне всякой вероятности, так же, как и вне всяких сомнений, это был тот же пейзаж, что показал мне закат не менее трех часов назад. Тот же самый, и все же (как и следовало ожидать) видимый как бы чуть-чуть под другим углом. Меня затрясло; неужели удар как-то подействовал на мозг? И тем не менее, я никогда не был более уверен: оба видения, сливаясь вместе, были выжжены в моем мозгу – море золота и серебра. Я в недоумении опустил глаза и над пейзажем, отражавшемся в зловонной застоявшейся луже, увидел на бурой стене вывеску. Под потеками разбрызганной краски на ней отчетливо можно было прочитать: улица Тампере. Я бешено помчался вперед, и там, не более, чем в ста ярдах от угла, стояла моя машина.

Позабыв обо всем на свете, я ринулся к ней. Но теперь каким-то образом ветер бил мне в лицо, бросая в глаза колючую асфальтовую пыль, заставляя бороться со скользким булыжником; ощущение было таким, словно чья-то рука тащит меня назад, мешая спастись бегством. Из грязи с шипением поднялся грязный лоскут полиэтилена и ласково обвился вокруг моих лодыжек. Я отбросил его и растоптал ногами, словно это была живая угроза. Но я уже добежал, моя рука упала на крыло, почувствовала холодок стали под гладкой краской. Я стал шарить в карманах в поисках ключей, едва успел подхватить их, когда ветер попытался вырвать их из моих окоченевших пальцев и швырнуть в помойку под ногами. Я распахнул дверь и ввалился внутрь.

Машина заводилась медленно: в нетерпении я чуть не залил карбюратор. Я заставил себя с минуту посидеть спокойно, пока ветер бился о машину, и взглянул в зеркало заднего вида на темноту, из которой вышел. Затем попробовал снова, мягко надавив на педаль, и услышал благословенное покашливание и урчание двигателя, почувствовал его вибрацию, более сильную, чем ветер. Я включил передачу, повернул руль и почти выбросил машину с обочины, с рычанием промчавшись по булыжникам. Только однажды я обернулся, но конец улицы был погружен в еще более глубокую тень: из нее могло выглядывать что угодно или ничего. Затем я выехал на главную дорогу – Дунайскую улицу, где было освещение, которое работало, каким бы холодным и оранжевым оно ни было, где была хотя бы возможность услышать шум, увидеть цвет, общество, ощутить безопасность города, который я знал. Мне в голову пришла безумная мысль о том, что для древних римлян Дунай был границей цивилизации, сдерживавшей варварство, но эта мысль была неутешительной, поскольку в конце концов это варварство сметающей все на своем пути волной прорвалось через Дунай. Я замедлил скорость, подождал на перекрестке, повернул и – вот оно! Шум, цвет, общество, безопасность – но все это чужое, и все люди вокруг меня казались чужими. Безопасными, но чужими. Неожиданно все оказалось не так уж хорошо, а спасение – меньше чем спасением. Был ли тот свет действительно красным? Или я просто боялся увидеть, что он янтарно-желтый? Я не мог найти ответа. Я устал, у меня все болело, и я ничего не ел.

Я поехал домой и бросил какую-то еду в микроволновую печь. С силой.

2

На следующее утро офис резко вернул меня к действительности. Все казалось надежным и знакомым, все было ярким и залитым солнцем, вовсе не таинственным, начиная от попискивания мозаичной плитки под моими ботинками и кончая ласковой улыбкой Джуди, сидевшей за пультом. А в это утро улыбка была приятно приправлена сочувствием.

– Привет, Стив, – как рука?

– О, все в порядке, спасибо. Заживает.

В этих коридорах не было ничего таинственного – залитые светом окна и прохладные стены желтого, как нарциссы, цвета, ни темных углов, ни чужой атмосферы. После вчерашнего вечера они казались деловыми, бодрящими, обнадеживающими. Единственными запахами, в кондиционированном воздухе были запахи свежего полироля, кофе и особый теплый аромат, окружающий компьютеры и другую офисную электронику, смешивавшиеся с ацетоновым привкусом лака для ногтей и ментоловых сигарет, когда я проходил мимо машбюро; все – чистые, спокойные и предсказуемые. Наверное, странно, что так много экзотических товаров проходят через эти офисы, если можно так выразиться, и не оставляют следа. Корица, магнезия, копра, перец аллигатора, сапфиры; мы тоннами ворочали ими с той же легкостью, что листовой сталью и сырой нефтью. Все товары мира, причем ни один из них на много миль не приближался к офису; я видел их только во время редких визитов в доки и аэропорты. Через мои руки проходило только их юридическое тождество в виде уведомлений о погрузке и коносаментов, таможенных ведомостей, не оставлявших в воздухе ничего, кроме слабого сухого запаха несмываемых чернил. Я почувствовал его, открыв дверь своего кабинета, однако там был и цветочный аромат духов Клэр, и сама девушка, листавшая небольшие пачки документов на своем безукоризненном столе.

– Стив! Привет! Я не ждала, что ты придешь так скоро! Как твоя бедная рука? Ничего серьезного, правда? Я хочу сказать – надо же так поскользнуться в дождь? Ты же мог по-настоящему сильно что-нибудь повредить!

Я проснулся поздно, совершенно измученный, рука опухла и онемела; мне пришлось звонить на работу и придумывать какое-то объяснение. Зато теперь это было больше похоже на правду; я почти видел, как это случилось: поскользнулся, получил глубокую рану – гораздо более правдоподобно, чем нож в руках какого-то сверхъестественного грабителя в доках. Гораздо легче поверить – я уже сам был готов поверить в это.

– Да все не так уж и плохо, спасибо. Только онемела.

– Ты уверен? – Я был слегка потрясен. В ее широко распахнутых ярко-голубых глазах была тревога. Клэр приподнялась. – Послушай, ты сядь, а я сейчас принесу аптечку…

Я ухмыльнулся с некоторым беспокойством. Вся эта забота – я не привык к таким вещам.

– Тебе только дай чуть-чуть воли, и ты меня всего обмотаешь бинтами, как короля Тата! – Ну, конечно, Клэр была ответственной за оказание первой помощи в офисе после курсов в прошлом году. У нее, видимо, просто зуд, так хочется найти применение своим знаниям; до сих пор единственным представившимся ей случаем был Барри, порезавший большой палец о крышечку бутылки с виски. Этим все и объяснялось. – Нет, спасибо, родная, я… э-э… ее уже обработали. Были какие-нибудь звонки?

Мне было позволено проследовать к своему столу с небольшой стопкой почты, циркуляром с бразильской «Адуаны» и указаниями сесть и не волноваться. Дэйв Ошукве уже сидел за своим столом, склонившись над пультом и стуча по клавишам; приветствуя меня, он поднял влажную коричневую руку, оставив в воздухе, как хвост кометы, дым дорогой сигареты, но, к счастью, не поднял глаз. Я уселся в свое кресло, включил свой компьютер и откинулся в ожидании, когда он нагреется и загрузится. Жесткая кожаная обивка кресла обволокла меня и подняла мою больную руку, под пальцами я чувствовал прохладу хромированной ручки, регулировавшей кресло. Я дотронулся до деревянной поверхности стола, твердой под блестящим слоем лака и полировки. Пробежал пальцами по монитору, гладкому, как зеркало, чистому, без единой пылинки, и почувствовал слабое подрагивание тока. Вот оно – вот в чем было все дело.