Мозольный мастер Веточкин свалил ороча прикладом в затылок. Солдаты закинули тело в кусты, едва не задев Лидию Сергеевну.

Вернувшись к костру, Веточкин вынул из-за голенища ложку и попробовал варево в котелке. Одобрительно буркнув, он снял его с огня.

— Давай подходи, Степан.

«Озверели совсем, бандюги, — думал Тропарев, — пожалуй, и нас пристукнут».

Два выстрела, один за другим, прервали мысль фельдфебеля и завтрак солдат. Мозольный мастер подпрыгнул и упал головой в кашу. Захаров повалился на бок и царапал землю.

— Жизнь дает только бог, — пробормотал Тропарев, — а отнимает всякая гадина. Никогда не угадаешь, что может приключиться с человеком и откуда ждать напасти.

Лидия Сергеевна напряглась; приоткрыв рот, она смотрела во все глаза.

— Хамы, мужики, пусть убивают друг друга! — сказала она, глубоко дыша.

Афанасий Иванович хмуро покосился на Веретягину, вздохнул и отодвинулся.

На поляну неторопливо вышел еще один человек. Он был в синем, на голове войлочная шляпа, в руке винтовка наперевес. Выдающиеся скулы, маленький нос, глаза с монгольской складкой век.

— Хунхуз! — сразу признал Тропарев.

Человек в синем подошел к недвижным солдатам и по очереди ткнул их носком сапога. Не спуская все же с них глаз, поднял котомку Захарова и, покопавшись, выудил из нее берестяную коробочку. Больше ему здесь делать было нечего. Еще раз бросив взгляд на убитых, хунхуз вскинул ружье за плечо и исчез в кустарнике.

Фельдфебель и Лидия Сергеевна слышали, как потрескивают сухие ветки под ногами «промышленника». Долго они не решались выйти на поляну. Может быть, еще кто следит за сизой струйкой дыма от костра искателя женьшеня…

Когда костер совсем потух, беглецы осмелились наконец подойти к домику.

Это была зверовая фанза со стенами из еловых жердей, оплетенных ветками и обмазанных глиной. Вход прикрывала узкая дверь, сколоченная из тесаных досок, навешенная на ременных петлях. Два подслеповатых окошечка. Около фанзы, наверно, был небольшой огород. Сейчас тут все было изрыто и растоптано кабанами. Внутри фанзы пахло глиной и чесноком.

По стенам шли глиняные каны, похожие на русские лежанки. Внутри них для тепла проложены дымоходы. К левой лежанке примыкала печь с вмазанным в нее чугунным котлом. На жердях под крышей висели сухие початки кукурузы, охвостья от связок чеснока, ссохшаяся оленья шкура.

Веретягина с отвращением сбросила с лежанки какие-то лохмотья и повалилась на нее, теряя сознание от усталости.

— Я не уйду отсюда три дня, — пролепетала она. — Натопи печь.

Тропарев принес хворосту, зажег печь. Нарубил свежих еловых веток и, приподняв Лидию Сергеевну, застлал каны душистой хвоей.

Котомки солдат и старика ороча внес в дом и теперь перебирал их содержимое.

Искатель женьшеня носил с собой целое богатство. В его котомке хранились моток тонких сыромятных ремней, запасные унты, пустая консервная банка, шило с костяной ручкой, пучок сухой травы, когти медведя, маньчжурский табак и две трубки. На самом дне — твердые, как камень, сухари и самодельный деревянный божок, завернутый в тряпку.

Кожаные унты фельдфебель отложил для Веретягиной. «Ей как раз впору, — думал он, — у орочей маленькие ноги».

Тропарев посмотрел на ивовые лапти на ногах женщины. В первый же день бегства он сплел для нее их вместо туфель на тонких каблуках.

И в солдатских котомках нашлось немало полезного. У каждого — по сотне патронов и по две смены чистого белья. Эта находка очень обрадовала фельдфебеля, а то он посмотрел как-то на свою рубашку, а по ней неприятности ползают… У Веточкина оказалась почти новая гимнастерка. В котомках были также охотничьи ножи, иголки, нитки, холщовые портянки, мыло и сушеная рыба. На мозольный инструмент Афанасий Иванович взглянул довольно равнодушно.

Теперь Тропарев не боялся за будущее. Даже отличный топор нашелся. «Нет ничего лучше, — взвесил он его в своих огромных ручищах. — Воевал русский мужик топором, и дома строил, и корабли… С таким инструментом против любого зверя не страшно».

В фанзе фельдфебель сразу заметил берестяные коробки, по таежному обычаю оставленные для случайного путника; в них соль, рис, кирпичный чай и табак. Берестянки висели на ремешках под крышей. Он мысленно поблагодарил кого-то заботливого. Но кто хозяин этого домика? Только не ороч. Нет медвежьих черепов, торчащих на шесте или на суку. Да и огород орочи не держат. Одно было ясно — фанза принадлежала искателю женьшеня: об этом говорили валявшиеся повсюду костяные палочки, которыми выкапывают из земли чудодейственные корни, и множество пустых коробочек разных размеров.

«Ишь ты, тары сколь наготовил», — думал Тропарев, роясь по углам фанзы.

Потом Афанасию Ивановичу пришла иная мысль: «Почему я вынес из лагеря эту женщину? — спросил он себя. — Пожалел, что попадет в руки партизан? Или жену себе искал?»

Сейчас он, пожалуй, раскаивался в своем поступке. По природе он был добродушен и уживчив, но и ему все больше претили высокомерный тон и странные речи сестры милосердия — генеральши. «Чужая баба, — думал он, — тронутая. Бог с ней…»

Путешествие по тайге пошло в некотором роде на пользу Лидии Сергеевне. Истерические припадки как рукой сняло. Однажды она попробовала закатить глаза и упасть в обморок, но Афанасий Иванович ткнул ей пальцем под ребро, да так, что она сразу пришла в себя и больше не пыталась фокусничать. Перестала она и декламировать про покойников. Тропарев этого не любил.

Недавно Лидия Сергеевна призналась ему, что родилась поповной, это расположило к ней бывшего священника. Потом он вспомнил свою попадью, тихую, добрую женщину, и шумно вздохнул: «Ах, почему эта не такая, как моя любезная покойница!» — подумал Тропарев.

Когда лососиное жаркое и чай были готовы, Афанасия Иванович разбудил Веретягину.

— Зеркало бы, — жалобно сказала Лидия Сергеевна.

— Обойдешься, и так хороша. — Тропарев покосился на ее изъеденное мошкарой лицо.

Прежде всего Веретягина закурила. Она жадно глотала трубочный дым. Грубый самодельный табак ел Афанасию Ивановичу глаза. Он терпеть не мог табачного дыма, это у него осталось еще от родительских заветов. Но приходилось терпеть.

— Потрясающая картина, — стала вспоминать Веретягина, размачивая сухарь в кипятке. — Сначала двое убивают одного, потом приходит еще один и убивает тех двух… Что они отнимали друг у друга, эти дикари? Березовую кору?

— Целебный корень женьшень, — ответил Тропарев.

— Ах, слышала. Женьшень! Он излечивает стариков, делает их снова молодыми, — несколько игриво сказала Лидия Сергеевна. — Этот старик хотел омолодиться?

— Нет, он хотел продать корень. Целое лето бродил по тайге, жил в холоде и в голоде, а когда богатство было в руках…

— Богатство? Сколько он стоит, этот корень?

Тропарев подумал.

— Я слышал, что, бывало, за один корень во Владивостоке платили тысячу рублей золотом.

— Но как хунхузы смеют так разбойничать у нас? — Веретягина изящно почесала грязным пальцем спутавшиеся волосы.

— А кто им, хунхузам, запретит в тайге-то? Много развелось охотников на чужинки. При царях не могли унять, а сейчас и подавно.

— И все из-за женьшеня? — Лидия Сергеевна выколотила и тут же снова набила трубку.

— Не только. Табачница, здоровье беречь надобно, — посмотрел на нее Тропарев. — В тайге богатства много. Весной панты изюбриные, готом корень этот. А кто и золотишко роет… Зимой соболь… шкурка две-три сотни стоит, это уже самое маленькое, а китайский купец ее за коробок спичек берет. Орочи, гольди, удэхеи — все у них в долгу. Наши русские купцы тоже охулки на руку не положат. Однако детишек и жен за долги не берут и людей живьем в землю не закапывают. Посмотри-ка, Лидия Сергеевна, не клещ ли у меня? — Он тоже поскреб за воротом. — Тут их пропасть, в лесу.

— Ну, знаешь… — скривилась Веретягина. — Живого в землю! Как интересно! — У нее плотоядно сузились глаза. — Ты видел, как их закапывают? Наверно, они кричат… Живое тело едят могильные черви…