И это письмо было отослано в Альказар нераспечатанным с надписью: «От графини Шатобриан королю Франции».

Упорство Франциски глубоко огорчало короля, но он не считал себя вправе сердиться на нее после оскорбления, которое она должна была вынести от него. Считая ее гнев вполне законным, он решил сделать еще попытку к примирению. Он положил в один пакет все возвращенные ему письма и адресовал его на имя Химены. Объяснив ей в кратких словах содержание посылаемых писем, он просил ее передать их графине Шатобриан, а в случае неудачи по крайней мере убедить ее переселиться в Коньяк. «Быть может, – добавил король, – через несколько недель мне самому удастся приехать на берега Шаранты и помириться с оскорбленным другом…»

Химена не верила больше в возможность прочного сближения короля с графиней Шатобриан; она знала, что рано или поздно ее подруга будет безгранично несчастна Она не хотела также иметь никаких сношений с королем без ведома графини Шатобриан и потому тотчас же передала ей пакет, посланный королем.

– Вероятно, в этом пакете твои письма, Франциска, – сказала Химена. – Ты должна решить, что мне делать: распечатать ли их или отослать назад не читая.

– Как могу я решить это! – возразила графиня Шатобриан. – Ты видишь, пакет адресован на твое имя.

– У меня нет никаких дел с королем. Он, вероятно, выбрал меня посредницей между тобой и им. Я сделаю так, как ты захочешь!

– Между мной и королем не должно быть никакого посредничества! – сказала с досадой графиня, задетая воспоминанием об ухаживании короля за Хименой. – Между нами все кончено! – добавила она, подходя к окну. Глаза ее задумчиво смотрели на долину Арриежи, покрытую снегом; зимнее солнце ярко освещало крыши убогих домов местечка Фуа; два горных орла медленно летели над ним.

– Франциск! Франциск! – каркнул ворон Жак, сидевший на окне.

Химена молча сидела в своем кресле; она смотрела то на пакет с письмами, то на свою подругу, стоявшую у окна. Но тут Франциска неожиданно подошла к ней и с рыданием бросилась на шею.

Бедная женщина плакала в первый раз со дня выезда из Мадрида; обильные слезы текли по ее щекам, – казалось, она сразу хотела выплакать горе, которое сдерживала с таким трудом в продолжение целого месяца.

– Если бы ты знала, Химена, – сказала она, наконец среди рыданий, – как разрывается мое сердце при мысли, что я должна показывать вид, как будто я сержусь на него и не хочу иметь с ним никакого дела! Но я знаю, что для меня нет иного исхода! За каждым новым примирением меня ожидает еще больший позор, полное отчаяние и даже, быть может, смерть! Унеси эти письма, искушение слишком сильно! Если я прочту хотя бы одну строчку, то у меня не хватит сил на дальнейшее сопротивление.

Графиня Шатобриан ушла, оставив Химену в печальном убеждении, что для подобной любви сближение может принести еще большее горе, нежели разлука.

В это время король Франциск был так поглощен хлопотами о скорейшем заключении мирного договора с императором, что довольно терпеливо ожидал ответа на свои письма, посланные в замок Фуа. Чем ближе была свобода, тем увереннее становился он в своей власти над Франциской и благодаря сангвиническому темпераменту пришел к убеждению, что Франциска и Химена ожидают его в замке Коньяк. Гороскоп Флорентина предсказал ему, что по возвращении на родину его будет приветствовать влюбленная в него красавица. Король улыбался, слушая пророка, предсказывавшего победу ненавистной для него Франциске, между тем как тот в свою очередь смеялся в душе над влюбчивым королем, который, по его соображению, должен был неизбежно попасть в сети, которые готовились для него.

Флорентин в тот же день получил письмо от правительницы, в котором та извещала его, что наконец найдено то, чего они так долго искали, и что она вполне уверена в успехе. «Пусть только прелат, – добавила герцогиня в конце письма, – поторопится со скорейшим заключением мирного договора и известит заранее о дне выезда короля, чтобы особа, о которой идет речь, могла вовремя приехать в Байонну».

Флорентин, получив это письмо, немедленно отправился к Гаттинаре и в тот же вечер принес королю Франциску копию с окончательного трактата вместе с известием, что император готов завтра же подписать трактат, если король согласен подкрепить своей подписью торжественное обещание исполнить предписанные ему условия.

– Наконец-то! – воскликнул король. – Теперь исполните свою обязанность, господин прелат. Вы, как служитель алтаря, должны взять на себя ответственность за тот грех, который вы разрешаете нам.

– Я беру на себя всю ответственность! – ответил прелат с наглой самоуверенностью и предложил королю отправиться в Звездную залу, где их ожидали Монморанси, Брион и двое других господ, посланных правительницей. Один их них, президент парламента де Сельв, был другом Дюпра и во всем покорялся его воле; другой – седой как лунь архиепископ, наполовину лишенный зрения и слуха и готовый выполнить все предписания Флорентина, который пользовался большим уважением среди высшего духовенства.

Король вошел быстрыми шагами в Звездную залу, которая была теперь гораздо слабее освещена, нежели в день его свидания с императором. Он попросил Флорентина немедленно приняться за дело и, обращаясь к де Сельву, спросил, готовы ли писцы.

– Они к услугам вашего величества! – ответил де Сельв, указывая на двух людей, одетых в черное с головы до ног, которые почтительно стояли у стены, где был приготовлен стол с письменными принадлежностями.

– Пусть они прежде всего запишут в точности то, что обещает нам император.

– Это лучшие парижские нотариусы, ваше величество! Ничто не ускользнет от их внимания!

– Приступим к делу, господин прелат. Начните чтение, – сказал король, опускаясь в кресло и приглашая архиепископа сесть рядом с ним, говоря, что ему «неудобно стоять в таких преклонных летах». Старик противился; король настаивал на своем предложении, так что содержание документа, который Флорентин прочел вполголоса, совсем ускользнуло от архиепископа. Оно было следующее:

«Именем преосвященного архиепископа, присутствовавшего при заключении нижеследующего договора, объявляем перед Богом и совестью, что святая церковь признает этот договор не имеющим силы и необязательным ввиду того, что он вынужден заточением и мученичеством христианского короля Франции, которому предоставляется поступить с договором по своему усмотрению».

Все молча слушали чтение; один Монморанси казался встревоженным и судорожно схватился за рукоятку своей шпаги.

Флорентин, окончив чтение, взял перо с маленького стола, стоявшего перед ним, и, обмакнув его в чернильницу, положил сверток пергамента на колени архиепископа. Закрыв рукопись рукавом, он подал архиепископу перо и указал ему на место, где должна быть подпись. Старик подписал свое имя дрожащей рукой; после него подписался Флорентин и все присутствующие, кроме короля.

Затем Флорентин прочел мирный договор. В нем заключались приблизительно те же условия, о которых Маргарита сообщила своему брату в замке Инфантадо, так как император не согласился ни на какие существенные уступки. Старшие сыновья короля должны были быть выданы в качестве заложников, а сам король Франциск обязывался вернуться в плен, если через четыре месяца не будут выполнены требуемые условия. Брак с Элеонорой был также включен в договор.

По окончании чтения в зале наступила мертвая тишина. Наконец король встал с места. Флорентин воспользовался этим моментом и сказал ему вполголоса: «Хорошее предзнаменование! Юпитер над головой вашего величества!»

Король поднял голову и увидел над собой в открытом куполе блестящую звезду.

– Святая церковь покровительствует нам! – сказал он. – Всякие колебания неуместны!

С этими словами он подошел к столу и подписал Договор.

На следующее утро Флорентин предъявил подписанный договор Гаттинаре с просьбой передать его императору.

– Императору следовало бы занять войсками Бургундию и разорвать этот договор! – сказал Гаттинара, пристально взглянув на прелата. – Если условия слишком тяжелы, то это одинаково вредно для обеих сторон. Согласны ли вы с моим мнением, господин прелат?