Пройдет двадцать лет, и Семенов признается перед советским судом в том, что он возлагал большие надежды на Танаку. Атаман твердо верил в счастливую звезду барона и вроде бы не обманулся в своих ожиданиях: через пять лет Танака стал премьером японского императорского правительства. За два года пребывания у власти он успел разгромить профсоюзные и политические организации рабочего класса, арестовать многие тысячи инакомыслящих; готовился к осуществлению своих захватнических планов, которые раскрыл перед Семеновым на своей токийской квартире. Скорая смерть сорвала зловещие замыслы барона.

— На западных друзей мы не можем уповать, господин есаул, — все же сказал атаман. Он обратился сперва к есаулу Косых, а затем и ко всем собравшимся. — Я полагаю, нам надо руководствоваться таким принципом: «Жить и умереть вместе с Японией».

Его слова были встречены гулом одобрения.

После недолгого обмена мнениями договорились создать «Союз казаков на Дальнем Востоке». Тут же все участники совещания записались в члены Союза, избрали организационный комитет под председательством генерал-лейтенанта Бакшеева.

Ермак Дионисович Таров тоже стал «участником» белогвардейской организации.

Доктор Казаринов одобрил этот шаг. Таров сообщил Михаилу Ивановичу достоверные сведения — что называется из первых рук — о структуре «Союза казаков», его активных деятелях, готовящихся подрывных акциях.

Союз провел учет казаков, проживающих в Китае, Корее, Японии, и под видом благотворительности развернул среди них «просветительскую» работу, говоря иными словами — идеологическую обработку казаков в антисоветском духе. Одновременно формировались казачьи сотни, батареи и полки. Вскоре стали создаваться шпионские и террористические группы для заброски на советскую землю.

Через год на Китайской улице, возле универсального магазина «Мацуура и К°» Ермак Дионисович случайно повстречал есаула Косых. По красивому, смуглому лицу есаула было видно, что он до предела переполнен переживаниями и ему просто необходимо поделиться с кем-нибудь своими тревогами, разрядиться. Они прошли в соборный сад и уселись под каштаном, украшенным свечками-цветами. Косых всегда относился к Тарову уважительно, называл земляком, не очень подчеркивал свой более высокий воинский чин.

Есаул достал пачку японских сигарет, угостил Ермака Дионисовича и, не торопясь, стал закуривать.

— Вы чем-то обеспокоены, Захар Трофимович? Какой червь гложет вашу душу? — спросил Таров в полушутливом тоне.

— Собрался на родину, земляк, — сказал Косых и глубоко вздохнул.

— На родину? Как?

— Вот в этом «как?» вся незадача. Много лет я носил в себе охоту побывать в родных местах. А когда открылась достижимость, тошно стало... Я мечтал прийти открыто в свою станицу, воином-освободителем, а иду тайно, лазутчиком.

— А что, отказаться нельзя?

— Я человек военный, капитан, привык повиноваться. Слово атамана — для меня закон: он выше сидит, ему виднее... Григорий Михайлович сказал, что моя группа — первая серьезная проба, говорит, верю тебе, есаул, как самому себе, потому и посылаю тебя, а не другого человека... Честно признаться, трушу. В сражениях не боялся, там чувствовал себя, как рыба в воде. А тут надо в ящерку али змею оборачиваться, чтобы проползти незамеченным. Этому меня не учили...

— Не понимаю, что может сделать горстка людей? — сказал Таров. Как он и предполагал, такое замечание подтолкнуло Косых раскрыть состав и назначение группы.

— Конечно, двенадцать человек не ахти какая рать, однако и поручение — по силам: выведать настроение казаков, успели или нет большевики обратить их в свою веру. Пошастаем по станицам и поселкам, посмотрим, как живут казаки, послушаем, чего загадывают, на кого надеются. Подфартит — создадим ядро и покатим его против Советов, как снежный ком с горы.

Вдруг есаул вспомнил о чем-то, заторопился:

— Но, пока, земляк. Разговор этот, понятно, между нами.

— Что вы, Захар Трофимович, разве я не понимаю. До меня, наверное, тоже дойдет очередь.

Косых дружески похлопал Тарова по плечу и пошел вниз по Китайской улице в сторону набережной.

Доктор Казаринов, выслушав сообщение Тарова о предполагаемой переброске группы есаула Косых через границу, долго молчал, видимо, ждал, пока утишится волнение.

— Так-так. Значит, переходят от слов к делу, — проговорил он наконец. — Это новая тактика. Знаете, чем я беспокоен, Ермак Дионисович? Вы, конечно, догадываетесь? Может, не согласны?

Таров не отозвался: он уже усвоил манеру разговора доктора.

— Я обеспокоен тем, — продолжал Михаил Иванович, — что у нас нет системы. Не все же окажутся болтунами, как есаул...

— Он не болтун. Доверяет мне, за друга принимает...

— Хорошо, хорошо, — перебил Казаринов. — Ну, а если бы есаул все-таки не проговорился, могли мы узнать об этом факте? Не могли! Я куда клоню? Изучайте порядок оформления документов, отметки в книгах и картотеке, получения денег, продуктов, экипировки — все, что связано с формированием, подготовкой и переброской групп. Вы меня поняли?

— Да.

— Когда изучим все это, не сомневаюсь, будем заблаговременно узнавать о готовящихся бандах...

Совет Казаринова оказался полезным. Ермак Дионисович обнаружил десятки примет и деталей, по которым безошибочно выявлял шпионские и террористические группы, как только они начинали создаваться. Труднее было определить место выброски. Но и здесь ответ был найден: банды перебрасывались, обычно, в районы, хорошо известные ее участникам.

Позднее Таров даже нашел способ устранения наиболее опасных врагов. При благоприятных случаях он рекомендовал этих лиц Семенову или Бакшееву, как стойких и верных офицеров, способных выполнять ответственные задания на советской территории.

Генерал Бакшеев, непосредственно руководивший работой по созданию групп, как правило, прислушивался к подобным советам.

Заранее предупрежденные пограничники задерживали нарушителей. На этом закончилась карьера многих белогвардейских офицеров. Случалось, что сообщения Тарова опаздывали, и врагам удавалось проникнуть в глубь страны. Так произошло с капитаном Корецким.

Зимою возле ломбарда Чурина Ермак Дионисович повстречал Корецкого.

— Ты слышал историю этого купца? — спросил Корецкий, показав взглядом на вывеску ломбарда.

— Нет. А что, интересная?

— Поучительная. Чурин, по слухам, был простым церковным старостой в Саратове. Где-то хапнул фунтов пять бриллиантов и подался в Харбин. А теперь, гляди, весь город, как иконами, увешан вывесками с его фамилией.

— По-моему, банальная история: ни один делец не начинал карьеру честным путем.

— А, бог с ним! Зайдем куда-нибудь, ветер до костей пробирает.

Они зашли в кафе «Марс» и заказали обед.

— Читал? — спросил Корецкий. Он вытянул из бокового кармана и протянул Тарову журнал и небольшого формата газету. Это были журнал «Нация» и газета «Наш путь»— орган «Российского фашистского союза».

— Нет, не читал, — признался Ермак Дионисович. Ни о фашистском союзе, ни о его изданиях он ничего не знал. Таров взял журнал. На обложке рядом с названием — эмблема: двуглавый орел, держащий в когтях нечто паукообразное. Взгляд Тарова невольно остановился на словах, выделенных жирным шрифтом: «Татаро-монгольское иго сыграло положительную роль в истории России». Корецкий с ухмылкой наблюдал за ним.

— Ну как?

— Ничего не понимаю. — Таров указал на статью.

— И не поймешь, пока не усвоишь идеи союза. Это, знаешь ли, русское, национальное... Хочешь, познакомлю с ребятами из фашистского союза?

— Хочу, — ответил Таров, не задумываясь. Он твердо помнил поручение Казаринова: «Выяснить политическую платформу всех эмигрантских организаций». Договорились встретиться здесь же.

В пятницу вместе с Корецким пришел долговязый худощавый парень со светлыми, растрепанными волосами. Он назвался Константином Родзаевским, ответственным секретарем «Российского фашистского союза».