— А у вас это серьезно?

— Что серьезно? — мило улыбнулся Бэзил, показав идеальные зубы. — Ни у меня, ни у нее больше никого нет, если ты об этом.

— Вы живете вместе?

— Не вполне. У каждого из нас есть свой дом, и это правильно, потому что цены на недвижимость в Лондоне постоянно растут. Кстати, сколько ты заплатила за этот дом?

— Двадцать тысяч.

— Ничего себе! В Сток-Ньютоне он стоил бы вчетверо дороже. Два года назад Дебби купила там небольшой домик с террасой, похожий на твой, за сорок тысяч. Сейчас он тянет на все девяносто…

— Значит, в Лондоне половая жизнь теперь зависит от размеров частной собственности?

— Разве так было не всегда? Вспомни Святого Карла.

— Это было еще до того, как женщины освободились.

— Сказать по правде, мы оба так выматываемся на работе, что вечером уже не хочется ничего, кроме бутылочки винца и горячей ванны. Да и рабочий день у нас длинный. Двенадцать часов, а то и больше, если дел по горло. В семь утра Дебби уже за рабочим столом.

— Почему так рано?

— У нее много сделок с Токио… Поэтому всю неделю мы посвящаем работе, вместе проводим только выходные. А как дела у вас с Чарльзом? Не пора ли под венец?

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Мы наблюдали за вами через окно, и я подумал, что вы выглядите как образцовая семья.

— Мы не состоим в браке.

— Неужели здесь, в глубинке, люди по-прежнему говорят «в браке»?

— Не будь столичным снобом, Бэзил.

— Прошу прощения, — сказал он и ухмыльнулся, давая понять, что и не собирался просить прощения. — Но у вас это уже давно и надолго.

— У меня и у Чарльза нет других связей, если ты об этом, — холодно произнесла Робин.

— А как с работой?

— Все шатко, — ответила Робин, возвращаясь в гостиную. Дебби, пристроившись на подлокотнике кресла, в котором сидел Чарльз, показывала ему какую-то коробочку, похожую на карманный кварцевый будильник.

— Вы любите китайский чай? — спросила Робин, ставя поднос на стол и думая о том, что Дебби, скорее всего, предпочитает какой-нибудь сорт, который рекламируют по телевизору: шимпанзе пьет из мультипликационной чашечки такой крепкий чай, что ложка в нем стоит.

— Обожаю, — откликнулась Дебби. С ней и правда было трудно подобрать правильную манеру поведения.

— Очень интересная вещица, — вежливо сказал Чарльз, возвращая Дебби ее коробочку. Оказалось, что эта штуковина двадцать четыре часа в сутки сообщала ей о курсах основных валют мира, но поскольку она работала лишь в радиусе пятидесяти миль от Лондона, сейчас ее жидкокристаллический экран был девственно чист.

— Я всегда жутко дергаюсь, когда выпадаю из обоймы, — объяснила Дебби. — Дома я кладу его под подушку, чтобы проверить соотношение йены к доллару, если вдруг проснусь среди ночи.

— Так что там у тебя с работой? — повторил свой вопрос Бэзил, обращаясь к сестре.

Робин вкратце описала ситуацию, после чего Чарльз навел эмоциональный глянец.

— Самое смешное, что она лучший преподаватель кафедры, — сказал он. — Это знают студенты, это знает Лоу, да и все остальные. Но никто ничего не может сделать. Наше правительство буквально убивает университеты тысячными сокращениями.

— Стыд и позор, — возмутилась Дебби. — А чего тебе не попробовать что-нибудь другое?

— Например, валютный рынок? — язвительно откликнулась Робин, хотя Дебби, судя по всему, отнеслась к ее высказыванию всерьез.

— Нет, дорогая. Боюсь, поздновато. В нашей игре котируются до тридцати пяти. Но можно ведь придумать что-нибудь еще. Например, открыть свой маленький бизнес.

— Бизнес? — переспросила Робин и рассмеялась, настолько бредовой показалась ей эта мысль.

— Ну да. Почему бы нет? Бэзил мог бы подкинуть деньжат. Правда, лапуль?

— Нет проблем.

— Можно получить правительственную субсидию, сорок фунтов в неделю и бесплатное обучение на годичных курсах менеджмента, — продолжала Дебби. — Одна моя подруга именно так и поступила, когда ее уволили. Открыла в Брикстоне бутик спортивной обуви, получив в банке ссуду в пять тысяч. Через год продала его за сто пятьдесят и укатила жить в Алгарв. Теперь у нее там целая сеть магазинов.

— Но я не хочу ни торговать обувью, ни жить в Алгарве, — возразила Робин. — Я хочу преподавать женскую прозу, постструктурализм и роман девятнадцатого века. Еще хочу писать об этом книги.

— И сколько же ты получаешь? — поинтересовался Бэзил.

— Около двенадцати тысяч в год.

— О, Господи! И это все?

— Я занимаюсь этим не ради денег.

— Ну, это я уже понял.

— На самом деле, — вступил в разговор Чарльз, — множество людей живут на половину этой суммы.

— Наверняка, — кивнул Бэзил. — Но мне не доводилось видеть никого из них. А тебе?

Чарльз промолчал.

— Я видела, — откликнулась Робин.

— И кто же он? — оживился Бэзил. — Назови мне такого человека, которого ты знаешь. Я имею в виду — знаешь лично, а не понаслышке. Человека, с которым ты недавно разговаривала и который получает меньше шести тысяч в год. — Его выражение лица, изумленное и одновременно воинственное, напомнило Робин о тех аргументах, которые они использовали в своих детских спорах.

— Денни Рэм, — сказала Робин. Она точно знала, что он получает сто десять фунтов в неделю: спросила у Прендергаста, директора по персоналу.

— А кто такой этот Денни Рэм?

— Индус, работает на заводе. — Робин получила удовольствие от этой фразы, которая нанесла ощутимый удар по надменному цинизму Бэзила. Но потом ей все же пришлось объяснить, как именно она познакомилась с Денни Рэмом.

— Ну да, понятно, — сказал Бэзил, когда Робин закончила краткий отчет о своем пребывании в «Принглс». — Итак, ты приложила руку к тому, чтобы британская промышленность стала менее конкурентоспособной.

— Я приложила руку к тому, чтобы привнести в нее хоть чуточку справедливости.

— Это не даст никаких ощутимых результатов, — заверил Бэзил. — Такие компании, как «Принглс», все равно долго не протянут. Мэгги абсолютно права: будущее нашей экономики — это сфера обслуживания и, возможно, высокие технологии.

— А банковский бизнес относится к сфере обслуживания? — поинтересовался Чарльз.

— Конечно, — улыбнулся Бэзил. — И вы еще убедитесь в этом. Подождите Большого Взрыва.

— Какого такого взрыва? — удивилась Робин.

Бэзил и Дебби переглянулись и расхохотались.

— Не могу поверить, — сказал Бэзил. — Ты что, газет не читаешь?

— Читаю, но пропускаю страницы про финансы, — призналась Робин.

— Это своего рода изменение правил игры на фондовой бирже, — объяснил Чарльз, — которое позволит людям вроде Бэзила зарабатывать еще больше.

— Или все потерять, — уточнил Бэзил. — Не забывай, что в нашей работе есть элемент риска. В отличие от женской прозы или литературной критики, — прибавил он, взглянув на Робин. — Но от этого только интереснее.

— Азартная игра с большим размахом, да? — спросил Чарльз.

— Точно. Дебби каждый день играет на ставку от десяти до двадцати миллионов фунтов, правда, киска?

— Ну да, — кивнула Дебби. — Ясное дело, это вам не азарт на скачках. Живых-то денег не видишь, да они и не твои — банковские.

— Но двадцать миллионов! — содрогнулся Чарльз. — Почти годовой бюджет моего университета.

— Видел бы ты Дебби за работой! — воскликнул Бэзил. — Тогда бы все понял. И ты, Робин.

— А чего? — воодушевилась Дебби. — Можно устроить.

— Пожалуй, это было бы любопытно, — изрек Чарльз к крайнему удивлению Робин.

— Боюсь, без меня, — сказала она.

Бэзил посмотрел на часы и протянул руку к Робин, чтобы та могла рассмотреть «ролекс» у него на запястье.

— Пора нам трогаться.

Он настоял на том, чтобы хозяева вышли их проводить, а заодно и повосхищались его «БМВ», на заднем стекле которого красовалась наклейка: «Дилеры делают это впритык». Робин спросила, что это значит.

Дебби захихикала.

— Впритык — это вроде займа, который дается по одному курсу, а возвращается по другому.