— Я командир партизанского отряда капитан Редькин, — сказал Редькин, в упор глядя на бородача. — Веди к месту сбора.

Бородач мигнул и заулыбался.

— Партизане! — Он захохотал. — Командиры! Ядри твою мочалку! Ванька! Командиры повылазили! Гля! — Он шагнул вплотную к Редькину. — А в сорок первом, капитан, ты где был? В санитарной машине с фронта драпал? Откуда сейчас-то вылез?

Теперь вокруг них стояло уже человек пятнадцать.

Редькин отстранил бородача.

— Давай все к школе, там потолкуем.

Он шагал посреди улицы, небольшой, наглухо затянутый в ремни портупеи, армейская фуражка была ловко посажена на бодливо набыченную голову. Только теперь поспевавший за ним Репнев понял, почему перед походом командир так придирчиво оглядывал каждого. Оба они своим видом начисто отличались от валившей за ними толпы. Здесь — сам порядок, ремни, пуговицы, оружие, там — расстегнутые вороты, распоясанные рубахи, щетинистые лица.

Сопровождаемые гулом растущей гурьбы попутчиков, они вошли во двор школы. Там на бревнах сидел еще десяток будиловцев.

Редькин, в секунду окинувший двор, подошел к висевшему на школьном турнике рельсу, поднял с земли маленький ломик — и длинный звон поплыл над селом. Вокруг, лениво переговариваясь и пересмеиваясь, стояло уже человек пятьдесят.

Во двор непрерывно вливались новые и новые люди. У слег забора столпились, похохатывая, бабы. Пришли и сели на корточках у стены несколько стариков.

— Эй! — крикнул Редькин лохматому парню, сидящему на ящике. — Дай-ка свой стул сюда!

— А больше тебе ничего не дать? — спросил парень, скручивая самокрутку. — А то...

Репнев, подтолкнутый мгновенным командным взглядом Редькина, подошел и выдернул ящик из-под парня. Тот упал. Вокруг захохотали. Репнев, волоча ящик, продрался сквозь сомкнувшуюся толпу. Хохот его порадовал, но то, как поглядывали на него, пока он добирался до Редькина с ящиком, насторожило.

— Может, решить его? — услышал он сзади густой бас, но другой голос сказал:

— Погодь! Поглядим, что этот брехать будет.

Репнев бросил ящик, и Редькин тотчас вскочил на него. Толпа тесно сомкнулась вокруг. В лицах было недоброжелательство, но любопытство осиливало. Только теперь Репнев заметил, что почти все вооружены. Из-под пол шинелей выглядывали обрезы, из карманов торчали рукоятки пистолетов. Стоящие перед ним дышали прямо в лицо смесью сивухи и кислой капусты.

— Я командир партизанского отряда капитан Редькин, — начал Редькин, вызывающе надвигая на лоб фуражку.

— Это какого ж такого отряда? — спросил кто-то из толпы, и тотчас вокруг зашумели.

— Ай забыл партизанов? Учерась Антошкино стадо угнали!

— Ой-хо-хо! Не они ли от Малиновских полицаев семь верст лупили? Мы потом в их сапогах из Малиновки возвернулись?

— Партизане, мать твою! Игде ж вы партизаните-то! Ай больно секретно орудуете, что звуку от вас нет?

Редькин выждал. Желваки до предела натягивали загорелую кожу его лица. Глаза косили от ярости. Он вырвал пистолет и дважды выпалил в воздух. Все смолкло.

— Я командир партизанского отряда, — сказал он, жестко оглядывая передних, — только не такого отряда, что забился в лесную деревеньку, обабился, грабит тут мужиков да щупает девок!

Небольшой говорок прошел по толпе и смолк. Лица помрачнели.

— Мой отряд за два месяца истребил шесть немецких гарнизонов, в том числе в Горелове.

Опять по толпе прошел говорок узнавания. Теперь слушали внимательно.

— Две автоколонны немцев никогда уже не дойдут до назначения, — резал Редькин. — Я пришел спросить у вас: вы русские или нет?

Вокруг загалдели.

— А сам-то кто?

— При чем тут русские? А полицаи — немцы?

— Давай дело толкуй, а не воду толки!

— Вас тут сотня или полторы здоровенных, не раненых, вооруженных! — Редькин пронзал глазами впереди стоящих. — А что вы делаете? Служили в армии, а где ваша дисциплина? Я прошел сюда, обойдя на один десяток метров вашего часового! Чем вы заняты, когда немец топчет вашу землю? Неделю назад фон Шренк сжег членов семей шалыгинского отряда...

Толпа глухо зарокотала, тесно сдвинулась вокруг. Глаза людей загорались злобой.

— Всех сожгли! — кричал Редькин. — Женщин! Детей! Грудных жгли! Вы отомстили?

Толпа заревела. В тот же миг Репнев заметил, как начали оборачиваться задние, потом все смолкли. Расталкивая людей лошадиными грудями, от ворот приближались трое.

— Что за сельрада? — спросил первый всадник, чернобровый, с яркими глазами на смуглом тяжелом лице. — В пользу МОПРа, что ли, собирают?

Толпа как-то осела и раздалась.

— Вот, командир, тут, — пояснил кто-то, — партизане! Редькин, капитан!

— А-а, — сказал чернобровый, останавливая коня напротив Редькина, — командир Редькин! Как же! Слыхал! И чего ж он хочет, командир Редькин?

— Зовет, значит, — сказал бородач, с которым вышло первое столкновение на улице. — Немцев, значит, это... бить, значит!

— Редькин немцев бить зовет? — Чернобровый усмехнулся и взглянул в упор на Редькина. Тот сверлил его взглядом.

— Чего ж он не скажет, ваш Редькин, как он свой отряд бросил, а сам сюда драпанул? — спросил, жестоко улыбаясь, чернобровый. Лошадь под ним закрутила головой, заволновалась. — Отряд-то где твой, капитан? — спросил он, наклоняясь вперед. — Отряд-то тю-тю! А ты тут моим обормотам головы мутишь?

Толпа затаила дыхание.

— Отряд погиб в бою! — сказал Редькин, подаваясь вперед и впиваясь глазами в чернобрового. — То, что я жив, случайность. Отряд погиб, но оттуда потом гору эсэсовцев вывезли! А ты, Будилов, ты своими боями похвастать можешь? Или только насилиями да грабежами!

С минуту они, высясь над всеми, уничтожали друг друга взглядами.

— Взять! — крикнул Будилов, толкнул коня вперед — и тотчас Редькин выстрелил у самого конского уха. Толпа дрогнула и рванулась, но Редькин и Репнев снова выстрелили в воздух одновременно.

— Взять! — снова приказал Будилов, конь отнес его метров на десять, и вокруг него толпился с десяток самых преданных людей. Опять толпа стала сжиматься вокруг Редькина, но вдруг взрывы уронили всех на землю.

— Лежать! — завопил отчаянный мальчишеский голос. — Товарищ командир, давай сюда! Прикрою!

Рядом с Юркой целился в лежащих из немецкого «шмайсера» Трифоныч. Редькин и Репнев кинулись к выходу. Над слегой ограды Юрка заносил руку со второй гранатой. — Рвануть, товарищ командир?

— Уходим! — бросил Редькин. — Юрка, не сметь!

— Лежать, — приказал Юрка будиловцам, а Трифоныч ударил очередью поверх голов, — дезертиры! Разрешил бы командир, зажмурились бы вы у меня навечно.

Редькин нырнул между слегами. Репнев догнал его. Они залегли на огородах, дожидаясь перебегавших Трифоныча и Юрку. От школы уже гвоздили автоматы. Трифоныч, не оглядываясь, послал в ту сторону очередь.

— Сорвалось. — Редькин на бегу тоже выстрелил назад. — Сволочь эта, Будилов, сорвал. А был бы отряд в самый раз...

 

Полина подошла к кровати и, закрыв ладонями лицо, упала на нее. Поля, Поля, что с тобой делается! Ты должна доказать им всем, что ты с ними, со всеми, с твоим народом, который бьется сейчас, не жалея крови, гнется, но не ломится. Грохнуло и немедленно грохнуло еще раз. Зазвенели стекла. Далеко где-то в центре поселка застучали автоматы, донеслись какие-то крики! Наши пришли? Она ринулась на веранду. Там уже стояла, перевесившись через перила, Нюша.

— Никак бой? — спросила она, взглянув шальными и радостными глазами на Полину.

— Наши, Нюшенька! — закричала Полина. Они обнялись, две женщины, две родные души, охваченные сейчас одним восторгом.

Все смолкло. Они ждали в онемении. Молчание становилось все тревожней и все красноречивей.

— Взорвалось чтой-то, — сказала Нюша, сразу постарев.

Полина почувствовала вдруг, как она устала, и ушла к себе. Минут через двадцать зарычал мотор автомобиля. Смолк у крыльца. Постучав, но не дождавшись разрешения, вошел постоялец, за ним тихонько втерлась вдоль стенки Нюша.