Наблюдатель Кишинского кордона Николай Филиппович Жигайлов, с которым я познакомился сегодня, рассказал мне о двух любопытных случаях взаимопомощи среди диких животных: один из них — пример совместной борьбы с тяжелыми стихийными условиями и другой — охоты сообща.

Зимой этого года он встретил двадцать шесть ланок. В стаде был почти все молодняк, годовички. Они шли по очень глубокому снегу. Головная ланка с большим трудом пробивала в сугробах дорогу. Когда она уставала, то, отойдя в сторону, пропускала мимо себя все стадо и становилась ему в хвост. Ее сменяла следующая ланка. Так, поочереди, они сменялись все.

В прошлом феврале он и два других наблюдателя, спускаясь о хребта, наткнулись на следы шести ланей и шести рысей. За каждой ланью шла рысь. По кровавым пятнам на снегу видно было, что все олени ранены рысями.

В шесть часов утра вышел вместе с Сергеем Сергеевичем Донауровым на солонцы.

Небо заволокли серо-сизые тучи. Моросит мелкий дождь. Вершины окружающих гор — в пятнах и языках нерастаявших снегов.

По пути к солонцу Сохи встречается много оленьих и кабаньих следов. На тропе — похожие на собачьи, но поменьше и уже, следы лисицы и ее помет, в котором много мышиной шерсти. Рядом четко отпечатаны какие-то странные большие кресты. Это след когтистых лап совы. Ночью она опустилась сюда с добычей: в грязи топорщатся намокшие под дождем перья черного дрозда.

Звенят и свистят птицы. Выбивает весеннюю трель дятел.

Сухой сук содрогается, как живой, и гремит и нежно рокочет под быстрыми ударами крепкого клюва. Идем к солонцу.

Он весь истоптан оленями и кабанами. Сюда приходили и ланки с телятами. Поднимаемся к Венгерской поляне. На черной влажной тропе оттиснуты острые треугольники копытец косули.

Справа от нас зашелестел мелкий осинник. В кустах мелькнуло рыжее тело оленя. Несколько секунд слышался шум раздвигаемых веток и шорох сухих листьев под копытами. В зарослях, в двух шагах от тропы, оленья лежка, еще теплая, и в ней — выпавшие остинки линяющей шерсти.

На Венгерском солонце мы также зверей уже не застали. О ночных посетителях говорило лишь месиво грязной жижи в солонцовых лужах и десятки купалок и пороев вокруг. Выше расположены еще четыре солонца — Бульвар. Они лежат ярусами, один над другим, на склоне глубокой балки. Дорога к ним идет сквозь лиственный лес, похожий на старый, запущенный сад. Здесь смешаны осинники, буки, березы, граб, терн, алыча, груша. Земля под деревьями усыпана пушистыми, мягкими, как вата, плодами ивы.

На первом солонце не видно свежих следов оленей. Только кабан купался здесь сегодня и вырыл две корытообразные ямы. Вблизи солонца поставлена кормушка — выдолбленный в двух местах ствол дерева; в углублении заложен картофель и бурак. Но звери к кормушке пока не подходили.

В истоках следующего солонца, в крутом скате холма, олени выгрызли целую пещерку. Звери побывали и на двух остальных солонцах; олени и кабаны так замесили их, что невозможно разглядеть отдельных следов.

Мы поднялись на Ломтеву поляну. У самой опушки стоит растрепанный ветрами соломенный шалаш. На поляне разбросано побуревшее сено. Сухая трава на корню повалена зимними снегами. Тут и там разворочены медведем муравейники.

На этой поляне зимой олени подкармливались сеном.

Отдохнув в шалаше, продолжаем путь.

Крутой восточный склон покрыт густой порослью азалии и мелких дубков. Почки на деревьях набухли, но еще не развернулись. Здесь высоко, и дубки стоят голые, намокшие до черноты. Сеет мелкий дождь.

В пяти метрах от нас послышался легкий треск, качнулись верхушки кустов. В поросли дубняка и азалии зашевелилось темное тело. Зверь сделал два-три шага и замер, видимо, прислушиваясь. Затем снова раздался шорох и треск, и закачались вершины дубков: сквозь заросли, не спеша, от нас удалялся кабан.

Еще минута и на поляну между азалиями и опушкой леса неторопливо вышел другой, почти черный, секач. Он был метра в два длиной и высотой больше метра. Короткий хвост зверя, потревоженного нашим вторжением, судорожно скручивался. Кабан остановился метрах в десяти, весь на виду — боком к нам, в полный профиль. Он слегка повернул голову в нашу стропу, кося маленьким кровавым глазом.

Сытый, с мощной выпуклой грудью, с длинной черной щетиной на хребте и торчащими, как кривые ножи, сантиметров на восемь из-под верхней губы, белыми клыками, зверь был великолепен. Он стоял, как отлитый из чугуна памятник могучей кабаньей породе.

Оглядев нас, кабан спокойно, словно уверенный в своей силе, перешел через прогалину. Войдя в лес, он опять остановился, выставил рыло, рассматривал нас еще минуты две, потом скрылся окончательно.

Пробираясь сквозь частые азалии и дубовые кустарники, мы отыскали только что оставленную секачом лежку. Выкопав и разровняв большое овальное логово, он рылом и ногами сдвинул туда кучу сухих листьев и травы. Получилась настоящая, удобная и мягкая, постель. В нескольких десятках метров дальше, в леске, куда ушел кабан, одна рядом с другой расположились лежки гурта свиней. Мы насчитали десять лежек. Все они были довольно глубоко вырыты в сухой песчаной почве под старыми пихтами. По обеим сторонам кабаньей тропы кора на нижней части деревьев была испещрена свежими стесами от удара клыков, как будто кабан разряжал таким способом свое гневное возбуждение.

Спускаемся к Кише. Дождь притих и чуть брызжет. В слоистом влажном тумане кукует кукушка.

Нижний ярус лесов яркой зеленью окаймляет горы. Здесь в полном цвету алыча и терн, начинает цвести груша. Но выше горные склоны однообразно серы и пусты. На вершинах Хребтов, в альпийских долинах и криволесье задержались снега. Над Пшекишем тяжело нависает подтаявший на солнце снежный карниз.

Иван Леонтьевич Деревянно — он теперь заведует Северным отделом — фотографировал сегодня на Лопушистой поляне семью ланок.

Он пришел на поляну в половине шестого вечера. Выбрал удобное для съемки место и сел под кустом лещины, не очень маскируясь. Он только прикрыл листьями и цветами блестящие части аппарата. В ожидании оленей он даже курил.

Через полчаса на поляне появились четыре ланки: старая большая лань, две молодые и совсем маленький ланчук. Они остановились и начали пастись. Старая лань стояла на страже, зорко оглядывая поляну и прислушиваясь.

Фотограф чуть пошевелился, наводя аппарат. Старая лань насторожилась и тихо, со строгим и испытующим видом направилась к нему. Она высоко поднимала ноги и поводила ушами в разные стороны. Следом за ней тронулся молодняк. Особенно забавен был маленький ланчук: он, прислушиваясь, смешно растопыривал длинные уши, с преувеличенной серьезностью повторял осторожные движения матери. Лань подошла к фотографу шагов на пятнадцать и долго всматривалась в него.

Иван Леонтьевич вложил кассету и замер. Ланки продолжали стоять, пристально глядя на него. Щелкнул затвор. Ланки немного отошли, но скоро успокоились и принялись щипать траву.

Иван Леонтьевич стал закладывать вторую кассету. Тогда опять, не спеша, важно и строго приблизилась к нему старая ланка, а за ней ее потомство. Внезапно ланчук прыгнул в сторону, заставив и старую лань от неожиданности сделать скачок в противоположном направлении. Но лань тотчас же возвратилась и подошла еще ближе к фотографу, с любопытством рассматривая аппарат. При вторичном щелкании затвора олени снова отошли и теперь уже паслись настороженно. Они приблизились к засаде и в третий раз, но при попытке Ивана Леонтьевича вставить очередную кассету, повернулись и скрылись в лесу.

…В лаборатории зоостанции стоят гигантские стебли топинамбура, похожие на древесные стволы. Опыт с посадкой топинамбура оказался очень удачным. Зеленые части растений образовали высокую чащу на засеянных площадках, а урожай клубней превзошел все ожидания.