Когда немецкие танковые соединения рвались к Белгороду, Степан Лукич Самойленко внешне никаких признаков беспокойства не проявлял.

У директора школы остался очень неприятный осадок после беседы с учителем немецкого языка. Немногословный Самойленко коротко сообщил ему, что, взвесив все «за» и «против», они с женой решили не эвакуироваться. Детям нужно учиться независимо от того, кто в данный момент будет находиться у власти, а они с супругой учителя и по профессии и по призванию.

Мало кто из соседей и сослуживцев знал, что Самойленко был уроженцем республики немцев Поволжья. Там он вырос, там изучил язык, а в институте лишь отшлифовал свои знания до совершенства.

Пришли немцы, город на некоторое время будто вымер. Один Самойленко не изменил своим привычкам. Утром он уложил тетради в потертый кожаный портфель и неторопливой походкой направился в школу.

В школу в то утро ему попасть не удалось — ее заняла под казарму проходящая эсэсовская часть. И Самойленко под улюлюканье эсэсовцев отправился домой.

Когда учителя вызвали в немецкую комендатуру и предложили сотрудничать с оккупационными властями, он слово в слово повторил гестаповскому офицеру то, что говорил несколько дней назад директору школы. Но штурмфюрер оказался человеком настойчивым.

— Мы дадим вам возможность делом доказать свою лояльность Германии. Мы назначим вас директором школы, где будете учить детей по нашим программам. И время от времени вы, возможно, будете выполнять обязанности переводчика у нас. Мне нравится ваше произношение и... ваша биография. Видимо, ваши заволжские друзья были действительно из очень хороших немецких семей. На сегодня все. Можете идти.

Примерно сутки спустя, ночью, радисты-абверовцы при штабе 29-го армейского корпуса перехватили загадочную радиограмму. «Дон, Дон, я — Хорол, Хорол. Ухожу на Запад по первому варианту. Дорога безопасная. Жду указаний».

А когда эта радиограмма оказалась на столе Б. В. Дубровина, он не смог скрыть радости. Самойленко начал вживаться в «новый порядок». Так на строго секретной карте, к которой в особом отделе имели доступ лишь немногие товарищи, появился еще один кружок...

Новое назначение и даже ночные вызовы в гестапо в качестве переводчика почти ничего не изменили в домашнем укладе супругов Самойленко. Лишь изредка супруги обменивались визитами с соседкой, одинокой пожилой женщиной, в прошлом тоже учительницей. Но ей это семейство стало в тягость, когда Самойленки буквально зачастили к ней на вечерние чаепития. Началось это после того, как у Клавдии Ивановны, так звали соседку, поселился артиллерийский офицер из штаба корпуса Конрад Гюнтер.

Он явно заслуживал пристального внимания Самойленко. Еще при первом знакомстве он выразил большое удовлетворение от того, что вновь оказался в педагогическом окружении. Он тоже учитель, преподаватель математики. На службу в вермахт призван уже после того, как Гитлер начал войну с Советским Союзом. Конрад на слове «Гитлер» сделал ударение, видимо, давая понять, что для него лично Гитлер и Германия далеко не одно и то же. Не мог Самойленко не обратить внимания и на другую важную деталь. Все без исключения немцы, с которыми ему до сих пор приходилось сталкиваться, о главе «третьего рейха» отзывались куда более почтительно. Если не великий фюрер Германии Адольф Гитлер, то уж по крайней мере «наш фюрер». А тут без всяких церемоний — Гитлер.

Отметив все это, Степан Лукич не мог не поддержать предложения Конрада «позабыть о грани, проведенной между ними войной, и поддерживать дружеские отношения, как это надлежит коллегам».

О своем новом знакомстве Самойленко сообщил «Дону», и ответ оттуда не задержался. Действия Степана Лукича одобрили, но просили не забывать, что учителем Гюнтер был в прошлом, а теперь он офицер фашистской армии и от него в любой момент можно ожидать какой угодно подлости.

Неожиданно на помощь нашему разведчику пришла добрейшая Клавдия Ивановна. Видимо, ее до такой степени возмутило «сюсюканье» соседей с этим фашистом, что она отказала им в своей дружбе. На неуживчивость старухи пожаловался Самойленко и Конрад. Это был прекрасный повод предложить немецкому офицеру перебраться к ним.

Гюнтер перебрался к ним со своими нехитрыми пожитками в тот же вечер. Супруги обратили внимание, что среди вещей обер-лейтенанта не было ни одной трофейного происхождения. С чисто немецкой пунктуальностью объяснив, какие продукты из своего пайка он будет отдавать в «общий котел», а какие отсылать родителям в Германию, Гюнтер попросил считать его как бы равным членом семьи и при необходимости возлагать на него те или иные обязанности по дому.

Однажды Гюнтер пришел со службы в особенном настроении — его до краев переполняла какая-то тайна. Степан Лукич понял, что Конрад ждет расспросов.

Гюнтер заговорил сам, когда ужин подходил к концу. Вы знаете, сказал он, что рождество фельдмаршал Бок решил праздновать в Московском Кремле и поклялся в этом фюреру. Но теперь неизвестно, удастся ли ему удержаться хотя бы в Смоленске.

— Неприятные известия с фронта?

— Не надо притворяться. Неужели вас не поразит известие, что вчера советские войска под Москвой перешли в контрнаступление?

Что должен Степан Лукич ответить сейчас немцу?

— Мне непонятно, чему радуетесь вы, немец? И почему пытаетесь принудить меня разделить эту вашу радость?

— Не нужно, Степан Лукич. Ваше сердце сейчас с вашими учениками: под Москвой, под Ленинградом, в Севастополе. Я вам верю. Прошу верить и мне.

Все это Конрад высказал на одном дыхании. А когда замолчал, стало тихо-тихо.

— Допустим, вы правы, Конрад, что я с вами неискренен. Но кто вы? Как офицеру штаба вам хорошо известно, что даже небольшая часть тех сведений, которые вы мне сообщали как бы между прочим, попади она к советскому командованию...

— О, да, да... Мне даже известны некоторые последствия. На той неделе я рассказал вам, что в районе деревни Большой Торец командование корпуса оголило фланг. Два дня назад советские войска предприняли на этом участке частное наступление и почти без потерь захватили пятнадцать тяжелых орудий.

— Однако вы переоцениваете мои возможности...

— Я привел только один пример.

— И чего же вы хотите от меня?

— Я хочу быть с теми, кто против фашизма.

— Значит, вы хотите работать на нашу победу?

— Я хочу ускорить крах фашизма. А это под силу только вашей стране. За последние месяцы я в этом убедился.

...Конрад Гюнтер оказался на редкость толковым и надежным помощником. Но однажды он пришел домой очень встревоженный.

В штабе корпуса уже велись разговоры об утечке секретной информации, знали штабисты и о том, что в городе или вблизи него работает советская радиостанция, выходящая в эфир с позывными «Хорол», но засечь ее координаты до сих пор не удавалось. И теперь в Белгород прибыли машины-пеленгаторы. Радиосвязь пришлось прекратить. В таком случае через две недели с той стороны должен был прийти связник.

Гестаповцы и абверовцы упорно продолжали искать советского разведчика. Они подобрали ключ к коду, которым пользовался Самойленко, и поняли, что утечка секретной информации идет из штаба корпуса.

Над Гюнтером начали сгущаться тучи. В зданиях штаба все чаще появлялись работники гестапо, абвер-группы и корпусного отдела «1-Ц». После их визитов исчезло несколько сотрудников, которые слишком уж рьяно отдавали дань красоте «руссиш фрейлейн».

Вместе с тем продолжалась охота и за таинственной радиостанцией. Гестапо хватало всех подозреваемых. Допросы велись в три смены, и Степан Лукич почти не бывал дома.

В конце января 1942 года Гюнтер сообщил Степану Лукичу, что в войсках получен новый приказ Гитлера. В нем, в частности, содержится обещание до начала весеннего наступления обеспечить армии прорыва новым, сверхмощным реактивным оружием, не уступающим по губительности огня русским «катюшам».

— Однако не спешите с отправкой этого сообщения, — предупредил Конрад. — 12 февраля мне исполняется тридцать пять лет, и я жду в гости своего университетского товарища Георга Торна. Он командует артиллерийским дивизионом и знает значительно больше, чем мог бы знать дивизионный командир. Отец его держит контрольный пакет акций барменских оружейных заводов.