Вокруг забора поставили свои кибитки главные ханские вельможи. Остальные спали прямо на земле, подостлав баранью шкуру.

Каждый военачальник мечтал получить не один десяток рабов и выгодно продать их перекупщикам. И каждый простой воин надеялся на раба или рабыню и, пользуясь их трудом, хотел жить до следующего похода.

Весь следующий день в орде слышались крики и ругань — татары делили пленников. Десятая часть всех русских, самые красивые и здоровые, предназначались хану. Остальных разделили между собой мурзы и рядовые воины.

Утром русских невольников под охраной небольшого отряда всадников погнали в Крым.

Хан Девлет-Гирей со всем своим войском остался на прежнем месте. Он давно послал гонца в пограничную литовскую крепость Черкессы и ждал вестей.

Прошло еще два дня.

В ханский шатер, вздыхая и отдуваясь, вошел мурза Сулеш в огромной серебряной кольчуге и бараньей шапке. На квадратной золотой пластинке, вделанной в кольчугу, вырезано изречение из Корана.

— О сладкорукий, — тихо произнес мурза, — несколько русских прибежали к тебе с берегов Оки, у них важные вести. Их начальник Кудеяр Тишенков хочет видеть тебя, великий.

Хан восседал, опершись локтем на шитую золотом подушку. У него опять разболелась грыжа. Услышав слова вельможи, хан обрадовался, но виду не подал.

Мурзе Сулешу жарко в бараньей шапке, пот ручьями стекал со лба. Но татарин не смел утереться и только моргал глазами.

Хан приподнял тяжелые веки и покосился на лекаря-армянина, готовившего целебную мазь, на вельмож, окружавших его.

— Если важные вести, — вздохнув, сказал он, — пусть войдет Кудеяр Тишенков.

Мурза Сулеш с поклоном удалился.

В шатер ввели русоволосого парня с окровавленным лицом и связанными назад руками.

— Кто ты? — спросил Девлет-Гирей, придерживая живот рукой.

— Кудеяр Тишенков, боярский сын, из города Каширы, великий царь, — поклонившись, ответил русский.

— Говори.

— Во всех городах московских два года сряду был большой голод и мор, много людей померло, а много других московский государь в опале побил, остальные военные люди и верные ему татары — все в немецкой земле.

— Где великий князь Иван?

— Государь в Серпухове с опричниной, но людей с ним мало… Ты ступай мимо к Москве, мы проведем тебя через Оку, и если тебе до самой Москвы встретится какое-нибудь войско, то вели нас казнить. Путь в Москву открыт.

— Почему на свою землю врагов ищешь? — спросил хан.

Кудеяр Тишенков молчал.

— По своей воле пришел или послан?

— Тебе, великий хан, одному про то скажу.

Хан посмотрел на мурз и повелел:

— Отойдите, хочу слышать тайное.

Вельможи отошли на несколько шагов и старались не смотреть на хана, будто ханский разговор их совсем не интересовал.

Только два ханских телохранителя продолжали стоять за спиной Кудеяра, не спуская с него глаз.

Кудеяр Тишенков сделал шаг к разноцветным подушкам и, склонившись к хану, прошептал несколько слов.

— О-о, — хан растянул рот в улыбке и привстал с подушек, — тебя послал большой князь! Родственник царя Ивана. Ты не лжешь?

— Богом клянусь… Но не выдай князя, великий хан.

— Хорошо. А кто воевода большого полка?

— Князь Михаил Темрюкович Черкасский.

— Сын Темрюка, большого кабардинского князя! — Хан весело засмеялся, забыв про грыжу. — В этом году мы Темрюка победили и под свою руку привели. Хорошо, ты можешь идти. Кормите русских вдосыт, — приказал он телохранителям, — держите под строгим надзором… А вы, мои слуги, подойдите ко мне.

Девлет-Гирей рассказал вельможам все, что услышал от русского, скрыв лишь имя изменника.

— Пусть Темрюк, большой кабардинский князь, напишет письмо своему сыну, — посоветовал мурза Сулеш, подойдя поближе к хану.

— Хорошо сказал мурза Сулеш, — кивнул головой хан, — очень хорошо, призовите ко мне Темрюка.

Захватить беззащитную Москву и ограбить ее хотелось всем крымским вельможам. Сказочные богатства русского царя не один раз снились самому хану. Посоветовавшись, вельможи дружно согласились продолжать поход и напасть на русскую столицу.

8 мая 1571 года король Сигизмунд подтвердил заключенное его послами трехлетнее перемирие. Эту весть принесли царю Ивану в Серпухов, где он расположился с опричным полком в ожидании крымского хана.

Царь не пожелал жить в хоромах осадного воеводы Серпуховской крепости и остановился в удобном доме настоятеля Высоцкого монастыря.

В монастыре расположилась и «походная» царская дума. Бояре и князья Иван Мстиславский, Михаил Воротынский, Петр Пронский, Федор Трубецкой, Никита Одоевский, Василий Сицкий, Иван Шереметев, Петр Шейдяков и думные дворяне Малюта Скуратов и Демид Черемисинов, печатник Роман Олферьев и дьяки Андрей и Василий Щелкаловы.

С царем находился его наследник сын Иван, семнадцатилетний юноша.

Во главе всех полков, расположенных на Оке и Заоцких городах, как опричных, так и земских, царь поставил своего шурина, князя Михаила Темрюковича Черкасского, а товарищем его другого видного опричника — князя Василия Ивановича Темкина-Ростовского.

Раннее утро. Первые солнечные лучи ударили в разноцветные стекла сводчатого окошка настоятельской кельи. Царь только что вернулся из церкви и милостиво слушал монаха, видавшего этой ночью удивительный сон.

Духовник протопоп Евстафий хорошо знал царскую слабость разгадывать сны и постарался доставить ему удовольствие. Сложив руки на животе, он с умилением смотрел на царя.

— …И будто повелел мне твой старший сын, царевич Иван, дать напиться тому боярину из серебряного ковша, а на нем цветы выбиты. И дал я в руки боярина ковш, а он на меня смотрит, да жалобно так. Я говорю ему: «Пей, царевич Иоанн приказал». Боярин стал пить, а я ему в глаза глядел. А глаза у боярина большими сделались, остановились, помертвели. И смотрит и не смотрит на меня боярин… Понял я — умер человек. Однако стоит и ковш в руках держит. Похотел я ковш у него взять, а сил нету — крепко держит его в руках боярин. Удивился я, почему мертвый стоит, и что было сил толкнул его. Не шелохнулся боярин, словно дуб столетний корнями в землю врос… Испугался раб твой, проснулся, а рассветало, к отцу-игумену пошел и сон свой рассказал…

Слушая сон, царь все больше и больше хмурился.

— Какая борода была у боярина, — спросил он, — седая или черная?

— Седая борода, — ответил монах, — длинная, до пояса.

В комнату вошел новый царский оруженосец Борис Годунов.

— Дьяк Васька Щелкалов бьет челом, хочет видеть тебя, великий государь. Дело, сказывает, тайное и важное. И Григорий Лукьянович Скуратов с ним…

Царь Иван изменился в лице.

— Зови.

Василий Щелкалов и Малюта вошли и низко поклонились царю.

— Гонца от Девлет-Гирея перехватили, — сказал дьяк Василий Щелкалов, — при нем грамотка сыскалась: в деревянной баклажке бок пустой, а в нем бумага вложена ко князю Михаилу Черкасскому.

Царь посмотрел на Малюту Скуратова.

Царский любимец криво усмехнулся.

— Давай! — Царь протянул руку. — А ты, чернец, — сказал он монаху, — поди вон, сон после доскажешь.

Царь развернул грамоту, где по-русски мелким четким почерком было написано.

«Вошло в слух нам, — писал кабардинский князь Темрюк Ойдарович, — что любимая дочь наша Кученейnote 78 умерщвлена по приказу царя Ивана. Мне верный человек донес, что царский лекарь отравил ее медленным ядом. Будто бы царь хотел взять себе другую жену в свейском королевстве, а по русскому закону две жены ему держать нельзя… И потому не хочу быть под рукой у московского царя и решил по-старому служить крымскому хану Девлет-Гирею. И тебе, моему сыну, повелеваю помогать крымскому хану…

…Однако все делай тайно, — писал далее Темрюк, — пусть царь Иван думает, что ты ему верен. Еще повелеваю тебе собрать надежных людей, верных Магомету, и, как к Москве великий хан приблизится, схватить царя Ивана, связать и пленного привести к хану. Нам известно, что некоторые русские бояре хотели бы избавиться от своего царя. Однако ты никому свои мысли не открывай и про письмо мое не говори. А если ослушаешься отцовской воли, пусть падет на тебя гнев божий…»