«Старший помощник мог снабдить нас только небольшим запасом пищи… Положение было довольно грустное. Большинство было в плохом физическом состоянии. Мы выбивались из сил за одну-две мили. Плохая вода, добытая из растопленного снега, увеличивала наши лишения.

Неожиданно в это тяжелое для нас время мы заметили вдали большую палатку. Люди то входили, то выходили из нее. Ага, люди, подумали мы, признаки цивилизации! Трое из обитателей палатки пошли к нам. На расстоянии они казались охотниками, но по мере их приближения мы поняли, что это дети. Старшему было пятнадцать лет и, как мы узнали позже, он был одним из трех комиссаров. Мы приняли приглашение отправиться к их палатке.

Мало-помалу мы узнали всю историю. Все они были юнцами из Архангельска, большинство — пионеры (детская организация в Советском Союзе). Они добровольно вызвались поехать на Север с целью охоты на уток и сбора утиных яиц для фронта.

Шхуна привезла их и высадила на этот остров, в 700 милях от Северного полюса. В течение двух месяцев они собирали яйца, просаливали убитых гарпунами уток, собирали гагачий пух. Затем шхуна возвращалась за собранными припасами и переправляла их на материк.

Дети были вполне самостоятельны. Поддержка дисциплины и распорядка поручена трем пятнадцатилетним комиссарам, но в этом было мало нужды. Дети имели большое чутье к кооперативным началам, которые нам трудно вообразить.

Каждый день они ползали вверх и вниз по скалам, как обезьянки. Они ставили свои ялики в скалистые убежища у берегов, когда отправлялись опустошать многочисленные гнезда, где несметное число уток несли яйца. Дети пылали здоровьем и были полны радостной живучести.

Когда я говорю, что они спасли нам жизнь, я хочу сказать этим, что именно так оно и было. Любопытными синими глазами они сразу увидели тяжесть нашего положения.

Немедленно дети принялись за доставку провизии нашим страдающим людям. Они притащили жареных уток, круто сваренные яйца и печенье, сделанное из муки и яиц. Они даже снабдили нас просоленной рыбой и черным хлебом из собственных запасов. Что еще важнее, они научили, как добывать пропитание на суровом острове. Смеясь и болтая, они брали нас с собой на прогулки, указывая места, где находится здоровая питьевая вода, лучшие места для сбора яиц, учили отличать хорошие яйца от плохих и ловить силками уток».

Вот как показали себя советские ребята на дальнем северном острове! Написать бы о них кому-то из нас не две странички, а книгу для школьников…

В последних числах июля я встретил старого друга Илью Павловича Мазурука! Должен сказать о нем несколько слов. Познакомились мы в Александровске на Сахалине летом 1933 года.

Я был в то время помощником капитана на дальневосточном пароходе, а он — командиром самолета. Я с завистью посматривал на большой маузер, с которым Илья Павлович разгуливал по городу. На деревянной кобуре была серебряная пластинка, а на ней надпись: «Мазуруку И. П. за успешную борьбу с контрреволюцией от коллегии ОГПУ». Было чему позавидовать! Илья Павлович в конце двадцатых годов выполнял опасные задания по борьбе с басмачами. В 1932 году он Первый открыл воздушную линию на Магадан и линию Хабаровск — Владивосток.

В 1937 году И. П. Мазурук участвовал в полете на Северный полюс, стал Героем Советского Союза. Война застала его в должности начальника полярной авиации Главсевморпути.

С самого начала войны Мазурук был мобилизован и назначен начальником второй авиагруппы ВВС Северного флота. Илья Павлович — отважный, опытный летчик. Он участвовал в поисках потерпевших бедствие моряков конвоя PQ-17, многих спас от смерти.

Мы вспоминали прежние встречи, обсуждали и нынешние события. Во время одного из недавних полетов Илья Павлович попал в тяжелейшее положение и чудом остался жив. Это его «Каталина» стояла в бухте против Малых Кармакул, неподалеку от лагеря архангельских пионеровnote 25.

— В поисках потерпевших бедствие пробыл в воздухе 24 часа, — рассказывал Мазурук. — В бухту сели для заправки горючим и отдыха. На самолете остался командир Матвей Ильич Козлов, механик Косухин и второй механик Перов. Козлов дежурил у орудия. Остальной экипаж — штурман Жуков, радист Челыгаев, второй пилот Сырокваша — вместе со мной устроился в одном из маленьких домиков полярной станции. Здесь были четыре домика и барак, где жили рабочие с семьями.

Только расположились на ночлег — орудийный выстрел. Я вскочил и увидел в окно (ночь была светлая) всплывшую подводную лодку. У пушек орудовали фашисты. Один из них, видимо офицер, указывал артиллеристу, куда стрелять.

Первый выстрел был по самолету, он загорелся сразу. Механик Перов сгорел в машине. Козлов вывалился в воду и поплыл к берегу. Второй выстрел лодки был по бараку. Видел, как поднялась его крыша и он стал разваливаться и гореть. Из барака выбежали люди, бросились прятаться в каменистых отрогах гор. Едва мы успели отбежать от своего домика, как его разрушил третий выстрел. Вскоре подлодка ушла из бухты…

Глава шестая. Отзвуки торпедных залпов

В один из первых дней работы в штабе И. Д. Папанин приказал мне участвовать в комиссии по расследованию событий на танкере «Азербайджан», который совершил переход в составе конвоя PQ-17.

Танкер стоял у одного из причалов Северодвинска. Первое, что нам бросилось в глаза, — страшные повреждения в корпусе. Трудно было представить, как с такими дырами судно могло дойти до своих берегов.

Капитан танкера Владимир Николаевич Изотов принял комиссию в обширной каюте за столом, покрытым зеленой скатертью.

— В конвое с самого начала не было порядка. Когда появились самолеты, нас не предупредили, — были его первые слова. — Я считал, что самолеты английские, а это оказался противник, и мы узнали об этом, когда левый фланг конвоя был атакован.

— Где конвой находился в это время?

Капитан взял вахтенный журнал со стола, полистал.

— Утром 3 июля мы находились на сто двадцать миль западнее острова Медвежий. Курс проходил севернее острова. В ночь на 4 июля шли, отстреливаясь от самолетов. На всех транспортах были подняты аэростаты заграждения. В 2 часа 50 минут в одно из судов попала бомба, транспорт вышел из колонны и развернулся поперек курса.

— Повреждения были значительные? — спросил кто-то из членов комиссии.

— Когда мы проходили мимо, видели, что разбито левое крыло мостика. Ни пожара, ни крена не заметили.

— А команда уже сходила с судна?

— Да, садились в шлюпки.

— С судов эскорта запрашивали — почему?

— Нет. Куда там! — Изотов махнул рукой.

Капитан показал по карте, как дальше шло его судно в конвое. Курсы на карте были проложены отчетливо черным карандашом…

— Конвой продолжал двигаться своим курсом. В 15 часов 40 минут 4 июля впервые за все время перехода командование объявило общую тревогу, — продолжал свой рассказ капитан Изотов. — У нас на танкере и на других судах прислуга заняла места у пулеметов и пушек.

Примерно через час появилось шесть двухмоторных торпедоносцев, с высоты 30—40 метров они пытались атаковать конвой справа. Со всех кораблей открыли сильный огонь и отогнали противника.

Через два часа мы снова заметили на горизонте самолеты. Снова торпедоносцы. Я насчитал двадцать две штуки. Возможно, их было больше. Они летели группами по три — пять и очень низко, над самой водой. Стрелять в них было нельзя — снаряды могли задеть свои суда.

Самолеты сбросили торпеды и ушли неповрежденными. Однако и торпеды прошли мимо, только одна попала в судно. Оно сразу накренилось, но пожара не было.

Следующая волна самолетов атаковала мой «Азербайджан» и идущий слева английский танкер. Торпеды прошли близко от борта.

Наконец, 18 часов 20 минут… Торпеда с самолета угодила в нас, в корму. Сильный взрыв потряс судно, все загрохотало вокруг. Взметнулся столб огня выше мачты. Судно осело кормой и стало крениться на правый борт. Через несколько минут перекачкой груза удалось выровнять крен.