Рядом торговали всевозможной птицей, живой и битой.

— …Православным христианам, — услышали земляки зычный голос царского глашатая, — от мала до велика именем божьим во лжу не клясться и на криве креста не целовать и иными неподобными клятвами не клясться. Скверными речами и всяким неподобством друг друга не попрекать… Бород не брить и не обсекать, и усов не подстригать…

Рядом с глашатаем стоял палач в кумачовой рубахе и приказной подьячий. За скверное ругательство на торгу виноватого тут же били палками.

Наконец Терентий нашел, что искал. На небольшой площади скучилось много народа. Здесь продавалось то, что людям приходится продавать из-за нужды: старое и новое платье, золотые и серебряные вещи и много другого. В одном углу стояли дощатые маленькие домишки, где цирюльники подстригали желающих, не нарушая дозволенного. Волосы с населявшими их насекомыми валялись тут же, отчего и рынок назывался «вшивым». Ноги здесь ступали мягко, словно по толстому войлоку.

На рынке Терентий купил для Анфисы бухарский шелковый платок, Степану сундучок, обтянутый тюленьей кожей, а больному мальчику глиняный конек-свистульку.

Вернувшись, земляки уселись на телегу, свесив ноги, и тронулись дальше, к Спасо-Андроникову монастырю. За Варварскими воротами стало просторнее, дорога пошла среди садов и огородов. Миновали бражную тюрьму — для бражников, подобранных в городе на улицах.

— Грех великий упиваться вином, — вздохнул Терентий. — Другой раз трупом человек лежит и дыханья не видно. Не понять, как вживе остаются… Не по заслугам, а только из милосердия бог им жизнь сохраняет.

Степан ухмыльнулся и ничего не сказал.

Запахло болотом. Дорогу часто пересекали неглубокие овражки, ложбинки и ручейки. Этот путь вел из Кремля к большому Яузскому мосту, а оттуда на Владимир и Коломну. На крутом повороте дороги стояла знаменитая на всю Русскую землю церковь Всех святых на Кулишкахnote 5. Ее воздвиг великий князь Дмитрий Донской в память погибших на Куликовом поле воинов. Около церкви толпились нищие. Звеня цепями, юродивый, худой и бледный, бил себя в грудь, приговаривая: «Господи спаси, господи спаси…» Волосы длинные, как у бабы, падали ему на лицо и на плечи.

Сытая лошаденка Терентия, позванивая колокольцами, бежала рысцой. Лисьи хвосты, подвешенные для украшения, покачивались на оглоблях. Телега громыхала по бревнам. Обильно вскормленные конским навозом, сквозь бревенчатый настил пробивались сорные травы.

На обширной площади между реками Москвой и Яузой кучами лежали бревна к желтели новые дома.

— Смотри, — показал кнутовищем Терентий, — здесь разборными домами торгуют. Если погоришь, купцы какой хошь дом за три дня поставят.

На большом Яузском мосту продавали глиняную посуду, свистелки, разную снедь и квас. Возвышенный берег заняла деревенька гончаров. Громко кричали петухи. Дымились многочисленные круглые горны. Под деревянными навесами лежали рядами кирпичи, выставленные для просушки. У берега в заросших кустарником заводях большие лодки грузились глиняными мисками, кувшинами и горшками. Степан Гурьев увидел на реке среди зеленых кустов свой дощаник и боярскую мельницу.

Лошадка вывезла земляков на Владимирскую дорогу. Мостовая кончилась, телега тихо покатилась по мягкому, толстому слою пыли. Впереди медленно двигались богомольцы, взбивая босыми ногами пыльное облако.

От Яузского моста до Спасо-Андроникова монастыря около двух верст. Закрутив концы вожжей на кулаки, Терентий прикрикнул на лошадь.

Поднявшись на монастырский холм, Терентий подкатил к монастырским воротам. Привязав лошадку, повесив ей на шею холщовую торбу с овсом, земляки, крестясь и кланяясь на монастырские святыни, вошли на обширный двор, под тень ветвистых кленов и вязов.

Провожая кого-то на кладбище, уныло звонил соборный колокол.

Из дверей трапезной вышел седенький монах с железной кружкой для сбора подаяний на кожаном поясе. Его провожала черноскуфейная братия.

— Дядя Аристарх… Отец Феодор, — узнал Степан Гурьев. — А мы к тебе, занемог Николенька. Помолись…

Отец Феодор перецеловался с земляками. Подняв глаза на золотые кресты собора, зашептал молитву.

— Аминь, — внятно произнес он и однопалой ладонью перекрестил мальчика. — Выздоровеет… по милости божьей. Ухожу я из монастыря, робята. Душно мне здеся. Отпросился у отца настоятеля деньги на каменные стены собирать.

— Уходишь, стало быть? — удивился Степан.

— Для почина тебе, отец Феодор. — Приказчик вынул из кошеля деньгу и опустил в кружку. — Поминай Терентия в молитвах.

Глава третья. СМЕРТЬ ВОЛЧЬЯ ЕСТЬ ЗДРАВИЕ ОВЕЧЬЕ

В двадцати верстах к востоку от города Полоцка в дремучем болотистом лесу стоял замшелый бревенчатый дом. Прежде он принадлежал одному из литовских вельмож и служил для охотничьих забав. После взятия русскими войсками Полоцка литовский вельможа отъехал в свои вильненские поместья. В охотничьем доме остался доживать свой век старый ловчий Неждан с женой и сыном.

Получив Полоцкое воеводство, боярин Иван Петрович Федоров побывал однажды на охоте, увидел лесной дом и подумал, что он может пригодиться. Старого ловчего Неждана воевода взял на службу дворецким.

Дом стоял на берегу лесной речушки, в непроглядной чаще, тянувшейся на десятки верст. Только старик Неждан и его сын по своим приметам могли распознать заросшую молодняком дорогу, когда-то прорубленную в лесу, и среди топких болот провести за собой всадников.

Прошло больше года после памятной челобитной земских вельмож московскому царю.

В середине лета от воеводы Федорова пришло Неждану повеление подготовить дом к приезду гостей. В день Петра и Павла у часовни на развилке дорог стали собираться гости. Князья и бояре съезжались на охоту с оружием и слугами. В здешних лесах водились могучие зубры, и поохотиться на свирепого зверя хотели многие. Но не только охота заставила знатных русских людей съезжаться в лесу под Полоцком…

Неждан с сыном, кланяясь, встречали гостей у часовни и по лесным тропинкам провожали к охотничьему дому. Когда все собрались, боярин Федоров пригласил гостей в небольшую горницу к столу, уставленному напитками и яствами. Перекрестившись на икону, гости уселись молча, без обычных застольных шуток.

Слуги зажгли восковые свечи. Иван Петрович приказал закрыть окна ставнями, а изнутри — темными бархатными занавесями. Вокруг дома стояли дозорные, верные люди воеводы. Гости утолили голод, выпили хмельного меда. Слуги принесли сладких заедков: пряников, орешков в меду. Говорили о том о сем, но главного разговора не было.

Иван Петрович прикрыл покрепче двери, задвинул засовы, вернулся к столу и сказал:

— Дорогие гости, государи, князь Иван Федорович Мстиславский хочет сказать слово.

Князь Мстиславский — один из самых знатных людей в Московском государстве, потомок великого князя Гедимина, поднялся с места. Окладистая борода покрывала половину его груди. Из-под темных бровей смотрели холодные голубые глаза.

— Что ж делать нам? — раздался его глуховатый голос. — Царь лишился ума. Как бешеный бык, он топчет лучшие княжеские роды, знатнейших бояр. Неужто будем терпеть и ждать, когда полетят и наши головы?

— Да сгинет опричнина! — воскликнул Федоров. — Да будет единая Русская земля, ибо от всякого разделения государство запустеет и погибнет.

— Что же делать? — повторил Мстиславский.

— Надо нового царя! — крикнул князь Дмитрий Щенятьев.

Гости опасливо посмотрели друг на друга. Наступила тишина. Боярин Федоров закашлялся, отпил из чаши.

— Дорогие братья, государи, — сказал он, — сегодня мы говорим и слушаем тайные слова. Все должны дать клятву на святом кресте, что ни смерть, ни пытки не заставят рассказать о нашей беседе. Так я говорю?

— Так, так, — раздались одобрительные голоса. — Поклянемся.

— Неси Евангелие, святой отец, — продолжал Иван Петрович, обернувшись к своему духовнику, отцу Захарию, сидевшему по правую руку.