— Но, Геннадий Иванович, в чем-то здесь и ваша недоработка наставника. — Канашенко-старшему очень хотелось поделиться с кем-нибудь «коллегиально» собственной виной.

— Может, и есть. Тем более заберите его от меня.

Начальник цеха развел руками, как бы предоставляя этим жестом высказаться остальным «углам» «четырехугольника». И его эстафету принял председатель цехкома:

— Так нельзя, Вавилов. Все мы являемся наставниками молодежи. Тем более вы пользуетесь известным авторитетом, к вашему мнению прислушиваются...

— Вот и прислушайтесь.

Теперь предцехкома развел руками. Заговорил партсекретарь:

— Минуточку, минуточку, Геннадий Иванович! Вспомните, когда ваш ученик попал в вытрезвитель, так вы чуть ли не в защиту его кинулись, несмотря на то, что он, работник без году неделя, подвел цех. Некоторые товарищи справедливо высказывались, что его следует перевести в наказание на хозяйственные работы. Вы были против. Так почему сейчас вы столь бескомпромиссны?

— Тогда я настаивал, чтобы в хозбригаду перевели подкранового Валиулина, он готов пить с кем попало, с подростками, учениками. Валиулин спаивал и моего ученика, но вы не решились его наказать. Почему? Потому что вместо одного нарушения в цехе было бы два. Пили они вместе, но Валиулин живет близко, он добрался до дому и там устроил скандал. Парнишка же уснул на улице. Почему же вы не захотели наказать скандалиста Валиулина, спаивающего молодежь, хотя его вина тяжелее? И справедливо ли было наказать одного Валерия? Вот почему я промолчал, когда вы, Федор Макарович, замяли эту историю. Кстати, я что-то не помню, чтобы Валерия хотели перевести на хозработы. «Четырехугольник» молчал. И Вавилов спросил:

— Можно мне идти?

— Геннадий Иванович, — сделал еще попытку начальник цеха. — Повторяю, меня волнует судьба молодого рабочего. Надо понять его, надо протянуть руку помощи...

— Вы сами на собрании говорили о непримиримости к преступлению, а дошло до дела — и взываете о руке помощи? Почему такая полярность между призывом и действием?

Начальник цеха махнул вяло:

— Идите, товарищ Вавилов.

Электрокар стоял тут давно и безнадежно ожидал ремонта. Электрокар стоял в сторонке и как будто сам стыдился своей беспомощности, запыленный, несчастный. Валерий плакать не собирался — еще чего не хватало! Но похилившийся контур электрокара терял очертания, колебался влажно.

«Я им еще докажу, увидят! Сам же Вавилов говорил, что у меня работа с лету ладится...» Впервые он по-настоящему и глубоко пожалел, что хватило у него бездумья бить кого-то... Его выбросили, как паршивца. И кто — Вавилов, настоящий слесарь, настоящий человек...

Вавилов вышел. Начальник участка мялся у дверей — то ли и ему идти, то ли будут какие распоряжения?

— Федор Макарович, так куда мне его девать, вашего?

Но тут снова открылась дверь, и появился Вавилов.

— Слушайте, ладно, пускай остается у меня. Только уж вы мне не мешайте, понятно? До свидания.

Валерий даже присел, увидя Геннадия Ивановича.

— Вот ключ, держи. Видишь, сломан. Иди в инструменталку и замени. Быстро!

7

У Олега сидел Канашенко.

— Привет нетипичным юношам! — крикнул Радий, входя в комнату Олега. — Всю неделю не видел ваших морд, заскучал. Что не заходите?

Олег пожал плечами, уселся на диван, подняв колени и обхватив их руками. Валерий листал журнал. Он ответил:

— Неделя у нас трудовая. Это ты не работаешь.

— Вон что! После малоприятного отдыха в кутузке трудолюбие вас обуяло? Так сажать вас почаще — в ударники выйдете, в отличники. Эй, да хватит вам серьезничать! Ударники должны уметь не только трудиться, но и отдыхать. Пошли, организую вам культпоход. У меня имеется некая сумма. А остальное все приложится.

Ожидаемого энтузиазма у друзей не появилось. Радий посмотрел на одного, на другого. Шевельнулась догадка, что энтузиазма он и не увидит сейчас. Верить этому не хотелось. Извольский не привык, чтобы в его ближайшем окружении кто-то не считался с его желаниями, с его мнением.

— В чем дело, джентльмены? Почему минута молчания?

Валерий захлопнул журнал.

— Говоришь, должны уметь отдыхать? Значит, работать ты уже научился?

— Хо, от работы, знаешь, у слона грыжа бывает. — Он пропел: — Я не трактор, я не плуг, я им не бульдозер.

— А кто ты?

— Я? Слушай, Валера, ты хочешь прочитать лекцию на тему «Труд создал человека»? Мой юный друг, не надо. Приступим лучше сразу к художественной части.

— Художества надоели, Радий. Не та самодеятельность у нас получается. Вот с этой девчонкой...

— Парни, да ведь все обошлось! У моего папочки атомная энергия и широкий диапазон действия. И сейчас я вас зову не госбанк грабить, а всего-навсего посидеть в кафе, в пределах законности.

— Мерси. Мы уже посидели немного... не в кафе.

— Не все ж тебе, ударник, на профсоюзных собраниях заседать, для разнообразия и кафе, и даже кутузка неплохо. Скажи, Олег?

Олег сидел с закрытыми глазами, вроде дремал.

— Слушайте, парни, — сказал Радий, — а ведь раньше вы не были слюнтяями.

— И теперь тоже.

— Теперь сомневаюсь. Но дело, конечно, ваше. Так вы идете или нет? Олег?

Олег открыл глаза.

— Мне к зачету готовиться. «Хвосты» есть, понимаешь...

— И черт с вами. Здесь становится скучно. Гуд бай, ударники.

Что произошло? Бунт на корабле? Да нет, никакого бунта. Просто команда испугалась, увидя волны. Хлюпикам захотелось серенькой жизни, с разными там нормами выработки, с моральным кодексом. Не надо винить команду хлюпиков, не каждый ведь способен жить ярко. Капитан великодушен, он их не винит, он плюет на них. Радий Извольский способен жить ярко, остро, красиво. Пусть заурядные личности грызут науку или там слесарят. В отличники лезете, студентик? Ну-ну. Валяйте, зубрите. Дипломчик, конечно, необходим по нашим временам. Радий Извольский понимает, Радий Извольский осенью тоже займется науками. И представьте, студентик, дело у Извольского пойдет не хуже вашего. В отличники, может быть, и не полезем — на что? Ну а дипломчик заимеем, точно. А что касается карьеры дальнейшей, то вас-то уж обставим. А вы, товарищ слесарь? Для наук вы, прямо скажем, туповаты. Поэтому махайте кувалдой. Хорошо будете махать — начальство наградит вас званием ударника комтруда. Только вот ведь в чем штука, хлюпики: старания ваши — это ужаснейшая мура! Не в кувалде счастье, примитивные труженики. Надо уметь жить — вот в чем настоящая наука! Извольский-папа, между прочим, диплома не имеет, кувалды в руки отродясь не брал, но умеет жить и живет получше, чем инженер или там знатный горновой, сталевар или как их там. Ибо в этом, увы, не лучшем из миров, на земном шарике, блага достаются не умной голове, не мощным мускулам, а сильной личности, личности без предрассудков. И когда-нибудь вы, бывшие друзья, будете умолять Радия Извольского «устроить» вам по знакомству, за ваши — ну конечно же, честные! — деньги что-нибудь такое редкое, дефицитное.. Может быть, лекарство, к которому приведут вас усиленные труды. И Радий Владиславович Извольский, так и быть, достанет вам это лекарство. Разумеется, с наценкой, ибо дураков надо учить. Вы будете очень благодарны Радию Владиславовичу и постараетесь не вспоминать, как когда-то отвернулись от него. Вот так, трудяги.

Мороз стоял под сорок. Тянул северный ветер. Выглядывало из-за облаков и пряталось солнце. Третий час дня. Сегодня воскресенье, и где-то уже орет песню пьяный. Прохожие бегут-торопятся — холодно. Красные озябшие носы выглядывают из-за воротников. Бегут прохожие. Никому нет дела до Радия Извольского, до его обиды.

— ...Диспетчеру легко командовать: «Две гондолы в тупик». А путя снегом замело, как я подам гондолы? А? Нет, ты скажи, — сердится шапка с железнодорожной кокардой.