Джимми было всего тринадцать лет, но он уже усвоил уроки улицы, уроки утрат и предательства.
Ричарду так хотелось доказать ему, что он ошибается. И прежде всего вытащить его из болота этой улицы — ее несчастий и отчаяния. Показать ему, что Бог существует.
— Джимми, мы не должны терять веры.
Джимми покосился на священника сквозь завесу дыма.
— Веры — во что? — пробормотал он, и голос его прозвучал как у маленького обиженного мальчика, впрочем, таким он и был. — Веры в то, что Бог делает все правильно? Где был Бог, когда меня насиловал этот псих? Где был Бог, когда я должен был слушать, как мою мать бьет и трахает каждый подонок, который приносит ей бутылку виски?
Ричард положил руку на плечо Джимми и сжал его.
— А тебе не кажется, что есть все же основание для веры?
Мальчик не шелохнулся. Ричард убрал руку и поглядел на застывшую в предутреннем покое улицу, на ярко-синее небо и подумал, как обманчиво все.
Если вот так лечь и доверчиво смотреть на небо, можно подумать, что там тепло и уютно. Но небо, как и многое другое, таит в себе горькую ложь...
Ричард сел рядом с Джимми.
— Меня тоже порой посещают сомнения. Меня, священника. Ты веришь этому?
— Нет! — Джимми раздавил ногой на полу сигарету и отфутболил ее.
— Право же, это так. Когда я вижу, что улица делает с такими славными детьми, как ты...
— Брось, Ричард. Я уж и прежде слышал лекции служащих департамента социального обеспечения...
Ричард рассмеялся, но смех его был невеселым. Как пробиться к этому мальчику? Мальчику, который оказался умнее, чем он думал. Ричард прислонился к стене, чувствуя, как виски наливаются головной болью.
С обостренным чувством вины и одиночества, которое вспыхнуло в нем, он хотел бы сейчас оказаться у алтаря церкви Святой Сесилии, когда он высоко поднимает освященную облатку, чтобы затем преломить ее со словами:
— Возьми это и съешь, потому что сие — тело мое. — Теперь он произнес бы их не так равнодушно, как раньше.
А как легко было ему, двигаясь сквозь толпу прихожан и поднимая чашу, говорить:
— Возьми и испей это. Здесь кровь моя — кровь нового и вечного завета.
Когда же эти слова утратили для него свое глубинное значение? Когда подвижничество священника стало просто работой, ничем не отличающейся от труда компьютерного программиста или каменщика, — просто работа, а не зов души? Сколько лет прошло с тех пор, как он не просто служил мессу, а верил в то, что говорит?
Он посмотрел на Джимми Фелза, который опустил голову на руки между широко расставленными коленками. Мальчик весь дрожал. Ричард снова сжал его плечо.
— Эй, дружище!.. С тобой все в порядке?
Лишь через несколько минут мальчик поднял голову и посмотрел на священника. Лицо его было мокрым от слез, глаза покраснели. Он демонстративно смахнул слезы и стал рыться в карманах, ища сигарету, но Ричард схватил его руку прежде, чем мальчик успел ее извлечь. Обнял Джимми и прижал его лицо к своей груди, гладя светлые волосы.
Джимми сопротивлялся, отталкивая священника.
— Черт возьми! Со мной все в порядке! — выкрикнул он, но в его словах не было уверенности.
Наконец они оба умолкли. Только изредка слышались судорожные вздохи Джимми.
Он ощущал руку священника на своих волосах и был благодарен судьбе за то, что нашлась эта широкая грудь, на которой он может выплакаться. Рубашка священника была свеженакрахмаленной и удивительно уютной — Джимми доверчиво обнял мужчину, испытывая счастье, что хотя бы на минуту он может побыть рядом с другим человеческим существом его пола, которое не пытается шарить ниже пояса, схватить его за пенис или яички.
— Знаешь, это все моя ублюдская жизнь, и моя вина, что... — прошептал он.
— Что? — В голосе священника прозвучало удивление.
— Понимаешь, что они все исчезли?.. Ничего бы этого не случилось, если бы я не связался с этим грязным типом, с этим жеребцом Дуайтом.
Священник крепче прижал Джимми к себе, и Джимми почувствовал желание забраться к нему на колени.
— Брось, Джимми. Этот тип творил зло и причинял людям горе задолго до того, как ты появился у него на пути. И может быть, то, что ты сопротивлялся, и разозлило его, заставило раскрыться. Теперь его легче разыскать.
— Да, ты-то можешь на это смотреть так. Пути Господни неисповедимы и все такое. Верно?..
— Ты так сердит на всех, что не веришь, что и в твоей жизни может быть что-то хорошее.
Джимми слушал священника и думал, что его слова благостная ерунда и выдумка, чушь собачья. Возможно, он уже говорил их другим детям, чтобы чувствовать себя лучше, не ощущать бессмысленности своей жизни.
Единственное утешение, которое священник мог сейчас дать Джимми, — физическое: руки, охватившие его тело, их прикосновение. Наконец Джимми сделал то, что ему хотелось: он забрался на колени священника. Мальчик почувствовал, как тело Ричарда вдруг окаменело, напряглось, когда он это сделал, но потом расслабилось. Ричард прошептал что-то вроде: «Теперь тебе лучше, лучше?»
Но Джимми не был в этом уверен. Ему хотелось молча лежать в этих удобных объятиях. Он угнездился на груди Ричарда, удобно уткнувшись в нее головой, и закрыл глаза. Джимми хотелось уснуть.
Он почувствовал губы священника на своей макушке — поцелуй.
— Знаешь, сынок,— сказал Ричард так тихо, что Джимми скорее почувствовал, чем услышал его слова, — ты особенный. И я говорю это не потому, что я священник, который наставляет на путь истинный заблудших детей. Я говорю это потому, что вижу в тебе нечто, чего не встречал ни в ком за долгие, долгие годы.
Джимми плотнее сжал веки. Сейчас ему хотелось слушать эту обычную муру: «взбодрись и обороти свое лицо к миру». Ему хотелось быть рядом с этим человеком и чувствовать себя защищенным его теплом.
Любимым. Джимми выбросил из головы эту последнюю мысль. Любовь бывает в кино. Он знал, что к чему в реальной жизни.
— Право, ты мне не безразличен, Джимми. — Ричард провел пальцами по волосам Джимми, отводя их назад. — Я люблю тебя.
Услышав эти слова, Джимми напрягся. Рано или поздно многие из его клиентов бормотали ему эти слова, не все, конечно, но многие. Обычно это бывало перед тем, как они кончали.
Джимми прижал голову с плотно сомкнутыми веками глаз к теплой груди и шее священника.
— Я не хочу этого слышать, — выдохнул он в грудь Ричарда, все крепче смежая веки, чтобы удержаться от слез, и делая усилие, чтобы комок растаял в горле. Это было мучительно.
Он слегка передвинулся на коленях священника, расслабился и ощутил его эрекцию. И он любит меня... Все верно. Он опустил руку вниз и как бы случайно нащупал выпуклость в штанах Ричарда. Убрав руку, он изменил положение так, что оказался сидящим на его коленях.
Склонив голову набок, он заглянул в глаза священника. На его губах играла улыбка.
— Хочешь меня поцеловать или нет?
Лицо Ричарда было печальным. Его брови над очками сошлись в одну линию.
— О Джимми, я совсем не это...
Джимми наклонился вперед и прижался открытым ртом к губам священника, заставив его замолчать. Тот не сопротивлялся. Язык Джимми скользнул в его рот. Джимми нежно покусывал его губы и терся об него.
— Ты меня любишь? Ха! — Неохотно расставаясь с ощущением уюта и надежности, он встал. — Ладно, — сказал Джимми и пожал плечами. — Думаю, я кое-чем тебе обязан и готов дать тебе эту малость за то, что ты помогал мне. — Джимми потянулся к застежке своих джинсов, расстегнул их и стянул штаны до колен. — Хочешь этого, да?
Джимми не мог понять, почему священник так на него уставился. Тот выглядел больным и смущенным. А Джимми думал, что он хочет этого.
Ведь он был возбужден, у него была эрекция, разве нет? Так почему он отказался? Джимми почувствовал, что в нем поднимается странное ощущение паники, и его собственная эрекция начала убывать.
— Что случилось? Что с тобой? — спросил он, его дыхание участилось. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Он выдвинул таз вперед, так, что пенис оказался на уровне рта священника.