Когда они начали спускаться, Карла повернулась к Моррису:

— Зачем вы все это делаете, а?

— Заткнись и иди молча.

— Нет! — вдруг заорала Карла. — Не заткнусь! — Она толкнула Морриса, и он упал. Молниеносным движением она выхватила револьвер у него из руки. Эвери не верил своим глазам: Моррис, растерянный, пытался встать, отталкиваясь от пола.

Лицо Карлы тоже выражало глубокое потрясение: она была в шоке. С минуту она смотрела на оружие в своих руках, как бы недоумевая, каким образом оно там оказалось. Затем она дрожащими руками направила его на Морриса.

— Теперь, сукин сын, ты будешь танцевать под мою дудку.

— Положи револьвер. Ты не знаешь, как им пользоваться.

Моррис отступил от нее подальше, но выражение его лица опровергало спокойствие его слов. Он выглядел напуганным.

— Ну, ты даешь. Думаешь, на спусковой крючок может нажать каждая дура?

— Может, — сказала Карла, — верно, черт побери. Теперь вы пойдете впереди меня, мистер, как вас там. — Голос Карлы прерывался и дрожал.

Они ступили на лестницу.

— Когда мы спустимся, я вызову копов из коридора. Там есть телефон. — Мать Джимми выглядела одержимой. Лицо блестело от пота.

Ее взгляд метался, стараясь охватить и впитать все сразу. О чем она думала? Откуда у нее взялось мужество сделать то, что она сделала?

— Твой сын — один из тех, кому следует сидеть в тюрьме, миссис Фелз, — сказал Моррис. — Если бы не он, никто не оказался бы в таком дерьме.

— Не желаю этого слушать. Иди себе.

Но Моррис продолжал:

— Если бы он не шлялся по улицам, предлагая всем свой зад, я бы не встретил его и ничего бы этого не случилось. Почему ему надо было этим заниматься, миссис Фелз, а?

— Еще одно слово, и я буду вынуждена воспользоваться этой штукой.

Слова были суровыми, а голос дрожал.

А Моррис, казалось, был слишком спокоен для той ситуации, в которой оказался, говорил связно и продуманно.

— Конечно, вы как мать не очень-то себя утруждали заботами о нем. В ту ночь, когда я его встретил, он был готов сосать мой член... чтобы заработать немного денег и купить себе чего-нибудь поесть. Разве это не обязанность матери — обеспечить едой своего тринадцатилетнего сына?

Карла заплакала.

— Джимми хорошо известен здесь, на улицах этой округи. Миссис, вы это знали? Говорят, он такой мальчик, который сделает что угодно... за подходящую цену. Скажите мне, миссис Фелз, как случилось, что такой малыш так быстро научился всяким пакостям? Где были вы?

Карла остановилась, чтобы вытереть слезы. Воспользовавшись этим, Моррис резко обернулся и, сцепив обе руки в мощный таран, ударил Карлу по лицу.

Эвери отпрыгнул в сторону, когда она опрокинулась спиной на лестницу, ударившись затылком о цементную ступеньку. Эвери вздрогнул от этого тошнотворного глухого удара. Револьвер поскакал вниз по ступенькам, и Моррис, сделав быстрое движение, схватил его прежде, чем Эвери успел сообразить, что делать.

Карла лежала тихо. Из ее уха вытекала тонкая струйка крови. Моррис наклонился над ней.

— Не говори мне, что эта сучка так ушиблась, что умерла. Она нам нужна.

Он взял ее тонкую руку и стал ощупывать ее в разных местах, стараясь определить, есть ли пульс. Он взглянул на Эвери:

— Она жива. Но, черт возьми, как нам ее вытащить отсюда?

И тогда высоко над ними скрипнула и открылась дверь. Вниз по лестнице поплыл женский голос:

— А потом она говорить ему: «Ну, если у тебя нет времени для собственного сына, то у меня нет времени для тебя».

Моррис в панике поднял голову и посмотрел вверх, потом на Эвери, словно ища ответа, что же делать.

Однако револьвер он направил на Эвери.

— Ни слова, — зашипел он, — нам надо выбираться отсюда. И быстро. Ты пойдешь первым. — Эвери замер рядом с Карлой, потрясенный всем, что произошло. В его спину уперлось дуло. — Пошевеливайся.

Эвери поспешил по ступенькам вниз. Он размышлял о том, что подумают женщины, когда найдут Карлу, распростершуюся на площадке, — решат ли, что она просто пьяна или заметят кровь и позаботятся о ней.

Как раз когда они дошли до конца лестницы, Эвери услышал, как одна женщина выдохнула: «О мой Бог! Как ты думаешь, что с ней могло случиться?»

И когда они открыли боковую дверь, запасной выход на случай пожара, и оказались в переулке, он услышал уже отдаленный, но отчетливый голос другой:

— О, не беспокойся о ней, лапочка. Это самая отпетая пьянчужка во всем нашем квартале. Оставь ее в покое и дай ей проспаться.

Звук их каблучков затих, когда Моррис вытолкнул его в переулок, на холодный ветер.

Глава 29

Солнце село, на улицах быстро стало темнеть, становилось все холоднее. Кучи грязного снега, уже начавшего таять под солнечными лучами, теперь покрылись корочкой льда. Лужи, которые раньше растрескивались, стоило Джимми ступить на них, теперь затвердели, и на них в любую минуту можно было поскользнуться.

Подул ветер с озера. Корка, образовавшаяся у Джимми в носу, потрескалась, а кожу лица покалывало, она зудела.

Джимми собирался выбраться из Чикаго к полуночи. Он надеялся выйти к шоссе 94, поднять большой палец и двинуть дальше, на север, может быть, в Милуоки. Там он сможет затеряться. По крайней мере, на время. Милуоки не был таким большим городом, как Чикаго, но Джимми, знал, что его мальчишеская привлекательность и там будет иметь спрос. Мысль о том, что он снова будет подвергать себя риску, не приходила ему в голову. Да и можно ли представить себе, чтобы одна и та же беда случалась с человеком два раза в жизни, не говоря уже о том, чтоб — в одном месяце? Кроме того, Джеффри Дэмер, человек, который, как он слышал, убивал таких же мальчиков, как он (и ел их), был надежно заперт в тюрьме.

Почему же Дуайт гулял на свободе? Как могло случиться, что таким, как он, сходит с рук все, что они творят?

Сейчас, когда он шел по Лоренс-авеню на восток, он вспоминал своих друзей, особенно Мирэнду, — живы ли они еще? Ведь никто из них, несмотря на свой скороспелый уличный опыт, не проявил достаточной ловкости, не защитил себя от этого монстра.

И еще была Карла, пьяная, одна в своей квартире. Как он мог ее оставить? Она нуждалась в его заботе. Сколько он помнил себя, мужчины всегда злоупотребляли беспомощностью его матери, пользовались ею, унижали ее.

Не раз он видел ее в синяках от побоев, порезах и ожогах, которые означали, что она снова «влюбилась». И всегда ему приходилось убирать грязь и мусор, оставленный ими после себя. Года в четыре Джимми случалось утешать мать, когда она плакала. Он водил своей маленькой ручонкой по ее спине и шептал:

— Тише, мамочка, все образуется, все будет хорошо.

Случалось, убирал следы ее рвоты, а от стойкого винного перегара в квартире у него кружилась голова. Бывало, он помогал ей добраться до постели, а когда она как куль валилась в кровать, маленький Джимми поднимал ее ноги и укладывал их на постели, укрывал ее и сам стелил себе на ночь.

Джимми почувствовал укол раскаяния: это было как физическая боль, от которой у него судорогой свело кишки и пересохло во рту. Он ненавидел всю эту постылую жизнь с матерью, свои заботы о ней, но кто еще мог это делать? Кто еще был у нее? *

И всегда повторялось одно и то же. Джимми ясно представил себе фасад здания, где жила его мать, — от дома он уже находился в нескольких кварталах, — и это заставило его остановиться. Он старался изо всех сил прогнать из памяти образ матери, вид ее дома, но чем сильнее он старался это сделать, тем настойчивее становились картины несчастья, которое может там произойти. Вдруг ему показалось, что его мать мертва, что ее убили. Он увидел Карлу в гостиной, распростертой на старой клетчатой кушетке; на ней не было ничего, кроме комбинации. Ноги были подняты на кофейный столик, а руки сложены под прямым углом к телу. Создавалось впечатление, что она распята: в правой руке она сжимала искусственный пенис, перепачканный кровью, в левой — деревянное распятие, изображавшее ее саму. На шее у нее были четки. Под ними виднелись сине-лиловые кровоподтеки. Из ее живота торчал нож, и кровь из раны запачкала комбинацию — на ней алело кровяное пятно. Белые стены были тоже в крови, кровь стекала по ним струйками.