— Я думала, у тебя уже готов план на сегодня?

Это было лучшее, что она могла ответить, намекая на приглашение. Но он оказался либо глуп, либо упрям, потому что не принял ее слов.

— Мои планы — это то, чего хочу я. А чего хочешь ты?

Его руки на ее талии жгли Эмили даже сквозь бархат. Она никогда не думала, что ладони могут быть тяжелыми, но его прикосновение буквально приковало ее к земле. Глаза Малкольма снова приобрели цвет расплавленного серебра, теплого и требовательного в неверном лунном свете. Он выглядел так, словно хотел поцеловать ее.

— Зачем тебе знать, чего я хочу?

Он встряхнул ее, лишь слегка, но достаточно, чтобы Эмили задумалась, почему ее тело так жаждет его прикосновений, ведь он с легкостью может ее сломать.

— Прекрати обращать мои слова против меня. Я хочу тебя. Ты это знаешь. Но еще я хочу узнать, чего хочешь ты сама. Я не согласен на страсть по ночам, которая утром обернется твоей ненавистью.

— Я тебя не ненавижу, — сказала она.

Малкольм слегка улыбнулся.

— Я тоже тебя не ненавижу. Браки переживали и меньшее.

И он поцеловал ее, легчайшим прикосновением губ, так быстро, что Эмили не успела понять, что происходит, а он уже отстранился.

— Итак, если ты меня не ненавидишь, значит ли это, что ты испытываешь ко мне страсть? — спросил он.

Он явно собирался заставить ее признаться в этом вслух. Но Эмили скорее позволила бы ему быть агрессором в соблазнении, лишь бы не чувствовать себя проигравшей. Это было нечестно по отношению к Малкольму, но что в этой жизни честно?

— Твои прикосновения мне не неприятны, — сказала она.

Неуверенный в себе мужчина был бы задет. Но Малкольм лишь нахально ущипнул ее за нос.

— Тебе придется быть более откровенной, дорогая.

Ее лошадь зашагала прочь от дорожки, и Малкольм отпустил Эмили, чтобы поймать поводья. И обернулся, зажав в руке поводья обеих лошадей. Приподняв бровь в молчаливом вопросе, он напомнил ей короля, который прикидывается грумом, — сильного, уверенного, привыкшего повелевать.

Но он не собирался приказывать ей прийти в его объятия — по крайней мере, сегодня. Она должна была сама сделать первый шаг, если хотела этого, если решила довериться ему.

— Ты собрался всю ночь продержать меня здесь, ожидая ответа? — огрызнулась она, не готовая к признанию.

Он дернул головой в сторону замка и конюшен за ним.

— Я должен отвести коней, поскольку грумов я отправил спать. Если ты хочешь меня, подожди в моей комнате. Если нет, спрячься у себя. Мне нужно не более получаса.

— И что, если я не стану тебя ждать? Ты отменишь свадьбу?

Он помрачнел, и под мягкостью слов, которыми он предлагал ей выбор, проступило его истинное лицо, лицо воина.

— Нет.

Это было резко, хрипло и окончательно.

— Я думала, ты ждешь от меня доброй воли.

— В постели — да. Но ты скомпрометирована, и в этом моя вина. К тому времени, как леди Харкасл достигнет Лондона, вся Британия будет знать о твоей испорченной репутации. Общество не примет меня, если я тебя брошу, а если и примет, я сам не смогу с этим жить. Так что пришло время признать, дорогая: ты выйдешь за меня.

Она глубоко вдохнула, ощутив запах вереска и остывающей кожи седел. Ей хотелось сбежать, отказать ему, сохранить все то, за что она так отчаянно боролась.

Но она хотела его. И выдох получился вздохом, когда он закончил свою речь.

— Ты станешь моей женой, — повторил он снова, словно не был уверен, что она поняла. — Выбор лишь в том, каким будет наш брак.

— Ты согласишься жить в разных домах?

Она не думала, что захочет этого, но должна была уточнить. Лошади фыркнули, протестуя, когда его рука сжалась на поводьях.

— В разных странах, если захочешь. Брак может быть комфортным, хотя тебе придется выполнять некоторые функции. И родить мне одного или двоих наследников, конечно. Я заберу их и выращу сам, они не помешают твоей драгоценной переписке.

Удар был сильнее, чем он предполагал. Она слишком осторожно упоминала письма, но его слова о детях удивили ее.

— Ты отнимешь у меня моих детей?

— Наших детей, — поправил он. — И суд передаст мне опеку. Но все не обязательно должно сложиться так. Мы можем жить в одном доме. И я уверен, что удовольствие от этого окажется слаще спокойного сна.

Она рассмеялась в ответ на его игривую улыбку.

— Какое великодушное предложение, милорд.

Малкольм ответил чопорным поклоном.

— Я даю лишь те обещания, которые в силах сдержать.

Эмили помедлила. Дальний уголок ее сердца уже знал, что она пропала. Она не видела ни одного способа вырваться из западни, в которую была поймана, и предпочитала соблазнения грабителя диктатуре тирана.

Он заметил ее промедление и решил воспользоваться преимуществом.

— Ты можешь получить все удовольствия, в которых отказывала себе, Эмили. Тебе не придется запираться с письмами до конца своих дней. Если ты придешь ко мне сегодня, я покажу тебе это. Если не придешь…

Он замолчал. Их взгляды встретились. В его глазах она видела голод и могла лишь гадать, что выдали ему ее глаза.

Он поцеловал ее, внезапно, быстро, не дожидаясь ответа. И она приникла к нему, надеясь, что он примет поцелуй вместо слов, которых она не могла произнести вслух.

Но Малкольм не позволил ей избежать объяснений. Он отстранился, тяжело дыша от усилия.

И когда она попыталась поцеловать его снова, он отступил на шаг.

— Если ты не придешь ко мне сегодня, я попытаюсь снова. Но только если ты меня попросишь. Не испытывай мое терпение, дорогая.

И он повел лошадей прочь, оставив ее стоять на дорожке. Эмили медленно побрела к лестнице. Гравий хрустел под ее ногами, откликаясь эхом его шагам, удалившимся в ночь.

Она знала, что нужно делать. Но как среагирует Малкольм?

Она шагала по комнате, делая крошечные круги между кроватью и камином. Она привыкла так делать, когда сюжет ее романа упирался в глухую стену. И сейчас чувствовала себя героиней своего же романа, попавшей в одну из ловушек, которые она как автор расставляла персонажам.

Но, если быть честной, Малкольм не был ловушкой. Он был неожиданной развилкой на дороге, которую, как ей казалось, она распланировала до конца своих дней. Неделю назад дорога вела в коттедж в Сассексе, к жизни среди чернильниц и присыпанных песком листов. Сегодня же дорога предложила ей партнера и жизнь, полную поцелуев Малкольма.

Если только ей хватит мужества свернуть.

Но для чего нужно больше мужества? Остаться на пути, который она спланировала для себя вопреки всем законам высшего общества, или отказаться от всего ради новой дороги, той, которой от нее ожидали с самого начала? Она полностью посвятила себя писательству, пожертвовала дружбой ради искусства, комфортом ради угроз испорченной репутации. Был ли Малкольм еще большим риском или трусливым побегом от жизни, которую она строила для себя сама?

Эмили заставила себя снять берет и перчатки и сесть у огня, но не смогла перестать нервно сплетать и переплетать пальцы. Эти вопросы были полезны при сочинении сюжета, но если она начнет размышлять о жизни, основываясь только на логике и структуре идеального романа, она сойдет с ума. Логика советовала бросить его, пока он не причинил ей боль, или, скорее, пока она не навредила ему.

Услышав шаги в коридоре, она забыла, как дышать. Логика буквально кричала ей, что пора бежать, когда повернулась дверная ручка, пыталась заставить ее остановиться, пока не поздно…

Но когда Малкольм вошел в комнату и огляделся, прикипев к ней взглядом, логика замолчала. Эмили смогла лишь сказать:

— Малкольм, я хочу тебя.

И он оказался рядом в мгновение ока. Она не успела даже подняться, он сам подхватил ее с кресла, заключил в объятия и нашел ее губы прежде, чем она сумела вздохнуть. Поцелуй не был вежливым — он был требовательным, голодным, в нем были все те неделикатные ощущения, о которых не пристало думать девицам.