В дверь постучали, и сразу же, как к себе домой, вошел молодой парень с добрым круглым лицом. Увидев незнакомого человека, смутился и забормотал:

— Извините, Анфиса Петровна, я в следующий раз.

— Григорий самолично подтвердить может, — старуха ткнула пальцем в сторону вошедшего.

Григорий, уже взявшись за ручку двери, услышав свое имя, остановился.

— Скажите, — Воронов спросил, уже заведомо зная ответ стоявшего перед ним человека. — Когда вы помогали Анфисе Петровне укладывать деда в постель?

— Неточно поставленный вопрос, — Григорий засмеялся. — Укладывать частенько приходилось. Дедуся у нас, к сожалению, особой трезвенностью не отличается. А последнее время и вовсе слабенький стал. Чуть рюмочку выпил и «поплыл». Последний раз в среду это было. Что удивительно — с утра. Я еще глаза продрать не успел. Вечером я в библиотеке засиделся. К зачету в техникуме готовился. А тут шум услышал, — он умолк, видно, совсем не собираясь рассказывать, что увидел, войдя тем утром в комнату Анфисы Петровны.

«Ну вот и все! — с невольным облегчением подумал Воронов. — Деда можно смело вычеркивать. Уверен, что и в этот раз он ни при чем. Формально лишь одну вещь со счета сбрасывать нельзя — на стенде целый час он что-то делал. Не мог ли за это время все организовать, а потом напиться, чтобы и от страха уйти и алиби обеспечить? Стоп, Воронов, стоп! — себе вдруг сказал Алексей. — Остановись! Так дальше дело не пойдет. Как это дед сказал: чтобы человека оправдать, вера в него нужна. А у меня, как у покойного Мамлеева, вера пропадать начинает! Ежели еще Стуков о моих сомнениях прослышит, хоть под стол со стыда прячься!»

Воронов поспешно поблагодарил дворника и так же поспешно попрощался с Анфисой Петровной. Она не выказала ни малейшего желания задержать его, хотя бы из вежливости. Когда Алексей был уже в дверях, как бы опомнившись, окликнула:

— С дедом моим что будет? Он-то при чем?

Алексей почувствовал себя неловко, не объяснив старому человеку толком, что к чему. Он снял кепи и, пригладив ладонью ежик волос, сказал, как бы рассуждая вслух:

— А действительно, при чем дед? Ни при чем. Я очень рад, что вашего мужа на стенде в то утро, когда погиб Мамлеев, не было.

 

Воронов сидел в кабинете один и, наверное, впервые ощутил, что не привык работать в одиночку. Точнее сказать, не привык думать в одиночку. Как бы ни складывались отношения со Стуковым, то он доводил Воронова до белого каления, то сам Воронов пытался устроить лысому остряку обструкцию, — Петр Петрович был той резонансной трубой, которая в оркестре сама партии и не ведет, но без нее звучания не добьешься.

«Пора подбивать бабки!» — сказал бы в таком случае злоязыкий Стуков. По-прежнему остается «белым пятном» этот час с девяти до десяти... Не иду ли я по ложному следу? Почему уперся именно в этот час? Может, быть, Александр сидел перед домом на скамеечке и пытался отключиться. Весьма приемлемое предположение. Стоит обратить больше внимания на то, что было, когда Александр пришел на стенд. А ну-ка прикинем, что нам известно!

Итак, он вышел из троллейбуса и вместе с ранними болельщиками прошагал к воротам. Вряд ли что-либо могло произойти в эти минуты. И патроны, и специальная куртка, в которой он вышел через двадцать минут на парад, — все лежало в сумке с наглухо застегнутой «молнией». Что он делал двадцать минут до парада, который начался ровно в одиннадцать? Переодевался. Его шкафчик находится в самом углу. Скажем, патроны ему были пока ни к чему, и он мог оставить их в сумке и запереть в шкафчик. Пока он был на параде, запомним, в шкафчике Мамлеева могли похозяйничать. Впрочем, это рискованно. В любую минуту мог вернуться хозяин или заглянуть кто-то из стрелков.

Мамлеев полчаса простоял под теплым солнышком в строю ребят, рослых, с ладными фигурами, в ярких куртках и кепочках с большими козырьками. Главный судья произнес речь перед открытием. Диктор перечислил команды и славные имена. При имени Мамлеева аплодисменты, конечно, были бурными. После подъема флага Александр вернулся в раздевалку и взялся за подготовку к первой серии. Его номер семь. Следовало торопиться. Но торопиться ему легко, ибо уже сотни раз он проделывал эту приятную и одновременно тревожную процедуру. Но вот переломленный «бок» вскинут на плечо, патроны покоятся в боковых карманах, и они наглухо застегнуты. Мог ли кто подменить патрон в этот момент? Вряд ли...

Мамлеев пошел стрелять. Первая серия...»

Так представил себе Воронов первый час времени, проведенный Александром Мамлеевым на стенде «Локомотива» в тот день, ставший последним днем его жизни.

И Воронов почувствовал, как он еще очень мало знает о жизни людей, в судьбах которых пытается разобраться. И есть еще тысячи фактов, больших и мелких, которые ему надлежит проверить. Ощущение временного голода впервые посетило его, и Алексей подумал, что десятидневный срок, отведенный законом, до смехотворного мал. И вряд ли можно надеяться на его продление. Было от чего опустить руки.

 

Рабочий день подходил к концу, и Воронов беспокоился, что не застанет Галину Глушко на месте. Когда он вошел в длинный зал конструкторского бюро, в котором, подобно миниатюрным киноэкранам, светились чертежные кульманы, работа кипела вовсю. Никто не поднял головы, чтобы взглянуть на вошедшего. Ему пришлось обратиться к ближайшему чертежнику.

— День добрый, не подскажете, как найти Глушко?

— Галину Георгиевну? Последний кульман во втором ряду. — Молодой парень кивнул головой, показывая направление.

Осторожно обходя шаткие на вид сооружения, Воронов заглянул за последнюю доску и никого там не обнаружил. Из-за соседнего кульмана, как из-за дерева в лесу, появилась молодая женщина с приятным лицом — черты были немножко крупноваты и придавали всему облику излишнюю мужественность. Он не успел представиться, когда женщина спросила:

— Вы Воронов из уголовного розыска?

— А вы, простите, откуда знаете?

Она улыбнулась и пояснила:

— Заведующий бюро, который выписывал вам пропуск, «счел своим долгом».

Она произнесла последние слова, как бы передразнивая своего начальника. Воронов не мог не отметить ее удачное подражание голосу человека, с которым он созванивался о пропуске в институт. Первой нарушила молчание Галина.

— Думаю, у вас разговор не минутный. Если не возражаете, я закончу тут один пустячок, и побеседуем где-нибудь в другом месте.

— Охотно, — согласился Воронов.

Глушко работала как-то менее ловко, как показалось Алексею, чем окружающие. Может быть, она торопилась. Воронов обратил внимание, что Галина Георгиевна явно нервничает.

«Что тут удивительного — не каждый день приходится работать в присутствии инспектора уголовного розыска. Я бы на ее месте такую кривую вывел, что никакими силами выпрямить не удалось!»

Видно, Галина Георгиевна, что-то запоров, решительно откинула линейку в сторону и начала собирать чертежные принадлежности.

— Пожалуй, пойдемте, — решительно предложила она, — сегодня уже не работа.

Пока шли по гулким институтским коридорам, Воронов держался сзади и нет-нет да и посматривал на нее, пытаясь сравнить анкетные данные с первым впечатлением.

— Может, устроимся здесь? — Глушко остановилась и показала на большой старый диван, приютившийся между двумя разлапистыми фикусами. Не дожидаясь ответа Воронова, она села и сразу же потянулась за сигаретой. Алексей взял из рук Глушко спички, зажег и подал огонь. Взглянув на Галину Георгиевну, увидел спокойное, даже пренебрежительно-спокойное выражение лица человека, по ошибке оторванного от дела.

— Разговор, конечно, о Мамлееве? — спросила она, порывисто затянувшись.

Воронов не сдержался.

— Галина Георгиевна, вы, наверно, много знаете из того, что хотелось бы знать мне. Позвольте, уж я вас буду спрашивать.

— Извините. Привычка. Живу одна, сама себе начальник. Да и спорт приучил брать инициативу на себя. Во всем.

— Вы давно знакомы с Мамлеевым?