Мы сейчас в Армении, но надолго задерживаться здесь не можем — царь этой страны, формально наш союзник, но не более заслуживающий доверия, чем наши враги, весьма скупо снабжает нас провизией. В самое ближайшее время мы отправляемся в Сирию. Тем временем я взял на себя труд подсчитать наши потери, о чем и уведомляю мою царицу.
За эти пять месяцев мы потеряли почти сорок тысяч человек, многие из которых пали от парфянских стрел, но еще больше погибло от голода и болезней; из них двадцать две тысячи — римские ветераны Антония, считающиеся лучшими воинами в мире, потеря которых невосполнима, если только Октавий Цезарь вдруг не решит прислать им замену, что очень маловероятно. Лошадей практически не осталось, как и запасов провизии; у нас нет никакой другой одежды, кроме тех лохмотьев, что мы имеем на себе, и никакой другой еды, кроме той, что в наших желудках.
Посему, достопочтимая царица, если вы желаете спасти хотя бы то, что осталось от этой армии, вы должны удовлетворить просьбу вашего мужа и выслать сюда провиант. Я боюсь, он из гордости не хочет признаться вам, насколько отчаянным является наше положение.
IV
Клеопатра — министру снабжения: памятная записка (36 год до Р. Х.)
Настоящим ты уполномочен собрать и подготовить к отправке императору Марку Антонию в порт Левке—Коме в Сирии следующие продукты:
чеснока — 3 большие меры;
пшеницы или полбы, чего больше в наличии, — 30;
рыбы соленой — 10;
сыра (козьего) — 45;
меда — 600 бочонков;
соли — 7 мер;
овец убойных — 600 штук;
вина кислого — 600 бочек.
В дополнение к вышеуказанному: при наличии в хранилищах значительных излишков сушеных овощей включить эти излишки в партию отправляемого груза; если же таковых не имеется, ограничиться вышеупомянутым.
Также ты должен обеспечить в достаточном объеме: плотной шерстяной ткани второго сорта (240 тысяч локтей большой ширины) для пошива 60 тысяч зимних плащей, грубого полотна (120 тысяч локтей средней ширины) для пошива того же количества военных туник и дубленой кожи (мягкой) конской и бычьей (2 тысячи шкур) для производства того же количества пар обуви.
Все это необходимо подготовить в самые кратчайшие сроки. Следует направить достаточное количество портных и сапожников на соответствующие суда, где они займутся производством указанных предметов по пути, чтобы закончить работу к прибытию в порт назначения через восемь–десять дней.
Корабли (числом двенадцать, ждущие в царской гавани) будут готовы к отплытию через три дня, по истечении которых все работы по доставке и погрузке товара должны быть завершены; в противном случае тебе грозит неудовольствие царицы.
V
Клеопатра — главному казначею: памятная записка (36 год до Р. Х.)
Невзирая на любые приказы или требования, исходящие от Марка Антония или его представителей, тебе запрещается выделять какие–либо средства из царской казны без ясно выраженного одобрения и согласия твоей царицы, каковые считаются действительными только при условии получения их лично из рук назначенного самой царицей представителя и лишь при наличии на них царской печати.
VI
Клеопатра — военачальникам египетской армии: памятная записка (36 год до Р. Х.)
Невзирая на любые приказы или требования, исходящие от Марка Антония или его представителей, вам запрещается как предоставлять, так и обещать предоставить в его распоряжение какие–либо войска из состава египетской армии без ясно выраженного одобрения и согласия вашей царицы, каковые считаются действительными только при условии получения их лично из рук назначенного самой царицей представителя и лишь при наличии на них царской печати.
VII
Письмо: Клеопатра — Марку Антонию из Александрии (зима, 35 год до Р. Х.)
Мой дорогой супруг, царица приказала удовлетворить все нужды твоих мужественных воинов, а твоя жена, словно юная дева, трепеща от нетерпения, летит к тебе навстречу со всей поспешностью, насколько позволяет капризное зимнее море. В тот самый момент, когда ты читаешь это письмо, она стоит на носу головного корабля, до боли в глазах вглядываясь в горизонт, не появится ли вдали сирийский берег, где ждет ее любимый, вся дрожа от холода, но согреваемая мыслью о его нежных объятиях.
Как царица, я не могу не радоваться твоему успеху, как женщина — не могу не сетовать на судьбу, разлучившую нас. И все же в эти суматошные дни после получения твоего письма я пришла к выводу (или я ошибаюсь?), что наконец–то женщина и царица могут слиться воедино.
Я преисполнена решимости убедить тебя вернуться со мной в тепло и уют Александрии и оставить завершение твоего успешного похода в Парфию на будущее. Я буду рада сделать это как женщина; как царица, я вижу в этом мой долг.
Измены, свидетелем которых ты был на Востоке, имеют свои корни на Западе: Октавий по–прежнему строит против тебя козни и всячески принижает в глазах тех, для которых любовь к Антонию — их единственное спасение. Мне известно, что он пытался избавиться от Ирода, и, судя по сведениям, дошедшим до меня, измена провинциальных легионов, затруднившая достижение твоих целей на Востоке, — дело его рук. Уверяю тебя, варвары имеются не только в Парфии, но и в самом Риме; и их беззастенчивая игра на твоей преданности и природной доброте опаснее, чем парфянские стрелы. На Востоке можно поживиться только сокровищами, в то время как на Западе — такой огромной властью, которую не всякий даже может себе представить.
Но мысли мои далеко от того, о чем я пишу, — я думаю о тебе, самый могучий из людей, и я снова женщина, и дела мне нет до царств, войн, власти. Я спешу навстречу моему любимому, ибо каждый час разлуки с тобой — как год.
VIII
Письмо: Гай Цильний Меценат — Титу Ливию (12 год до Р. Х.)
Как деликатно ты выражаешься, мой дорогой Ливий, и все же за всей этой учтивостью ясно просматривается жестокий вывод: либо мы были введены в заблуждение (и, следовательно, глупцы), либо намеренно утаили некоторые сведения (и посему лжецы). Я отвечу на твой вопрос без лишних экивоков.
Нет, мой дорогой друг, мы отнюдь не обманывались относительно событий в Парфии, да и как это было возможно? Еще до того как получить победные донесения Антония, мы уже знали правду. Мы лгали народу Рима.
Должен сказать, что я в гораздо меньшей степени оскорблен самим твоим вопросом, нежели тем, что, как я полагаю, за ним скрывается. Ты забываешь, что я тоже творческая натура и понимаю необходимость порой задавать вопросы, кои люди менее тонкой организации сочли бы весьма оскорбительными и бесцеремонными. Как могу я обижаться на то, что не колеблясь сделал бы сам ради своего искусства? Нет, нет, тон твоего вопроса — вот что задело меня, ибо мне показалось (очень надеюсь, это не так), что от него повеяло дурным запахом моралистики. А по мне, моралист — самое что ни на есть бесполезное и презренное создание; бесполезное — потому что растрачивает свои силы на вынесение приговоров другим, вместо того чтобы употребить их на приобретение знаний, ибо судить других гораздо легче, чем приобретать знания; презренное — потому что его суждения — всего лишь собственное мнение, которое он в своем невежестве и гордыне навязывает всему миру. Умоляю тебя: не будь моралистом — ты погубишь свой дар и свою душу. Такая потеря будет непосильным бременем даже для самой крепкой дружбы.
Как я уже заметил выше, мы лгали; и если я даю объяснения этому, то вовсе не затем, чтобы обелить себя, а для того, чтобы помочь тебе лучше узнать и еще глубже понять мир, в котором мы живем.