Мысль о том, чтобы посвятить себя ненаучной карьере, которой раньше у Робин даже не возникало, теперь приходила все чаще, вызывая страх, смятение и растерянность. Конечно, теоретически она знала о том, что можно жить и вне университетов, но совершенно не представляла себе этой жизни, как, впрочем, и Чарльз, и родители Робин. Ее младший брат Бэзил, учившийся на последнем курсе Оксфорда, поговаривал о том, чтобы найти работу вне университета, но Робин считала, что это пустые разговоры, порожденные либо страхом перед экзаменами, либо комплексом профессорского сынка. Когда она представляла себе, что работает в каком-нибудь офисе или банке, у нее в голове тут же возникала пустота. Как будто сломался проектор, и перед тобой пустой белый экран. Впрочем, можно было пойти преподавать в школу, но для этого нужно пройти мучительную процедуру получения сертификата. Или работать в частном секторе, но на это у Робин имелись возражения идеологического характера. И уж как пить дать, преподавание английской литературы в школе ежедневно напоминало бы Робин о том, насколько приятнее учить тому же самому взрослых людей.
В 1984 году, когда Робин уже начала впадать в отчаяние, появилась вакансия в Раммидже. Профессор Филипп Лоу, глава Английской кафедры, был избран деканом Факультета Изящных Искусств сроком на три года. И поскольку появление новых обязанностей, добавившихся к делам по заведованию кафедрой, почти лишило его возможности заниматься с выпускниками, ему по традиции разрешалось временно назначить на это место преподавателя из числа сотрудников с низкой зарплатой. Такое назначение получило изящное название «утешение декана». Было объявлено, что Раммиджу на три года требуется лектор по английской литературе. Робин подала заявку, пришла на собеседование вместе с четырьмя такими же отчаявшимися и высококвалифицированными кандидатами и получила это место.
Победа! Ликование! Глубочайшие вздохи облегчения. Чарльз встречал Робин у поезда из Раммиджа, держа в руках бутылку шампанского. Предстоящие три года казались достаточным сроком для того, чтобы купить в Раммидже маленький домик (отец Робин выделил деньги на задаток), а не снимать его. Кроме того, Робин была почти уверена в том, что так или иначе она сумеет закрепиться в Раммидже по истечении ее временного назначения. Уж за три-то года она себя проявит. Робин знала, что она хороший преподаватель, а незадолго до описываемых событий пришла к выводу, что она лучше большинства своих коллег — более инициативна, более энергична, более плодовита. Когда Робин появилась в Раммидже, на ее счету было несколько статей и обзоров, опубликованных в научных журналах, а вскоре ее слегка переработанные тезисы появились и в другом престижном издании. Публикация называлась «Рабочая муза: Повествование и конфликт в рабочем романе» (заголовок был навязан издателями, а подзаголовок Робин придумала сама) и представляла собой восторженный, хоть и несколько сумбурный материал обзорного характера. Издатели заказали Робин книгу под условным названием «Домашние ангелы и несчастные женщины: Женщина как признак и продукт викторианской прозы». Робин была известным и добросовестным преподавателем, на чьи факультативы по женской прозе записывалось рекордное число студентов. Она умело справлялась и с административными обязанностями. Ее попросту не отпустят, когда пройдут эти три года, разве не так?
(Робин идет в длинную узкую комнату, образованную за счет сноса перегородки между передней и дальней гостиными ее маленького дома. Эта комната служит кабинетом. Здесь повсюду лежат книги, журналы и газеты — на полках, на столах, на полу. На стенах плакаты и репродукции картин современных художников. На камине — горшки с цветами. На письменном столе — компьютер и монитор, а рядом с ними — стопки распечаток первых глав «Домашних ангелов и несчастных женщин». Робин пробирается по комнате к столу, осторожно ступая между книгами, старыми номерами «Вопросов критики» и «Журнала для женщин», между альбомами Баха, Филиппа Гласса и Фила Коллинза (ее музыкальные вкусы эклектичны), между оказавшимися здесь стаканом из-под вина и кофейной чашкой. Робин поднимает с пола кожаную сумку и начинает заполнять ее предметами, которые ей сегодня понадобятся: сильно замусоленными, с пометками, аннотированными изданиями «Ширли», «Мэри Бартон», «Севера и юга», «Сибиллы», «Феликса Холта» и «Тяжелых времен»; конспектами своих лекций — рукописного текста, до того исчерканного и исправленного разноцветными чернилами, что первоначальный вариант практически не читается; толстой пачкой студенческих работ, изученных за время рождественских каникул.
Вернувшись на кухню, Робин включает центральное отопление и проверяет, хорошо ли заперта задняя дверь. В прихожей она наматывает на шею длинный шарф, надевает стеганую кремовую куртку с широкими плечами и вшивными рукавами, выходит через парадную дверь. Возле дома припаркована машина — шестилетний красный «рено» с желтой наклейкой на заднем стекле: «Британии нужны ее университеты». Раньше это была вторая машина родителей Робин, потом мама заменила ее на новую, а эту они за смехотворные деньги продали дочери. У машины прекрасный ход, но аккумулятор уже слабоват. Робин поворачивает ключ зажигания и, затаив дыхание, прислушивается к бронхитному свисту стартера. Потом облегченно вздыхает: мотор заработал.)
Когда истек первый год работы в Раммидже, трехлетний срок уже не казался таким уж долгим. И хотя Робин была довольна тем, что коллеги ее ценили, в университете в те дни продолжали говорить о грядущих сокращениях, о том, что придется затянуть пояса, и о том, что на одного преподавателя приходится все больше студентов. И все-таки Робин была исполнена надежды. Даже переполнена ею. Она свято верила в свою звезду. Однако будущая карьера по-прежнему беспокоила ее больше, чем что-либо другое, поскольку дни и недели срока ее пребывания в Раммидже таяли со скоростью счетчика такси. Вторым поводом для беспокойства были ее отношения с Чарльзом.
А что, собственно, представляли из себя эти отношения? Трудно объяснить. Они не были похожи на брак и еще меньше — на супружество в его общепринятом виде: семейный очаг, привычка, преданность. Было время, еще в самом начале их кембриджского периода, когда блестящий и привлекательный студент из Йеля стал для Робин завидной партией, и она была буквально ослеплена и восхищена им. Он добивался ее благосклонности при помощи гремучей смеси свежего постфрейдовского жаргона и потрясающе откровенных сексуальных предложений, и поэтому она никогда не знала наверняка, говорит он о символическом лакановском фаллосе или о своем собственном. Но в конце концов Робин пришла в себя и удовлетворилась молчаливой и слегка укоризненной фигурой Чарльза, маячившей на самом краю ее поля зрения. Робин была слишком честна, чтобы обманывать его, и слишком благоразумна, чтобы променять его на любовника, чей интерес к ней мог оказаться кратковременным.
Когда Чарльз получил место в Саффолке, и те и другие родители стали настоятельно советовать им пожениться. Чарльз только этого и хотел. Робин же с негодованием отвергла предложение.
— На что ты намекаешь? — спрашивала она свою мать. — На то, что я поеду в Ипсвич и буду вести хозяйство Чарльза? Наплюю на докторскую степень и посвящу себя мужу и детям?
— Ну что ты, дорогая, — отвечала мама. — Почему бы тебе не сделать карьеру? Если, конечно, ты этого хочешь.
Последнюю фразу ей удалось наполнить искренним жалобным непониманием. Мать Робин никогда не помышляла о карьере и самовыражалась на поприще папиной машинистки и лаборантки, посвящая этому время, остававшееся от садоводства и домашнего хозяйства.
— Именно этого я и хочу, — сказала Робин так решительно, что мама раз и навсегда закрыла тему.
В семье у Робин была репутация человека с сильным характером или, как скептически отзывался о ней брат Бэзил, «командирши». Родственники любили вспоминать историю из ее австралийского детства, которую считали пророческой. Робин было три года, когда ей силой характера удалось уговорить дядю Уолтера, который повез ее по магазинам, опустить все имевшиеся у него деньги в ящик для пожертвований у мальчика-калеки. В результате дядюшке было так стыдно признаться родственникам в своем безрассудстве, что он не смог занять у них денег, и по дороге домой, на овцеводческую ферму, у него кончился бензин. Нужно ли говорить, что Робин истолковывала эту анекдотическую историю самым лестным для себя образом — как прелюдию к ее последующему участию в прогрессивном движении.