Мальчики из участка валяли дурака, развлекаясь тем, что резали телефонную проводку из четырех аппаратов в спальне и четырех в гостиной. Наконец они забрали меня в полицейский участок. Но не прежде чем я сходила в спальню и забрала спрятанные деньги. Было три утра, когда я присоединилась к остальным, у которых снимали отпечатки пальцев. Газетные репортеры мельтешили снаружи здания полицейского участка.
Это будет замечательная история для жадной на сенсацию прессы.
В здании полицейские угостили нас кофе и пирожками. Они разрешили нам прилечь на столы я немного поспать. И даже выключили ослепительные неоновые лампы под потолком. Келвин лежал рядом с Авророй, которая была его любимицей, на одном столе. Она воспользовалась своей большой записной книжкой, как подушкой. Келвин вел себя, как пай-мальчик, не давая повода для скандала, но этот ублюдок лейтенант хотел дать его имя прессе. Келвин – президент большой компании в Мидвесте. Могу вообразить, что он думает теперь о Городе Веселья. Семья, карьера – все в руинах из-за получаса наслаждения.
Такис и я лежали рядом друг с другом на другом столе, моя голова покоилась на его плече. И в этот момент я почувствовала желание, мой бог, мне всегда хочется. Что происходит со мной?
Через несколько часов мы проснулись, одеревеневшие и усталые. У полицейских был телевизор, по которому показывали утренние новости. Они снова принесли нам кофе и пирожков. Мы смотрели программу, и там показывали девушек, выходящих из моего дома. Все имена были названы. «Дом мадам Ксавиеры подвергся налету полиции прошлой ночью. Ее считают королевой коллгел, использующей девушек для клиентов со всей Европы». Ого, по крайней мере, они хорошо меня представили.
В восемь утра, сразу после утренних новостей, нам сказали, что отвезут в Томбз, и предупредили, что снаружи ждут репортеры и фотокорреспонденты. Все мы захотели изменить свою внешность. Флавна нарисовала себе большие черные усы под носом с помощью карандаша для ресниц, подняла волосы наверх с помощью резиновой ленты и водрузила на голову шляпу с загнутыми полями, которую ей удалось украсть у одного полицейского.
Сама я надела очки, подняла волосы вверх и нацепила другую шляпу, которую удалось раздобыть. У Келвина была наилучшая маскировка. Я отдала ему свое летнее платье, которое удалось запихнуть в сумочку прежде, чем копы увели меня. Он обмотал его вокруг головы, сделав себе тюрбан, а концом платья закрыл себе рот и нос, превратив его в чадру.
Мы спустились по ступенькам полицейского участка, держа газеты перед своими лицами, и сели в фургон, который должен был отвезти нас в деловой центр города, в Томбз, городскую тюрьму Нью-Йорка. Ни в одной тюрьме страны нет более угнетающей и мерзкой атмосферы, чем в Томбз.
Пока нас грубо подталкивали вперед по узкому серому коридору тюрьмы к нашей блок-камере, мы прошли узилище, полное трансвеститов, большей частью карикатурных чудищ, делающих трогательные попытки быть тем, чем они не были, хотя немногие добились великолепного успеха. Мир хочет быть обманутым – так обманывай его.
Теперь после «приятной» остановки в Томбз я нахожусь на «Острове Райкер». Два года назад тюрьма казалась мне таким же далеким местом, как обратная сторона Луны. А теперь еще одно посещение этого места, и я буду узнавать рисунки на покрытых слизью стенах.
Два года назад мой дом был приятным убежищем, ради которого ты стремишься туда. А теперь это место, которое ты волочишь за собой, как черепаха панцирь, из одного района в другой после каждого полицейского налета. Да, я преуспеваю в бизнесе и люблю свое дело. Действительно, некоторые из самых счастливых моментов моей жизни случились в эти самые два года, когда я делала карьеру в среде нью-йоркских проституток, превращаясь в крупнейшую и самую значительную мадам в городе. Да, не почему так вмешивается в мои дела полиция, к чему такие большие залоги и штрафы, огромные гонорары адвокатам, взятки? Кому мы мешаем? И как подумаю об этом, то понимаю, что незначительная секретарша может в результате иметь такой же доход, каким он был у меня в прошлом году.
Наконец Ларри пришел с деньгами. Мой юрист как обнаружилось, ждал денег снаружи три часа чтобы заплатить залог. После него мои сбережение станут значительно меньше того, что заработает в своем офисе секретарша. Но я снова на свободе. Еду с Ларри назад в город. Теперь я должна начать снова.
Безнадежная улыбка скользнула по моему лицу когда Ларри припарковал машину у дома, где была моя последняя квартира. Но я найду новую, дам моим клиентам знать, где меня найти, соберу девушек опять вместе и буду продолжать давать удовольствие мужчинам и женщинам. Я не могу быть одна. Сказать по правде, я очень счастлива в своем бизнесе.
Семейные истории
Не надо думать обо мне как о бедной маленькой девочке, которая сбилась с пути из-за плохого воспитания или нищего детства. Обратное справедливо. У меня очень хорошее происхождение, и я выросла в атмосфере родительской любви.
Родилась я в Индонезии и позже получила великолепное европейское образование. Мои родители и я можем говорить на двенадцати языках (лично я бегло говорю на семи).
Моя мать, величественная блондинка немецких и французских кровей, была серьезной, но мягкой женщиной, полностью посвятившей себя семье. Она была второй женой моего отца – доктора. Его первая жена – белая русская балерина – покинула Индонезию с их единственной дочерью сразу же после развода. Его брак с моей матерью был счастливым, несмотря на то, что они были абсолютно разные личности с противоположными темпераментами. Не было никаких сомнений, что он любил только мою мать, хотя и подмигивал хорошеньким девушкам.
Мой отец, который был моим кумиром, – это редкое человеческое существо: интеллектуал, поклонник искусства, бонвиван и действительно великодушный человек. На вершине своей очень успешной карьеры медика он владел большим госпиталем в тогда голландской Восточной Индии, и позже я выяснила, что у нас было два дома-дворца: один в Сорабайе, а другой в горном курортном районе Бандунга, в которых работало много слуг.
Но мы все потеряли, когда японцы вторглись на острова и бросили моих родителей и их только родившегося ребенка, то есть меня, в концентрационный лагерь.
За три года японской оккупации мой отец подвергся чрезвычайным лишениям и пыткам от захватчиков. Его преступление заключалось не только в том, что он был голландец, но также и еврей. А мало людей знает, что японцы Юго-Восточной Азии были такими же антисемитами, как немцы в Европе.
В концлагере, в который нас бросили, на воротах висела прибитая надпись, состоявшая из букв «Банкса Йехуди», что по-малайски значило «Еврейские люди».
Моя мать пострадала от пыток также, так как, хотя она и не была еврейкой, но все-таки совершила «преступление», выйдя замуж за еврея. Однажды ее заперли в маленькой деревянной лачуге, полной трупов и где температура была высокой, как в печи. Она там мучилась целых пять дней, потому что впала в истерику и требовала дополнительной порции риса и воды для меня, больного ребенка, страдавшего от лихорадки и дизентерии.
Моего отца время от времени подвешивали за запястья на дереве под палящими лучами тропического солнца, так что ноги не доставали до земли всего дюйм. Возможно, единственной причиной, почему они не дали ему умереть, было то, что нуждались в его медицинских знаниях. Наконец, они перебросили его от нас в другой лагерь, где назначили лагерным доктором на целую тысячу женщин и детей. В военное время это можно было считать постоянной пыткой, особенно для человека, который не мог равнодушно смотреть на человеческие страдания.
Позже он рассказывал нам, что почти сошел с ума в то время, беспокоясь о судьбе своей жены и ребенка. И довольно забавно, что в первый раз он увидел меня снова не как отец, а как доктор. Это было два с половиной года спустя, как его забрали от нас.