Я измерил убитую змею. Длина ее оказалась два с половиной метра, толщина в середине туловища — десять сантиметров. К голове туловище утончалось до четырех-пяти сантиметров, к хвосту, примерно, так же; самый конец хвоста был тонкий, острый и длинный.
Другой случай был такой. В середине июля прошлого года (я уже работал тогда) здесь, в Бабук-Ауле), часов в одиннадцать утра я шел с удочкой по шоссейной дороге к реке Ажу, притоку Головинки. Вдруг я увидел недалеко впереди змею, лежавшую на солнце поперек шоссе. Голова ее находилась в кустарнике под осыпью, по одну сторону шоссе, а хвост — по другую сторону, тоже в кустарнике. Схватив крепкую большую палку, я несколькими ударами убил змею. Она была черного блестящего цвета, какой бывает у лакированных сапог. Брюхо, будто матросская тельняшка, в чередующихся серых и белых кольцах в два сантиметра шириной. Змея оказалась значительно больше двух метров длиной; толщина ее в середине туловища достигала не меньше восьми сантиметров.
Вырубив палку с развилкой, я повесил на ней у самого шоссе убитую змею во всю ее длину: пусть люди полюбуются, какие здесь бывают змеи.
Кто ни проходит, удивляется: «Вот это гадюка: в ней, должно быть, пуд веса». Я отвечаю: «Нет, всего двенадцать килограммов».
Неделю висела змея, и все ей удивлялись. Слух о ней дошел до Сочинского музея. Приехал сюда специально научный работник музея, но змея уже разложилась. Он очень жалел, что опоздал: «Если бы мы получили сообщение во-время, прислали бы машину и заспиртовали змею. Это большая научная ценность». Он все-таки взял несколько уцелевших позвонков и костей.
Я думаю, что эта большая черная змея — полоз. Хотя она и не желтобрюхая, но все повадки у нее, как у полоза. Когда она ползет, то держит голову высоко, круто (как бывает у полозьев саней), подняв переднюю часть тела сантиметров на шестьдесят-семьдесят. Остальное туловище, метра полтора-два, тянется боковыми извивами, но очень прямо. Она хорошо и быстро плавает. Когда ползет в зарослях, то шум слышен метров за пятьдесят. Множественный шорох (она ползет многими коленами, изгибами) похож на то, как будто продвигается гурток диких свиней.
Есть змея небольшая, до пятидесяти-шестидесяти сантиметров, цвет тела светлосерый, живот красный, как жар. Мы ее называем «золотой гадюкой». У нее сверху по светлой окраске разноцветные мелкие розетки — голубые, как у селезня, и темнорозовые пятнышки. Эта змея больше держится высоко в горах, на осыпях. Часто висит, свернувшись на кустарниках. Очень злая змея: шипит, когда еще не дошел до нее метров десяти. Сама бросается на человека, если он не доглядит и близко подойдет.
В совхозе Дагомыс, по-над садом, в густых зарослях держидерева, — ожины, дикого орешника, масса безногих ящериц-глухарей. Среди них часто попадаются огромной величины: по восемь килограммов и больше. У них короткий тупой хвост, страшно толстое тело — до пятнадцати-семнадцати сантиметров. Живот у них желтого цвета, как у медяницы. Мы их называем желтопузами.
Только что вернувшись из армии, я шел в Сочи и, не доходя ста метров до совхозного сада, увидел двух глухарей. Они оба вместе лежали на перепутавшихся зарослях колючки: один был сантиметров десять в диаметре, другой поменьше.
Они не кусают, но больно бьют по ногам. Старик-рабочий косил в совхозе Дагомыс сено, и один глухарь, свернувшись в круг и покатившись по скошенной траве, догнал его и, раскрутившись, так ударил под коленки, что сбил старика с ног. Ползет глухарь довольно медленно, а скрутится кольцом, покатится — и не догонишь. Как они умудряются ходить кольцом?
Я делюсь с Кузьмой Федотовичем тем двойственным впечатлением, которое произвели на меня здешние горы — лазурно-воздушные при солнце и такие грозяще-суровые в туман и дождь.
— Я здесь вырос и избродил горы вдоль и поперек, — отвечая мне, рассказывает дальше Шабло. — Знаю нашу природу до корня.
Прошлая зима — единственная за пятнадцать лет такая теплая и малоснежная, а обыкновенно у нас первый снег на перевале выпадает 10 сентября по колено. В позапрошлом же году первый снег выпал 29 августа толщиной в полметра. Тогда погибло много колхозного скота в пути, а на Лагонаках замерзли и люди. Сначала пошел дождь при сильном холодном ветре, потом повалил снег. Со стадами осталось несколько человек, не пожалевших себя для спасения колхозного добра, между ними старичок-агроном из районного земельного отдела. Уцелел только агроном; с ним был зонтик, который он раскрыл, когда пошел дождь и началась метель, и зонтик спас его от обледенения.
Уже теперь, с 1 сентября, все колхозы, выпасающие скот в альпике, начеку: подгоняют стада все ближе к перевалу, спускаются вниз. Если задождится, обязательно к 10 сентября в горах будет снег.
С 20–30 сентября перевал для прогона скота и лошадей становится недоступным. Как упал второй снег, он уже не тает. На него ложится новый и новый покров.
В прошлом году я с наблюдателем Ефименко ездил в Гузерипль через Белореченский перевал. На обратном пути в ночь под 26 сентября повалил снег. Буран в горах продолжался двое суток, а внизу в это время шел дождь.
Снег засыпал оба склона: от Партизанной поляны на северном склоне и до горы Чемплеушки и Прошкиной поляны — на южном. На самом Белореченском перевале снежный покров был глубиной в семьдесят сантиметров. Из Бабук-Аула нам на помощь вышли наблюдатели Турбаенко Александр Александроич и Караман Иван Петрович. Они протоптали ходовую тропу до перевала. Потом начали стрелять. Мы отозвались, стали пробираться к ним навстречу, и только так спаслись. Иначе погибли бы и лошади и мы. В то время снег достигал по брюхо нашим лошадям.
В середине февраля 1940 года я с тогдашним начальником охраны заповедника Карлом Яковлевичем Саулиетсом проходил на лыжах через Гузерипльский перевал в районе Тепляков. В пути мы доставали воду в верховьях реки Белой. Река была закрыта толщей снега. Мы пробили снег, и после трехметровой снеговой крыши над водой оказалась пустота. Снег, видно, здесь растаял от теплых испарений реки. Чтобы набрать в котелок воды, нам пришлось взять вспомогательную альпийскую веревку в тринадцать метров длины и еще добавить лыжную палку в два метра.
Если учесть откос берега в полтора метра, то действительная толщина выпавшего здесь снега была тринадцать с половиной метров. Заночевав тут же в пихтах, мы рубили торчавшие над самым снегом вершины деревьев на дрова и для подстилки костра на снегу. Весной на этом месте мы увидели «пеньки» высотой в пятнадцать метров и на этой же высоте наши надписи на коре. Там же зимой буковый лес, достигавший десяти-пятнадцати метров высоты, был весь закрыт снегом, за исключением немногих отдельных деревьев выше пятнадцати метров. От двадцати метровых буков над снегом были видны только верхушки, похожие на кусты. Огромные валуны и скалы полностью скрывал снег. Все пространство вокруг представляло белую сверкающую площадь, выровненную ветром. На узких перешейках вершин альпики с востока, откуда дул ветер, на запад нависали наметенные ветром снеговые козырьки, толщиной по отвесу до пятидесяти метров.
Зимой в средней зоне (Бабук-Аул относится к ней) часто снег идет влажный, перемежаясь с дождем. Тогда у нас, внизу, выпадает снег сырой, лапчатый, а на горах — сухой снег, с пургой и поземкой, очень густой и переходящий в ледяную мелкую крупу. Всегда при этом бывает резкий и холодный юго-восточный ветер.
…Меня научил ходить на лыжах Карл Яковлевич Саулиетс. Он был прекрасный ходок. Саулиетс — латыш-сибиряк, с детства привычный к лыжам.
Я каждый год поднимаюсь на лыжах на перевал для измерения снега. За короткий зимний день могу пройти из Бабук-Аула до Гузерипля. Мы выходим на самый перевал учиться бегать на лыжах. Тут, — близко от Бабук-Аула, у нас нет подходящего места, а там — простор. Десятого июня 1948 года я поднимался на Черкесский перевал, и всюду еще лежал уплотненный снег глубиной в четыре метра, а зимой мы, проезжая здесь, установили, что толщина снегового покрова была не меньше семи метров.