Подошли к узкому фирновому гребню, в конце которого стояли палатки лагеря «б 400». Гетье пошёл первым. Шатаясь от слабости, балансировал он на снежном лезвии над пропастями. Следя за каждым его движением, шёл за ним Абалаков, готовый, в случае падения Гетье, спрыгнуть на противоположную сторону гребня.
Так можно было дойти до лагеря «6400». Но было неясно, что делать дальше. Спуск по скалистому ребру был неразрешимой задачей. Абалаков мог страховать на нём одного из своих больных товарищей, но не обоих сразу.
Но, подойдя к палаткам, увидели возле них людей. За полчаса до прихода штурмовиков в лагерь «6400» туда поднялись Цак, Нишан и Зекир с продовольствием и медикаментами. Помощь пришла вовремя, появилась надежда на благополучный спуск.
Следующий день пришлось провести в лагере «б 400». Абалаков, бывший накануне в слишком светлых очках, ослеп.
6 сентября начали спуск по ребру. Горбунов шёл с Абалаковым, Гетье — с Цаком.
Много мужества и самоотверженности проявил Цак 30 августа, когда, стремясь возможно скорее оказать помощь верхней группе, он спустился по ребру в одиночку. Но теперь, связавшись верёвкой с шатающимся от слабости Гетье, готовым на каждом шагу сорваться в пропасть и стащить его вместе с собой, Цак показал подлинный героизм.
Гетье впоследствии записал об этом в своём дневнике:
"6/IX.
У Абалакова резь в глазах почти совсем прошла. Решаем начинать спуск. Одеваемся и вылезаем из палаток. Н.П. с Абалаковым идут впереди. Ждём с Цаком, когда они несколько спустятся, чтобы не сбросить на них камней, после чего сами начинаем спуск. Иду по узкому скалистому ребру, как пьяный. Голова кружится, ноги так слабы, что не держат. Вот уже шесть дней, как я совсем ничего не ем, а до этого четыре дня был на голодном пайке.
Смотрю вниз, на двухкилометровые пропасти. Полное безразличие — упаду или нет. Балансируя, начинаю спускаться. Руки с трудом удерживают верёвку, закреплённую на крюках. Антон (Цак) молодчина, спокоен и не торопит. Идти связанным с человеком в таком состоянии, как я, — это на грани самоубийства. Кричу ему, что страховать его не буду, так как при моем состоянии это бесполезно, а я потеряю последние силы. Н.П. с Абалаковым идут также не быстрее нас. Ждём, когда они пройдут дальше. Цак даёт мне подержать свой ледоруб, я его кладу рядом, забываю о нем и при неосторожном движении сталкиваю вниз. Он делает несколько скачков по скалам и исчезает в бездне. Отдаю Цаку свой ледоруб. Положение наше сразу значительно ухудшается. Идти без ледоруба по скалам ещё кое-как можно, но по ледяному склону и фирновым гребням до крайности трудно.
Начинаем спуск дальше. Оледеневшие склоны. Впиваюсь ногтями в старые ступени. Наконец, благополучно внизу. Дальше идут скалы — это легче. Дохожу до узкого снежного гребня. Он настолько узок, что ступни не помещаются на нём. Балансирую без ледоруба, как канатоходец. Упасть — это значит стащить Цака. Смотрю только на свои ноги, куда их ставить. Но и это препятствие пройдено. С помощью Цака спускаюсь по верёвочной лестнице. Остаётся немного до лагеря «5900». Ещё усилие, и мы будем у цели. На последнем «жандарме» нас встречают носильщики. Наконец мы в лагере. Просто не верится, что мне, больному, удалось осилить этот спуск. Целиком обязан этим Цаку…"
7 сентября верхняя группа вернулась в ледниковый лагерь.
XIII.
Возвращение. — Поход на обсерваторию на леднике Федченко.
Итак, восхождение окончено. Мы уходим, покидаем место, где прожили месяц, где испытали величайшие тревоги и величайшую радость.
Мы укладываем вещи, свёртываем палатки. Маленький Дудин стоит в середине лагеря и распоряжается вьючкой лошадей. Маслаев терпеливо высекает на большом камне две надписи. Одна обнесена траурной каймой. Она говорит о неизбежных жертвах рудной борьбы:
Другая говорит о великолепной победе советских альпинистов. Под гербом Республики советов высечены слова:
Я пишу краткий отчёт о восхождении, кладу его в жестяную коробку из-под киноленты, тщательно заклеиваю изолировочной лентой и закладываю в тур на большом камне
Доктор Маслов осматривает больных. Пальцы на ногах Горбунова. по-прежнему безжизненно холодные. Маслов впервые упоминает слово «ампутация» Гетье очень слаб Сердце расширено, работает с перебоями. Рука Гущина гноится, опухоль не спадает. При перевязке он корчится от боли. Абалакова нет. Этот "львёнок пика Сталина., как его называл Горбунов, этот «человек-машина», как характеризовал его Гетье, вернувшись вчера вечером в лагерь после шестнадцатидневного восхождения, сегодня с утра решил «сбегать на соседний хребтик», чтобы сделать оттуда кое-какие наброски. «Хребтик» этот высился над ледником Сталина 800 метров отвесной скалы,
Наконец караван готов. Горбунов надевает валенки. Для него и для Гетье оставлены под верх две лошади. Мы помогаем нашим больным взобраться на седла и трогаемся в путь. Мы идём очень медленно. Лошади изнурены беспрерывной двухмесячной работой, ноги их сбиты в кровь и изранены острыми камнями. Они часто спотыкаются и падают. Мы помогаем им, тащим их вперёд по серакам и морене.
Пересекаем ледник Сталина и выходим на его высокий правый борт. Здесь мы останавливаемся и оборачиваемся назад. Мы стараемся в последний раз запечатлеть в памяти величественное сборище горных вершин, скал и ледников, среди которых прожили целый месяц.
Широкоплечий и мощный, на голову выше всех своих соседей, стоит, сверкая фирном своих граней, чернея вертикальной полосой восточного ребра, побеждённый нами гигант — пик Сталина. Крутая стена, покрытая снежными сбросами, исчерченная следами лавин, соединяет его с белоснежной пирамидой пика Молотова. Справа высится стройный конус пика Орджоникидзе.
За последнее время пустынное величие этого сурового пейзажа нас угнетало. Сколько раз мы вспоминали цветущие альпийские луга и густые леса Кавказа, пенистую голубизну его бурливых потоков. Но теперь мы вновь поддаёмся очарованию этой мёртвой страны скал и льда.
Караван медленно движется по зигзагам тропы, и гиганты горного царства проходят мимо нас в обратном порядке. Остаётся позади сахарная голова пика Орджоникидзе, чёрный скалистый отвес пика Ворошилова, широкая, сложенная из розового камня громада пика Реввоенсовета.
В прорыве хребта между пиками Ворошилова и Реввоенсовета высится скала. Её верхушка в точности повторяет контуры памятника Гоголю на Арбатской площади в Москве. Скала носит название «Гоголь на Памире».
К вечеру мы выходим на Бивачный. Нам предстоит пересечь его.
Караван идёт все медленнее, лошади выбиваются из сил. На опасных местах, когда тропа вьётся по краю трещин. Горбунов с нашей помощью слезает с седла и, осторожно ступая на пятки, идёт за лошадью. Гетье слишком слаб, чтобы передвигаться пешком. Со стоическим спокойствием едет он на шатающейся от усталости лошади вдоль трещин и провалов. Исхудалый, с вва — лившимися щеками, он напоминает Дон-Кихота на Россинанте. И когда его конь срывается в узкую трещину, он все так же спокойно раздвигает ноги, упирается ими в края трещины и присаживается на камни, пока его лошадь вытаскивают на верёвках. Надвигается ночь. Абалаков, Гок Харлампиев и я покидаем (караван и уходим вперёд. Мы прокладываем себе путь в полной темноте сквозь хаос ледяных бугров. Мы должны выйти к определённому месту, где в высоком валу боковой морены имеется проход. Иначе придётся перелезать через вал. Гок каким-то непонятным чутьём выводит нас к проходу, и через четверть часа мы лежим на кошмах у костра в подгорном лагере.