К строительству комбината приступил молодой, только что организованный трест «Печенганикельстрой». Были созданы два управления — «Жилстрой» и «Промстрой». Я работал в «Промстрое».
Дела на стройке шли плохо. Мелкие бригады копались на десятках объектов будущего горно-обогатительного комбината и производственной базы, но никак не могли довести начатое до конца. Люди ходили на стройку, чтобы заработать деньги, и не представляли себе, что могут быть и какие-то другие интересы.
Начался новый, 1958 год. И вот сидим мы как-то с Марком Наумовичем Пуховым, новым нашим начальником, размышляем, что же делать.
Тогда я и предложил Пухову:
— Давайте объединим шесть-семь бригад в одну.
— Как, почти, все управление в одну бригад.
— А что? Попробуем.
До сих пор не понимаю, почему Пухов согласился, сознавал ли, на что идет? Может, просто из-за безвыходности положения?
Выбрали совет бригады.
Создали партийную и профсоюзную группы. Надо откровенно признаться: и совет, и общественные организации в бригаде работали плохо. Причиной тому было мое, единоначалие. Везде я главный: и в совете, и в профгруппе, даже, помню, еще и председательствовал в постройкоме управления. В то время это была первая и единственная крупная бригада в Мурманской области, а может быть, и в Союзе — 80 человек. Учиться нам было не у кого.
Фактически мы подрядились полностью построить объект — огромный корпус мелкого и среднего дробления — и почти все делали сами: монтаж и кладку, бетонные и плотницкие, кровельные и даже штукатурные работы.
В тресте и СМУ долго решали, кого и откуда вызвать на монтаж стен корпуса. Более месяца ждали специалистов-верхолазов с Большой земли.
Собрал я бригаду и сказал: «Давайте думать, что делать». Выход нашли.
Даже сверхбдительный инженер по технике безопасности дал «добро», когда увидел чертеж простого, но надежно страхующего приспособления. К колоннам каркаса здания были приварены скобы, в скобах закреплялся металлический прут, к нему и привязывались монтажники цепью от предохранительного пояса. Ходили по стене 40-сантиметровой ширины совершенно свободно. Забыты были дорогие, требующие много времени на сборку леса.
А. сколько было напрасных споров, кому вести монтаж, сколько времени потеряли в ожидании специалистов-верхолазов!
Стена поднялась уже так высоко, что в один прекрасный день руководители опять засомневались: могут ли наши люди — не верхолазы — продолжать работу? И последовал приказ: «Прекратить монтаж».
Но я был уверен в бригаде и приказу не подчинился.
Как бы я ни оправдывал такое своеволие тем, что выполнение приказа на многие месяцы отодвинет срок сдачи объекта, и как бы ни уверял себя, что прав, я не — мог не понимать, что конфликт слишком обострился и я играю с огнем.
Но иного решения я тогда не нашел. Люди продолжали монтаж корпуса, и жизнь потом подтвердила, что я был прав.
Мы не только доказали, что это доступное для их ребят дело, но и сумели в 2–3 раза сократить нормативное время при монтаже блоков, на высоте свыше 30 метров. Благодаря нашему опыту не понадобилось вызывать верхолазов и на другие корпуса комбината. Однако все это вошло в столкновение с формальным принципом дисциплины на производстве: приказ-то не был выполнен… Приехал начальник управления М. Н. Пухов, собрал бригаду. Привез с собой Славу Желдака, хорошего моего товарища, отличного рабочего из бригады Михаила Гуни. Эта бригада полгода назад организовалась на базе нашего коллектива — в нее пере-дали 12 рабочих, а бригадиром стал мой бывший заместитель Михаил Гуня, впоследствии Герой Социалистического Труда. Всем стало ясно: меня отстраняют от бригадирства. «Вот ваш новый бригадир», — говорит Пухов, кивая на Славу Желдака.
С Марком Наумовичем Пуховым на этой стройке мы вместе с первого дня. Это был талантливый инженер, внимательный и отзывчивый человек, не круглые сутки проводил он на строительной площадке. Мы с ним всегда хорошо понимали друг друга, но он был вынужден поступить именно так.
Собралась вся бригада — 70 человек. Выслушали внимательно Пухова. После этого кто-то поднялся из бригады и сказал, обращаясь не к Марку Наумовичу, а к Славе Желдаку:
— Слава, ты прости, но этот разговор не должен быть при тебе. Ты тут ни при чем, мы разберемся сами.
Когда Желдак ушел, рабочие сказали:
— Марк Наумович! С Сериковым мы работали в Бокситогорске, с ним приехали на Север. Мы его сами назначили, если будет надо, сами и снимем… Однако Пухов стоял на своем:
— Нет, бригадиром Сериков больше не будет!
С тем и ушел, запретив на следующий день поставлять бригаде бетон, раствор и другие строительные материалы. Утром я выхожу, как обычно, на работу, но уже в качестве рядового. Однако по-прежнему со всеми вопросами бригада обращается ко мне. Я отмахиваюсь. А рабочие говорят: «Брось, Пахомыч, мы-то тебя не снимали».
Что делать? На объект ничего не везут — Пухов тоже человек упорный. И тут проявилось одно неизвестное раньше качество бригады нового типа.
Нас не смутил срыв в снабжении. Мы уже тогда не знали, что такое простои. Кроме корпуса комбината мы одновременно строили компрессорную станцию, административно-бытовой корпус, шинопровод, два овощехранилища.
Мы понимали, что на такой огромной, только разворачивающейся по-настоящему стройке без маневра не обойтись. Поэтому и старались всегда иметь работу про запас.
Так что оставить нас без работы оказалось не просто. Никто из рабочих в этой, прямо скажем, сложной обстановке не растерялся.
История с отстранением меня от бригадирства закончилась миром. Пухов через несколько дней, увидев, что бригада продолжает так же напряженно работать, опять собрал людей и сказал: «Молодцы! Доказали-, убедили — пусть бригадирствует Сериков». После этого никаких ссор и столкновений у нас с ним не было.
Так закладывались нравственные, профессиональные и деловые качества бригады нового типа. Время было боевое, напряженное. Выдерживать тяжелый физический труд помогал эмоциональный настрой. В этих суровых условиях требовался особо чуткий подход к людям.
Был у нас глухонемой парень. От людей держался в стороне, видимо, стеснялся своего положения. Достал, себе самую большую на стройке тачку, не знаю, где он только ее раздобыл. Мы в это время вручную копали котлован. Не каждый сейчас в это поверит, но дело шло у нас так быстро, как будто работал экскаватор. Копали мы всей бригадой, а этот могучий парень один на своей тачке успевал вывозить за нами грунт. Почти с самой весны бегал он по стылой земле босой и легко одетый.
Как отметить его, как поощрить? Сказать доброе слово… Но услышит ли он его? Хотя мне казалось, что по губам он все-таки что-то понимал.
Тогда мы решили: пусть каждый в. бригаде, кто как сможет, проявит свое внимание к парню.
С этого дня все изменилось в его жизни. Кто-то, проходя мимо, говорил ему что-нибудь доброе: «Молодец, хорошо». Иной руку пожмет, кто-то по плечу похлопает. И так — всю смену.
Когда он увидел, как глубоко его уважают и ценят его труд, он стал работать с еще большим старанием и энергией, так что нам приходилось даже его сдерживать.
А главное, конечно, что человек перестал чувствовать себя одиноким, изолированным от мира: садился с нами на перекуры, слушал рассказы, смеялся вместе со всеми и, как мне кажется, превосходно нас всех понимал.
Выручал нас универсализм. Уже в то время в бригаде появились рабочие, владеющие тремя-четырьмя профессиями. Приходилось трудиться и за смежников: за монтажников оборудования, сантехников, обмуровщиков, когда те не являлись вовремя на наши объекты.
Бригада крепла, но самому мне в ту пору было нелегко. Ходил я вечно задерганный, усталый, работал практически две смены. А привлечь к управлению коллективом бригадный актив, признаюсь, не умел.
И все-таки, несмотря ни на что, наша бригада стала одной из лучших на стройках Заполярья.
Что сплотило людей? Настоящее дело и общественное признание их труда. В таком большом коллективе каждый человек не только не потерялся, ко, наоборот, раскрылся как личность.