У командира в улыбке раздвинулись потрескавшиеся губы, порхнули черные, с характерным изломом брови.

— Это, брат, здорово. И бабушке, и тебе — наша благодарность. — Он принял корзину, протянул бойцу, коротко распорядился: — Оделить всех, насколько возможно. — Пояснил Мишке на полном серьезе, и Мишке это понравилось: — Позицию в порядок приводим. Скоро опять фашист полезет, не даст и дыхнуть.

Пригнувшись, посматривая в сторону противника, командир пошел по окопу, останавливался около каждого бойца, что-то говорил. Пока он ходил, солдаты поставили пушку на колеса, закатили ее в углубление, покрутили маховички.

— Жива, старушка, действует! — воскликнул один в такой же зеленой фуражке, какая была на капитане. — Еще преподнесет фрицам гостинчик. — Обернулся к Мишке, спросил: — Видел, накостыляли гадам? Еще накостыляем, нас на испуг не возьмешь. Не отойдем отсюда, шабаш!

Нет, здесь не помышляли об отходе. Поторопился Мишка, лежа на крыше, подумать, что тут всех перебили. Как пообещал боец, эти еще накостыляют немцам.

Бойцы, у кого уже побывала корзинка, торопливо ели, похваливали:

— Картошечка, братцы, в мундире, а!.. Сейчас бы ее горячей да чугунок побольше. Да с солененькими грибками. Да под это самое…

Из рук в руки переходил бидон с квасом. Каждый отпивал по нескольку глотков. Подошел капитан. Ему подали две картофелины, огурец и кусок хлеба. Он снял фуражку, открыв на лбу красноватый ветвистый рубец, видимо, след от недавно зажившей раны, подмигнул парнишке:

— Как звать-то тебя?

— Мишкой.

— Михаил, значит. Мишук. Ну, спасибо тебе. Если обстановка позволит, приходи еще. А теперь…

Капитан не договорил. Перед окопами ударил снаряд. Взрывы зачастили справа и слева. В соседнем окопе взметнулся сноп огня и дым, раздался отчаянный крик, что-то взлетело и шлепнулось возле Мишки. Капитан натянул фуражку, опустил ремешок.

— Без команды не стрелять. Беречь снаряды и патроны! — Он старался перекрыть гул и грохот, но вряд ли кто что разобрал, кроме тех, кто был рядом.

Как и утром, поползли вдоль дороги танки, и, прячась за ними, побежали солдаты. Только теперь они казались Мишке гораздо ближе к окопам.

— Эх, проворонили мост… — Капитан с горечью в голосе стукнул кулаком по краю окопа. — Прут по нему фашисты без оглядки.

Мишке из воронки виделась обожженная солнцем шея капитана, его широкая спина с перекрестиями ремней, облезлая кобура с выглядывающей из нее рукояткой нагана.

У пушки, склонившись к прицелу, замер наводчик. Пулеметчик сжал рукоятки так, что побелели косточки суставов. В стрелковых ячейках в крайнем напряжении затаились бойцы. Капитан сопровождал взглядом выскочивший на дорогу танк и только тогда взмахнул рукой, когда, как показалось Мишке, он почти заслонил собой всю степь. Над головой сильно треснуло раз за разом. Мишка ткнулся головой в стенку, и бой словно отда_: лился. Ни выстрелов, ни криков не было слышно, только гудело и звенело в голове, как гудят на ветру телеграфные провода.

Минуту или десять так лежал Мишка, он не знал. Когда выглянул из воронки, то увидел, что танк на дороге горит, а пушка валяется вверх колесами. Бойцов, что были около нее, разметало. В окопе за станковым пулеметом стоял капитан. Пулемет жевал ленту, вытягивая ее из металлической зеленой коробки, на бровку окопа ручейком стекали дымящиеся гильзы.

По степи перебегали солдаты.

Один танк шел особенно быстро, мельтешили его высветленные о землю гусеницы. Он правил прямо на окопы.

«Пушки-то нет, из чего стрелять?» — подумал Мишка, широко раскрывая рот, как рыба, выброшенная на берег, и похлопывая ладонями по ушам. Грохот, как бы приблизившись, снова навалился на него. Он услышал крик капитана.

— Что у вас с пулеметом, почему не стреляете?! — Тот, приподнявшись, глядел за дорогу, где стоял другой пулемет. Мишка не услышал ответа, и капитан тут же выругался: — А, черт… Ленты сюда давайте!

Но никто не появлялся, никто не нес ленты, и Мишку будто кто толкнул. Он перекатился через дорогу, соскочил в окоп и увидел пулеметчиков. Один лежал на дне окопа, другой, запрокинувшись, стоял на коленях, не отпуская рукояток, тупорылый ствол «максима» задрался в небо. На бруствере валялась пустая коробка. Мишка огляделся, увидел в нише другую. Схватил ее, ощутив тяжесть, побежал по окопу к капитану.

Краем глаза увидел бойца в зеленой фуражке. Опираясь здоровой рукой, он полз от окопа вперед, навстречу противнику, зубами подтягивая за собой связку гранат на шнурке. «Куда он, зачем? Танк раздавит его», — мелькнуло в голове. Споткнувшись о лежащее в окопе тело, Мишка, похолодев, упал на убитого. Поднялся, перешагнул через него и наткнулся на капитана.

— Ты!.. Почему ты здесь? — крикнул он, подхватив коробку, торопливо начал вставлять ленту в приемник пулемета.

В окопе резко пахло гарью, удушающий дым проникал в легкие, щипал глаза. Мишка раскрыл рот, но ничего не смог ответить, потому что у него свело челюсти, перехватило дыхание. Он глядел на правое плечо капитана, просто не мог отвести глаза, потому что по гимнастерке, от самого воротника, вдоль портупеи к широкому командирскому ремню расползалось темно-красное пятно.

Капитан припал к пулемету, руки и плечи его начали вздрагивать, и подбегавшая уже к окопу цепь солдат рассеялась, одни попадали, может убитые, а другие залегли, чтобы спастись. Капитан тут же повернулся к Мишке, тяжело дыша, сказал громко, чтобы он услышал:

— Малый, давай отсюда, поспешай.

На его покрасневшем лице виднелись грязные потеки, пыль и пороховая гарь смешались с потом. Заметив, что парнишка словно окаменел и не двигается с места, улыбнулся ободряюще:

— Не бойся за нас, мы еще поживем. А ты, Миша, ступай до дому. Видишь, сынок, некогда мне…

Выпрыгнув из окопа, Мишка отполз немного, потом побежал, оборачиваясь на бегу. Последнее, что он увидел, был боец в зеленой фуражке, метнувший связку гранат, яркую вспышку огня под танком… Потом мелькнул в поле зрения припавший к вздрагивающему пулемету капитан с мокрым, ставшим еще большим пятном на плече и боку, наплывающие на окоп серые фигуры солдат.

Эта картина долго потом стояла у него перед глазами.

А вдали, за гребенкой леса, садилось багровое солнце. Но теперь оттуда не слышалось раскатов грома. Грохотало, рвалось здесь, совсем рядом, у Мишки за спиной.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Вечером, лишь только сумерки опустились над степью, по дороге потекли войска. Гудели моторы, скрежетали гусеницы, в полосах желтого света клубилась пыль.

— Не удержались наши, не смогли, стало быть. Вот она, внучек, какая история, — с горьким вздохом сказал дед.

Они стояли на огороде, глядели на полощущийся по дороге свет и размышляли, что теперь будет, как дальше жизнь пойдет… И понимали, что будет плохо со всех сторон. И мама не сможет приехать.

Дед беспокойно оглядывался, к чему-то прислушивался, хотя, кроме шума, доносившегося с дороги, ничего не было слышно. Он опустил худую руку на плечо Мишке, притянул его к себе.

— Давай-ка сходим с тобой туда… а, внучек, — жарко шепнул он Мишке в ухо.

Мишка сразу понял куда. Уразумел, и в груди стало тесно. Снова перед взором возникла последняя картина: боец в зеленой фуражке под гусеницами вражеского танка, слепящая глаза вспышка, захлебывающийся очередями пулемет, тяжело раненный капитан и надвигающаяся на окопы цепь солдат.

— Пошли, дедуня.

Там, куда они нацеливались идти, катилась лавина из машин и людей, громыхающих, воняющих бензиновой гарью, готовых в любую минуту стрелять, плевать огнем, давить гусеницами и колесами.

Вынужденно сидели, хоронясь в придорожных кустах, задыхаясь в бензиново-пыльном смраде. Наверное, прошло больше часа, пока уменьшился, а потом и схлынул поток машин. Из-за облаков вынырнул серпик месяца, и бледный, призрачный свет разлился по степи. Мишке сначала показалось, что, случись тут быть вражеским солдатам, они враз заметили бы его и дедушку, но постепенно пригляделся и успокоился. Свет месяца был слабоват, чтобы можно было что-то разглядеть издалека, а вблизи никого, никакого движения не чувствовалось.