Только широкие полосы примятой травы и черные лысины покопов и лежек говорят о том, что не изменили поляне одни дикие кабаны.

А все-таки Терновая поляна хороша и теперь и мила моему сердцу в этих, еще не залеченных ранах войны: широка она, зелена и светла, несмотря на низкие тучи в ненастном небе. И я знаю: снова сюда вернется прежнее цветение и кипение жизни, и, словно отвечая на мои мысли, горячее золото солнца хлынуло в голубые разрывы между пепельными клубами и дымными веретенами облаков, обрызгало живыми огнями мокрые высокие сорняки, и сразу они перестали казаться одичалыми и враждебными. Запели птицы, и с особенной мелодичной выразительностью и нежной силой раздается в кустах стеклянное звенение, и соловьиное бульканье, и тёхающий переливчатый свист певчего дрозда.

Снова спуск, на этот раз уже последний, и мы едем по обширной речной террасе, поросшей ольхой. Гигантский папоротник — страусово перо — заполняет все пространство между деревьями. Он необычайно густ и высок — по плечо всаднику, и завившиеся спиралью на концах огромные вырезные его листья-вайи, как опахала, развернулись в воздухе. Эти пышные заросли напоминают леса древовидных папоротников какой-то-давно исчезнувшей геологической эпохи…

Впереди — кордон Киша. Здание зоологической лаборатории, где я когда-то провел не одну ночь в окружении звериных черепов, смотревших на меня темными глазницами с полок застекленных шкафов, пусто, и окна заколочены досками. Оленьих рогов над главным входом нет. На Кише в 1942 году побывали фашисты. Двести конных полицаев под командой офицеров налетели на кордон с Сахрая. Хотя они были вскоре же прогнаны партизанами и больше не смели совать сюда носа, однако, они разрушили и изгадили все, что только успели.

Отдохнув с час у заведующего зубровым парком Бориса Артамоновича Заславского и подкормив лошадей, трогаемся с кордона в дальнейший путь на Сулимину поляну.

Мы поднимаемся к ней через другие поляны, как с этажа на этаж. Я бывал здесь до войны, и, однако, не узнаю окружающего пейзажа. Раньше в горы вилась узкая, местами едва приметная каменистая тропа, а сейчас мы едем по изрытой колеями и глубокими ухабами, замешанной непролазной грязью, широко раскатанной дороге. Вязкая грязь, налитые водой выбоины и ямы, переплетающиеся повсюду, обнаженные от почвы, скользкие корни делают дорогу для лошадей чрезвычайно трудной, особенно на подъемах, очень крутых, и длинных.

Буланчик, на котором сидит Виляховский, четыре раза ложился под ним, предварительно искоса посмотрев на него и осторожно поджав ноги, так, чтобы не сбросить всадника в месиво грязи и самому не слишком измараться в ней. И всякий раз Иван Яковлевич вынужден сходить в глубокую жижу и вести хитроумного Буланчика на поводу.

Только поляна Венгерская, вся в светлой кудрявой зелени фруктовых деревьев, среди которой видны похожие на большие вороньи гнезда медвежьи заломы, сохранила знакомые черты.

Остальных полян не узнать. На длинном и круто восходящем подъеме Ломтевой поляны стоят побуревшие от дождей стога сена для зубрового парка. Внизу косого склона поляны Яминой, где раньше бродили, вспахивая землю длинными рылами, гурты диких свиней, зеленеют посевы турнепса, свеклы и картофеля — подкормка зубро-бизонов. За огородами — скотный двор и ограда, через ворота которой мы въезжаем уже при свете встающей луны на Сулимину поляну, вернее на то место, где она была, потому что перед собой мы видим дом, сараи, базы и снова ограду и огороды, но прежней лесной высокогорной поляны уже нет.

Все эти изменения, в отличие от того, что случилось с Терновой поляной, я принимаю как неизбежные и оправданные. Ведь они тесно связаны с восстановлением в заповеднике уже исчезнувшего гигантского жителя здешних гор и лесов — кавказского зубра. Чистокровную зубровую породу можно вывести, только переселив сюда зубро-бизонов и приспособив их к новым условиям жизни.

А пока зубро-бизоны к ним привыкнут и дадут уже «туземные», прочно стоящие на собственных ногах поколения, этим огромным младенцам природы нужна человеческая неусыпная помощь и забота. Их надо зимой держать в защищенном огороженном месте, кормить скошенным на полянах сеном, картофелем, свеклой и турнепсом, посеянными рукой человека на тех же полянах. Телят зубро-бизонов поят коровьим молоком, и поэтому здесь находится целое стадо коров. Отруби, соль и другие дополнительные корма для зубро-бизонов подвозят снизу, из Сахрая, через кордон.

Вот почему высокогорные, еще недавно «дикие» лесные поляны превращены в огороды и сенокосы, перегорожены частоколами, застроены базами и «родильными станками» — дощатыми сараями, где происходит отел зубриц. Вот почему каменистая и узкая горная тропа превратилась в широкую раскатанную дорогу.

Впервые в мире в обществе советском, социалистическом человек подходит к природе как умный, заботливый хозяин, друг и творец.

Советский человек взлелеял прекрасную творческую мечту: вызвать к новой жизни то, что казалось навсегда погибшим, возвратить зеленым лесам и синим горам Кавказа живое выражение всей их мощной красоты — зубра.

Это смелое творческое дело было начато еще до войны. Люди заповедника — от ученого до рядового рабочего — продолжали это дело в кольце вражеского окружения и, не щадя своей жизни, отстояли первые его плоды. Фашистские мракобесы трижды пытались разбомбить с воздуха зубро-бизонов. Гитлеровцы в Хамышках и Даховской показывали заснятые с самолетов фотографии этих бомбежек, похваляясь, что зубро-бизонам «капут».

Части Красной Армии и партизанские отряды защитили заповедные горы. Им помогали работники заповедника, — строя дзоты, неся охрану, ходя в разведку по тылам врага. Они угоняли зубро-бизонов из-под бомбовых разрывов в горные дебри. Только два или три зубро-бизона случайно погибли за все время войны.

В заповеднике этим летом пасется на поляне Темной зубро-бизонье стадо в семнадцать голов.

Так осуществляется творческая мечта.

Утром мы отправились в поход. Нас пятеро: Лидия Васильевна, Виляховекий, старший наблюдатель зубрового парка Павел Борисович Кондратов, наблюдатель Федор Емельянович Бурдо и я.

Все, кроме меня, идут пешком. Я еду на Вороне, потому что сегодня, к своему недоумению, впервые в этих местах испытываю довольно неприятный приступ горной болезни: звенит в ушах, сердце как будто хочет, повернувшись острием, проткнуть трудную клетку, к горлу подступает тошнота.

Виляховский в синем альпинистском комбинезоне, с двумя фотоаппаратами через плечо и биноклем в руках идет впереди, за ним мелькает белая косынка Лидии Васильевны. Наблюдатели замыкают «колонну». Кондратов — кряжистый, средних лет блондин, сероглазый, с твердым, несколько тяжеловатым в нижней части лицом. Бурдо примерно того же возраста, что и Кондрашов. У него черные волосы и усы и шафранно-желтое длинное узкое лицо. На ходу он сутулится.

Оба наблюдателя одеты в куртки и брюки из прорезиненного серебристого материала. За плечами у них — трофейные немецкие винтовки и в руках по две длинных палки, назначение которых я узнал только потом.

Сулимина поляна, где зимуют зубро-бизоны, расположена на высоте 1400 метров над уровнем моря. Она окружена частым осинником с беспрестанно дрожащими на легком ветру мелкими листьями. В осинник вкраплены белоствольные стройные березы.

Среди поляны выстроены два новых дома и два овощехранилища. Зимний загон для зубров расположен тут же, у самого жилья. Это ограда метров девятьсот с каждой стороны. Внутри загона находится два сарая дли зубро-бизонов, так называемые «родильные станки», и два база — небольшие загородки, куда отделяют от остального стада маток с телятами на некоторое время после отела.

Сулимину поляну отовсюду обступили высокие горы — Пшекиш, Тыбга, Джемарук и Бамбак. На трех последних горах белеют, сверкая под ярким утренним солнцем, снежные шапки.

Мы пересекаем зимний загон и выходим в ворота ограды на поляну Широкую.