Не совсем в своей тарелке чувствовали себя званые гости. Все здесь было необычно и вызывало изумление. В городе ходили слухи, что земские бояре, выполняя приказ царя, денег на постройку не жалели и дворцовые палаты отделали с роскошью.

Когда стрельцы повели бояр по узкой каменной лестнице куда-то вниз, они, зная злобный и мстительный характер царя, беспокойно завертели головами.

Запахло сыростью. Тихо открылась перед ними тяжелая железная дверь, потом еще одна. Вскоре они оказались в подземелье, сложенном из обожженного кирпича. Дневной свет скупо просачивался сверху сквозь узкие продолговатые отверстия в кирпичной кладке.

Стрельцы подожгли факелы. Затрещала смола, и пламя осветило стены подземелья. В глубине виднелось какое-то темное пятно. Бояре долго не могли понять, что же это такое.

Василий Грязной указал на непонятный предмет пальцем.

— Воевода Федор Пастухов. Заполонен ляхами в Изборске и выкуплен великим государем. Не умел воевода ни крепости, ни самого себя защитить от ляхов и литовцев. Великий государь повелел своим людям расстрелять его из луков, чтоб другим не повадно было.

Теперь бояре поняли. Воевода был привязан к столбу. От множества стрел, вонзившихся в голое тело, он стал похожим на огромного ежа.

— Изменник, предатель, — громко продолжал опричник, — получил по заслугам, теперь его съедят собаки.

Бояре молча переглянулись. Все они знали Федора Пастухова, храброго воина и опытного воеводу. Они вспомнили, сколько врагов, ступивших на Русскую землю, он уничтожил, сколько выиграл битв и сколько взял крепостей.

Василий Грязной приказал открыть следующую дверь. Каменный пол второго подземелья был сырой и скользкий. В некоторых местах сапоги хлюпали в жидкости. Когда стрельцы принесли факелы, на лицах бояр отразились ужас и отвращение: весь пол был залит кровью. Посредине лежала куча человеческих тел, изрубленных в куски.

— Сегодня эту падаль вывезут за крепостные стены — пусть лакомятся собаки, — плюнув на трупы, изрек опричник. — Здесь восемьдесят семь человек сложили свои головы. Изменники хотели ворожбой и наговорами испортить здоровье великого государя, пусть будут они прокляты.

От приторного запаха крови Иван Петрович стал задыхаться. У него закружилась голова, он дрожал то ли от холода, то ли от виденного. Наверно, он не выдержал бы пытки и потерял сознание, но стрельцы вовремя открыли дверь ведущую во дворец. Пахнуло свежим воздухом, теплом.

Василий Грязной заставил бояр вытереть ноги о половичок и повел их по переходам. На деревянных стенах с обеих сторон очень похоже были вырезаны дубовые ветки с листьями и желудями. Большие окна дворцовых переходов пропускали много света. Бояре снова увидели солнце, вытерли потные лбы и облегченно вздохнули. В столовой палате обед уже начался. Царь Иван сидел с непокрытой головой на своем месте у стены с нарисованной на ней картиной Страшного суда. Справа на скамье лежала его остроконечная шапка. Свой посох он прислонил к спинке резного кресла.

Боярин Федоров с другими земцами-боярами поклонились царю. В это время он отрезал кусок жареного лебедя и, сунув его в рот, стал жевать, быстро двигая челюстями. Не переставая жевать, великий государь указал боярам рукой на свободные места. Земцы уселись за стол, уставленный чашами с кислым молоком, солеными огурцами и грушами. Слуги в терликахnote 41 из зеленого шелка принесли на тарелках куски жареной птицы, наполнили кубки красным греческим вином.

Царь взял в левую руку серебряный кубок и перекрестился. Как только он поднес его к губам, все гости, желая ему здоровья, дружно встали. Выпив вино, он поставил кубок и кивком поблагодарил за честь.

Каждый раз, перед тем как отведать от какого-нибудь блюда или выпить вина, царь Иван закрывал глаза и крестился.

Через час гости насытились и изрядно выпили. Пошли хмельные шумные речи. Боярин Федоров искоса рассматривал убранство новой столовой палаты. Деревянный потолок с продольными балками украшен резьбой. Резьба покрывала оконные и дверные наличники. А пол был выложен дубовыми брусками и раскрашен в черные и зеленые квадраты. Он не заметил, как царь подозвал одного из стольниковnote 42 и дал ему большой ломоть хлеба.

— Боярин Иван Петрович Федоров! — раздался голос у него над ухом. — Великий государь Иван Васильевич, божьей милостью царь и государь всея Руси, делает тебе милость — посылает хлеб со своего стола.

Боярин Федоров поднялся с места и молча выслушал слова стольника. Он принял хлеб, поклоном поблагодарил царя, а затем поклонился на все стороны.

Одарить хлебом со своего стола была большая царская милость. Однако Иван Петрович не обрадовался и ждал беды. Он видел со всех сторон завистливые, насмешливые и сочувственные взгляды.

— Боярин Иван Петрович Федоров! — снова неожиданно раздалось над ухом. — Великий государь желает говорить с тобой.

Боярин встал и поспешил за придворным. Разговоры за столами затихли.

— Я вызвал тебя, слугу своего, из Полоцка, чтобы дать другое место, — сказал царь, пристально взглянув на боярина.

— Твоя воля, великий государь.

— Я назначаю тебя осадным воеводой в город Коломну. Воевал с литовцами, будешь воевать с татарами.

— Благодарю за милость, великий государь.

— Погоди… ты мне должен двадцать пять тысяч рублей. Я хочу их получить завтра! — Царь, не отрывая глаз, продолжал смотреть на боярина.

— Все мое достояние принадлежит тебе, великий государь, — поклонился Иван Петрович, не выразив удивления.

— Добро… Ты видел, как я благодарю изменников? — неожиданно пронзительным голосом сказал царь, и лицо его приняло другое, хищное выражение.

— Я видел, великий государь. — Боярин Федоров понял, что царь Иван многое знает и ничего хорошего ждать от него не приходится.

— Добро, — опять сказал царь, — иди веселись, у нас в новом опричном дворце должно всем веселиться за обедом… Здоров ли ты, Иване? — спросил он, заметив необычную бледность боярина.

— Спасибо, государь, здоров.

— Ступай.

Вернувшись домой, боярин Федоров стал собираться в дорогу. С царским приказом не шутят. На следующий день, попрощавшись с боярыней и со всеми домочадцами, он выехал в Коломну, сопровождаемый небольшим отрядом верных слуг.

Глава одиннадцатая. КОГО ПРОЩАЮ, ТОГО УЖ НЕ ВИНЮ

Весна приближалась. Огромные сосульки свисали с кремлевских крыш. Под лучами солнца снег быстро таял, оседали сугробы. На голых деревьях набухали почки.

21 марта, в воскресенье, в древнем Успенском соборе началось торжественное служение. Владыка усердно молился на святительском месте, устремив глаза на древнюю икону спасителя. Под каменными церковными сводами душно. Горели тысячи свечей, больших и малых. От жаркого людского дыхания и свечного угара у митрополита кружилась голова.

Сладко выводят певчие божественные мотивы. Владыка различает громоподобный бас дьякона Нифонта и тончайший голосок отрока Кириака… Вдруг до его слуха донеслись посторонние голоса, звон оружия. Плотная толпа зашевелилась. Владыка скосил глаза и увидел ненавистных опричников в черных рясах, из-под которых виднелись яркие кафтаны с золотым шитьем. Волна возмущения и гнева поднялась в душе митрополита, благостное чувство, владевшее им, испарилось. Стараясь успокоить себя, он снова стал смотреть на икону спасителя.

Опричники проложили в толпе широкий проход к святительскому месту и выстроились рядами по обе стороны.

Под сводами собора прозвенели удары посоха. Показалась высокая фигура царя. Осунувшийся и хмурый, он был одет, как и опричники, во все черное. Крестясь, царь быстрым шагом подошел к возвышению и, склонив голову, молча ждал благословения.

Митрополит, словно не замечая царя, не отводил глаз от образа. Бледное лицо его стало еще бледнее.