Официант отвёл нас в одну из закрытых комнат — как оказалось, Костя заказал место заранее. Я ещё хмыкнула: ишь, какой уверенный. А если б я отказалась?… Здесь же официант взял мои хризантемы и поставил их в огромную вазу, в центре накрытого стола.

А вообще, мне здесь неожиданно понравилось. Такая светлая маленькая комната, закрытая с трёх сторон стенами, а с четвёртой — застеклённая. Причём верхние два стекла легко разъезжалось в стороны, и внизу оказывались почти перила. Я вспомнила свою панику, когда Константин решил меня сюда впервые привести, и пожала плечами: и стоило психовать? Но, опираясь на перила стеклянной стены и оглядывая часть парка, представшую глазам, подумала ещё немного, вспомнила ситуацию и сообразила: Костя тогда был мало того напористым, так ещё и мало мне знакомым человеком. Тогда я трусила не столько из-за кафе, сколько из-за самого Кости. Кажется, сейчас я могу пойти с ним куда угодно — и ничего не бояться.

Волосы шевельнулись под тёплым ветром, и откуда-то сверху на меня посыпались кленовые листья. Один из них я поймала. Лист был не то что багряный, как сначала я решила, а жёлтый и словно обрызганный кровью по зубчатым краям… На какие-то мгновения мне стало тревожно, но потом я улыбнулась. Это всего лишь тень падает на лист, отчего он и кажется багровым, а на деле…

— Алёна!

Я обернулась. Костя, прицелившись на меня мобильником, щёлкнул.

— Эй, предупреждать надо! — Смеясь, я спряталась от него за кленовым листом, а потом выглянула из-за него и лукаво улыбнулась.

— А я специально не предупреждал… Алён, ну-ка, ещё раз — чуть боком, чтобы я не против света. Ага, вот так… Улыбаемся!

Не выдержав, я засмеялась. Костя сам расплылся в улыбке и сделал ещё несколько кадров. Совершенно довольный, он показал мне, что получилось. Я фыркнула.

— Но-но! Я, конечно, не художник, но… — Он поднял брови, хмыкнул. — Не художник, но охотник. Теперь я тебя поймал, и ты всегда будешь со мной! Не сбежишь! — закончил он с торжеством и кивнул на стол. — Пошли обедать.

Шагнув к столу, я замерла на месте. Стульев нет. Вместо них — небольшой низкий диванчик, и край круглого стола лишь слегка нависает над ним, тоже сниженный. Когда успели убрать стулья? Они же только что были здесь!

— Пошли-пошли, — поторопил меня Костя. — Я голоден, как волк.

— Но…

— У нас с тобой впервые столько времени, что вместе посидеть не откажешься — надеюсь? — На последнем слове он заглянул мне в глаза.

Куда деваться?… Осторожно села на диванчик, он — рядом. Оказалось очень тесно, как будто сели в кресло. И Костя, бессовестный, сказал, что ему просто неудобно по-другому сидеть. Не успела я и слова сказать, а он сунул руку мне за спину — я невольно привалилась к его боку, потому как он ещё и прижал меня к себе.

— Ты знаешь, что ты бессовестный? — задумчиво спросила я.

— Знаю, — самодовольно сказал он и легонько поцеловал меня в висок. — Зато так удобней со всех сторон, куда ни посмотри.

И!.. И принялся кормить меня! Даже ложки с вилкой не дал — всё со своих! Мы хохотали так, что вскоре, естественно, перемазались в соусе, и пришлось тратить салфетки — мне, конечно. Костя только шутливо сердился, что я не оставляла ничего, что можно было бы вкусно съесть — с меня-то!

Потом всё так же, в обнимку, приступили к десерту. Уплетая что-то поразительно нежное и сладкое, я спросила:

— Костя, а когда ты уезжаешь?

— Завтра вечером. Что у тебя на завтра? Какие планы?

— Завтра — воскресенье. Иду на Новый Арбат. Хочешь со мной?

— До обеда занят. Но после — могу подождать тебя на площади внизу. — Он облизал ложечку и с вожделением посмотрел на мою креманку. На всякий случай, хихикая, я отодвинула десерт подальше от него, чтобы не достал. — Алёна… Кого ты выглядывала в зеркальце?

— Что?

— Ну, ты довольно часто посматривала в боковое зеркальце машины.

— Хм… А может, я просто смотрела?

— Нет. Когда ты смотрела на него, взгляд у тебя был сосредоточенным, и ты не улыбалась. — Он сидел и говорил прямо в ухо, будто заговорщик, я чувствовала тепло его дыхания. И, хоть он спрашивал о том, о чём говорить не хотелось, но от его тёплого дыхания было так уютно, что я доверилась.

— Перед тем как тебе приехать на остановку, мне позвонила Вера. А потом я увидела её у соседнего дома.

— Вера? Что она делала… Нет, откуда у неё твой телефон?… И это нет. — Он озадаченно помолчал, машинально покачивая по кругу опустевшую креманку с позвякивающей в ней ложечкой, словно крутя в ней воду, чтобы потом её выплеснуть. И спросил, явно уже сформулировав главный, заинтересовавший его вопрос: — Зачем она тебе звонила?

— Она не хочет, чтобы я встречалась с тобой! — Я выпалила и сжалась под его рукой: поверит ли? Особенно следующей фразе: — И она сказала, что это последнее предупреждение.

— Та-ак… — Он протянул слово задумчиво, будто пытаясь сложить какие-то факты и вывести из них какое-то заключение. И сказал то, от чего у меня на сердце стало легче: — Солнышко, а ведь она не впервые звонит, да? Почему ты раньше не сказала?

— Я думала — она перестанет… — смущённо сказала я.

— Перестанет — что делать?

Хватка у него оказалась жёсткой. Пришлось договаривать.

— Ну, помнишь, однажды она сказала моим родителям, что ты женат. А первый раз был, когда она приехала ко мне с Михаилом. — У меня с языка чуть не сорвалось, что, кажется, она считает его личной собственностью, но вовремя язык прикусила. Ещё решит, что я настраиваю его против бывшей подруги.

— Странно, — немного удивлённо сказал он. — Я знаю её очень флегматичной, ну — не слишком способной к действию. Наши семьи дружат. Она и в детстве не очень стремилась что-то активно делать. — Он остановился — я слушала его почти неслышное дыхание и думала, как хорошо видно, что он не верит в ту Веру, которая в моих словах выглядит иной, незнакомой для него. Я насупилась: странно. Михаил и то верил — не зря же предупреждал. — Ладно, я поговорю с ней… Но это неинтересная тема. Алёна, давно хотел спросить: сейчас у многих есть загранпаспорта. Как у тебя с таким документом?

— Никогда не думала выезжать за границу, — улыбнулась я, старательно пряча внезапно рвущуюся радость. — Нет такого у меня документа…

— Ничего страшного… Оформить-то не трудно, если что… Рано ещё, — как-то задумчиво сказал он снова. — Рано думать об этом…

И вздохнул.

Но я сидела тихо, как мышка, наслаждалась теплом его руки, которой он меня обнимал, и — мечтала… Пусть рано! Но он сказал про загранпаспорт! Ура!.. Несмотря на все тревоги и сомнения, мне было хорошо!

Потом мы погуляли по парку, и я его немного порисовала — сначала простым (побаивалась: а вдруг опять моё умение упрётся! Но всё обошлось) карандашом, а потом сказала, чтобы он не удивлялся, и нарисовала его Осенью — человек, окутанный разноцветной, в основном в жёлто-оранжевых листьях, метелью, уходил в конец дальней аллеи, ещё зелёной из-за обрамляющих её кустов шиповника… Костя пришёл в восторг, когда я, будто в шутку, подписала картинку: «Человек-Осень!»

Не говорить же ему напрямую, что я давно его зову так — про себя.

Потом он довёз меня до дому. Хотели ещё погулять, но ему позвонили из-за какой-то документации, а я вовремя вспомнила, что вчера вечером мне Порфирий скинул ещё работу… Костя сказал, что мы деловые люди — и что это ужасающе, но деваться некуда.

И всю ночь мне снилась почему-то именно эта картинка — уходящий в яркой метели Костя. Утром, когда встала и вспомнила сон, даже встревоженно подумалось: а может, я зря нарисовала его уходящим — без меня? А потом мысленно махнула рукой: пора прекратить верить придуманным наспех суевериям!

И начала собираться на Новый Арбат.

Позвонила Таня.

— Я внизу, не буду подниматься — спускайся давай. И побыстрей. После дежурства Пашка дрыхнет до обеда — я дольше часа на Арбате не смогу быть.

— Хорошо! Сейчас буду!

Лишнего не брала — две папки с альбомными листами, пачку наточенных цветных карандашей и скрученные резинкой простые карандаши — эти не в сумку, а сразу в карман куртки. Ну и чуть не забыла точилку. Одевалась суматошно. Вчера, продумывая наряд для нового свидания с Костей, решила одеться в платье — в кои-то веки, но вспомнила, что придётся сидеть — пусть и в тёплую сентябрьскую погоду, но ведь сидеть! А без движения замёрзнуть легко. Особенно утром, до обеда, — в главное рабочее время. Так что снова влезла в свою проверенную джинсу и в кроссовки. Куртку нараспашку — и вперёд.