— Это — мой анэм, — сказала Натая. — Правда, он прекрасен?

Конан пожал плечами. Он не знал, что такое анэм, но признаться в этом не позволила гордость. Натая поняла это. Она положила руку Конану на запястье. Прикосновение ее было нежным, как прикосновение цветка.

— Ты видишь его и не знаешь, что такое анэм, чужеземец, — сказала она. — Никто этого здесь не знает. Никто, кроме меня. Но я не отсюда. Я родилась далеко на севере. Там, откуда я родом, анэм есть у каждого. Его дарят младенцам и он остается с человеком до самой его смерти. Ничто не способно разлучить нас. Анэм не должен двигаться. Иначе он умрет. Анэм сам ничего не ест. Он питается от меня. А взамен я получаю от него добрые сны.

Конан не понимал, как можно получать сны от неразумного животного, ни добрые, ни злые, но разубеждать Натаю не собирался. Каждый волен выбирать себе веру по вкусу.

Натая принялась вынимать из волос цветы и бросать их на постель. Следом за цветами она стала снимать свою красную одежду.

— Я не знаю откуда я, — говорила она. — Я помню холод, что-то белое всюду, огромные деревья и резкий запах. Я помню крики, что-то красное на белом — теперь я догадываюсь, что это была кровь, бородатых людей в шкурах и безбородых людей в яркой одежде. Помню грубые руки. Я думаю, моих настоящих родителей убили, а меня похитили. Большую часть детства я провела в повозке под белым пологом. Зимой мне было холодно, а летом жарко. Я не имела никакой одежды и мне дозволялось выходить только ночью. Анэм был единственной моей защитой и спасением. Его не отобрали от меня, знали, что он для меня значит. Без него я бы не прожила и нескольких дней. Потом я очутилась здесь. Я помню ласковые руки женщин, что мыли меня, умащивали благовониями и расчесывали волосы. Вода была горячей и это больше всего удивило меня. Гхоро стал мне господином. Он сказал, чтобы я называла его отцом, только так, всегда так и не иначе. Он преподал мне несколько хороших уроков, не жалея на меня гибких прутьев, и я запомнила его отеческие наставления. — Натая продолжала говорить, раздеваясь.

Ее красная одежда была одним длинным куском ткани, сложно завернутым вокруг тела.

Конан облокотился сначала на локоть, потом лег на спину, увлекая с собой Натаю, когда она полностью обнажилась, и принялся ласкать ее, прикрыв глаза и слушая жаркий девичий шепот. Он хотел ее, но не мог противиться глубокой усталости, внезапно охватившей все его члены, и крепко уснул. Натая приподнялась на ложе и посмотрела на сильное тело, лежащее рядом с ней. Она едва удержалась от того, чтобы погладить мужчину по груди и лишь провела над ней ладонью.

— Спи, мой воин, — тихо, одними губами, сказала она. — Спи, ибо тебе предстоит тяжелая работа.

Она соскользнула с ложа и оделась в белое сари. Она не стала ни насурьмливать брови, ни умащиваться благовониями, ни надевать звонких браслетов, ни подкрашивать охрой ступней. Она взяла с собой медный кувшин с вмятиной на боку и бесшумно выскользнула за дверь. Снаружи ее ждал человек с черной кожей и седыми, как лунь, волосами.

— Я готова, повелитель, — объявила Натая, опуская голову перед этим человеком, который впервые пришел к ней во сне много лет назад, как крылатый лев с пылающей гривой.

41

Конан открыл глаза от яркого света и тихих голосов. Голову он поднял с трудом, словно она была тяжелой как мельничный жернов. Внутри головы и внутри живота мелкие демоны затеяли какую-то пакость. Конан поморщился. Дверь в хижину была приоткрыта и внутрь заглядывали любопытные девичьи лица. Конан приподнялся на локте. Лица исчезли и послышался смех.

Конан огляделся. Взгляд его сразу упал на клетку с анэмом. Она была разворочена, а существо, скрывавшееся в ней, теперь лежало под столиком и не подавало признаков жизни. Глаза у существа — огромные желтые глаза с круглыми зрачками — были широко открыты. Анэм оказался похож на птицу, только вместо перьев его покрывала короткая серая шерсть. Клюв был тупым и маленьким, как у совы. Ног заметно не было. Конан ткнул существо кончиком меча. Признаков жизни у него от этого не прибавилось. Анэм был бесповоротно мертв.

Натаи нигде не было. Красная одежда лежала в углу, поверх нее покоились звонкие браслеты. Все осталось, как вчера, насколько помнил киммериец. Он поднял фарфоровый сосуд, поболтал его и с разочарованием понял, что вино кончилось.

— Убей его! Убей его! — послышались крики снаружи.

Северянин бросил сосуд, схватил меч и выскочил как был — в одной набедренной повязке.

Толпа мужчин, размахивая примитивным оружием и медными кувшинами, гоняла между домами и деревьями голого молодого человека с длинными волосами, который носился, как безумный. Его всего трясло, он рычал, огрызался и ревел. Мужчины хохотали и время от времени прикладывались к кувшинам.

Со всех сторон слышались ободряющие крики:

— Убей его! — кричали женщины, дети и старики.

Молодой человек бросился к дереву и присел под ним. К толпе мужчин присоединились остальные и обступили дерево кругом.

Конан огляделся и заметил у дома старейшин Серзака, мирно беседующего с вождем.

— За что они его? — спросил Конан, указывая мечом в сторону дерева.

— За тигра, — объяснил Серзак. — В него вселился дух тигра и сейчас ему принесут жертву, чтобы он не озлобился на деревню, когда ты убьешь его. Тигра, разумеется, а не этого бедного юношу. И не размахивай мечом, не омрачай людям праздник. Лучше выпей. В доме старейшин еще много полных кувшинов.

Конан без особой радости расстался с мечом, вернувшись в хижину Натаи и одевшись. Зайдя в дом старейшин, он увидел длинный ряд медных сосудов, до краев полных вина. Настроение его сразу улучшилось. Один кувшин он опорожнил сразу, а другой взял с собой.

Серзак и Гхоро присоединились к толпе. Горкан тоже появился рядом, прикладываясь к медному кувшину. Конан приблизился, но вливаться в толпу не стал.

Из-за домов вышел Госоро с молотком, длинным гвоздем и болтающимся на шее серебряным сосудом. Колдун пробрался сквозь толпу, подскочил к человеку-тигру и несколькими ударами неглубоко вбил гвоздь в дерево над его головой. Затем снял с шеи сосуд и принялся поливать гвоздь и голову одержимого. Кто-то притащил петуха. Одержимый бросился на петуха, схватил его и принялся бить головой об землю. Птица отчаянно сопротивлялась, орала, и пух с перьями летел во все стороны.

Конану вспомнилась Киммерия, холодная его родина, где даже летом нельзя было ходить без одежды, метель, бросающая колючий снег в лицо, отец, держащий его маленькую детскую руку в своей огромной теплой руке.

Длинноволосому молодому человеку наскучило мучить петуха, он оторвал ему голову и принялся жадно пить кровь.

42

Лениво, мягко поставив лапу на упавшую ветку, тигр нервно дернул кончиком хвоста вверх и перенес на лапу часть своей тяжести. Ветка с громким сухим треском переломилась. Тигр вздрогнул всем телом. Из соседних густых кустов шумно вылетела крупная птица. Она летела низко и молча. Тигр проводил ее усталым, печальным взглядом и принюхался.

Запах убитой женщины сладко возбуждал. Тигр съел самое вкусное, что в ней было, отдав в дар остальное мелким хищникам и муравьям. Морда тигра была все еще в крови.

Женщина, молодая женщина с золотыми волосами, пришедшая на реку одна с безрассудством обезумевшей лани, набрала воды и задержалась, чтобы сорвать приглянувшийся цветок с дерева. Она поставила медный кувшин на землю и потянулась вверх всем своим стройным телом. Голодный тигр бросился на женщину и одним ударом превратил ее всего лишь в большой кусок мяса с кровью. Добыча была легкой. Словно вернулись прежние времена, когда тигр жил в городе Хорто, ворота которого были теперь наглухо закрыты.

Предаваясь сладким воспоминаниям, тигр пропустил момент появления чуждого джунглям запаха. Запаха большого сильного мужчины. Он был уже близко, когда тигр обратил на него внимание.