Мы молча расходимся по своим палаткам. Возле моей на камнях лежит спальный мешок, приготовленный для починки, катушка ниток, иголка, ножницы, все, как я оставил до обеда. Я смотрю на эти вещи и не узнаю их.. Рядом с вестью о гибели Николаева их будничность и обыденность кажутся странными.

Николаев встаёт передо мною таким, каким я знал его в Оше. Я вспоминаю, как он обучал меня скалолазанию на Сулейман-баши, как мы сражались с ним в шахматы в тенистом парке, купались в стремительной и мутной Ак-Буре. Так неожиданно и просто все это кончилось. «Сбит камнем с ребра»…

Но жизнь идёт своим чередом, — и я закрепляю на спальном мешке готовые оторваться пуговицы и продеваю кожаные шнуры в окованные триконями горные башмаки.

Впоследствии мы узнали подробности гибели Николаева.

29 июля Гетье, Абалаков, Гущин, Николаев и оба Харлампиева начали подготовительную работу на горе. Они поднялись со всеми носильщиками из ледникового лагеря по глетчеру и скалам к началу восточного ребра и здесь, на высоте 5600 метров , поставили первый высокогорный лагерь. Носильщики заболели горной болезнью, и их пришлось отпустить вниз. Плохо себя чувствовали и некоторые альпинисты, впервые поднявшиеся на такую высоту. Однако они остались наверху, чтобы акклиматизироваться.

На другой день решили приступить к обработке «жандармов». Николаев, обычно быстрый и нетерпеливый, в это утро собирался медленно и был готов позже других. Уже одетый, он снова забрался в палатку и лёг. Быть может, он не совсем хорошо себя чувствовал, но не хотел признаться в этом, боясь, что не попадёт в штурмовую группу,

Абалаков, Гущин и Гок Харлампиев, связавшись, пошли вперёд. Гетье, старший Харлампиев и Николаев следовали за ними на некотором расстоянии.

Первая тройка, миновав лёгкий первый «жандарм» и оставив на втором верёвки, которые должна была закрепить вторая тройка, стала подниматься по крутому снежнику к третьему «жандарму».

Гетье, старший Харлампиев и Николаев подошли к крутой стене второго «жандарма». Гетье и Харлампиев, уже поднимавшиеся на него во время прошлогодней разведки, решили идти вперёд, закрепить верёвки и спустить одну из них Николаеву. 0ни начали траверсировать по скале вправо. Когда Гетье, поднявшись на «жандарм», подошёл к его краю, он увидел, что Николаев, вместо того чтобы ждать верёвку, пытается взять крутую скалу в лоб. Он увидел затем, как из-под руки Николаева вырвался камень, ударил Николаева по плечу и сбил со скалы на узкое ребро. Николаев пытался сохранить равновесие, но вслед за первым камнем посыпалась целая каменная лавина. Вместе с ней Николаев покатился по крутому фирновому склону. Он не делал никаких попыток задержаться. Казалось, что он был убит или потерял сознание от ударов камней. Пролетев метров пятьсот, он скрылся в снежных сбросах.

Потрясённые гибелью товарища, альпинисты вернулись в лагерь. На следующий день они спустились в ледниковый лагерь и сделали попытку подойти к основанию склона, по которому падал Николаев, и найти его тело. Попытка не увенчалась успехом. Склон, очень крутой, поднимался вверх больше чем на километр. Приблизительно на середине находились снежные сбросы и скалы, куда скатился Николаев. Добраться до — них было невозможно.

Вечером Николай Петрович зовёт меня в свою палатку обсудить положение.

Мы решаем, что завтра Шиянов, Каплан и я должны отправиться в ледниковый лагерь, чтобы внести в отряд успокоение и принять участие в подготовке восхождения. Николай Петрович остаётся в базовом ожидать винты для радиостанции. Без этих винтов нельзя было собрать эту станцию, и восхож — дение в значительной степени теряло смысл. В связи с этим восхождение, назначенное на 10 августа, откладывается до 20-го.

Следующий день прошёл в сборах и писании писем. Надо было дать хотя бы короткий отдых лошадям.

Вечером в мою палатку залезает Николай Петрович. Мы молчим и думаем об одном и том же: о Николаеве, о восхождении, о предстоящем мне завтра пути по ледникам.

Потом Николай Петрович вынимает из кармана тюбик бромурала. Он протягивает его мне.

— На случай, если вы будете плохо спать на высоте, — говорит он.

VI.

На другой день утром мы отправляемся в путь. Николай Петрович и Дудин провожают нас по берегу Танымаса до переправы. Мы переходим бурлящий поток по перекинутому через него бревну и поднимаемся на морену. Базовый лагерь остаётся позади.

Хаотическое, бессмысленное нагромождение серых ледяных бугров, покрытых галькой и камнями. Местами крутые срезы обнажённого льда уходят вниз на 50 — 60 метров. Внизу маленькие грязные озерки. Гнетущий своим однообразием и безобразием ландшафт.

Едва заметная тропа, отмеченная небольшими турами, вьётся между буграми. Вверх, вниз, вверх, вниз, — иногда по самому краю крутых срезов.

Тяжело навьюченные лошади с трудом идут по тропе. Их ноги у бабок сбиты, и следы крови остаются на камнях. Гальки и камни часто скользят на льду. Тогда у лошадей разъезжаются ноги, и они падают.

Мы идём за караваном. Идём молча, внимательно глядя себе под ноги, выбирая место для каждого шага. Идём, упорно преодолевая сопротивление морены. Впереди маячит высокая гора с характерной, плоской, как бы срезанной вершиной. Мы знаем, что она стоит у впадения в ледник Федченко ледника Бивачного. У её подножья мы будем ночевать и завтра свернём на Би — вачный. До горы как будто рукой подать. Но мы идём час, другой, третий — расстояние не сокращается. Да и высокие хребты, окаймляющие ледник, словно движутся вместе с караваном: за полдня пути пейзаж почти не меняется. По обе стороны от нас все те же скалы, обрывы, снежные сбросы.

Мы (начинаем чувствовать усталость — скорее психическую, чем физическую. Внимание слабеет, трикони все чаще задевают за камни, нога подвёртывается.

Мы пересекаем ледник наискось к его правому краю, хотя Бивачный впадает в Федченко слева. Но на правой части глетчера в морену врезается клин открытого льда. Мы переходим на лёд, и сразу становится легче передвигаться. Все трещины открыты и их нетрудно обойти. Ручьи талой воды с шумом текут по глетчеру, исчезая в узких, голубых ледяных колодцах. Далеко впереди из-за поворота ледника видны гигантские фирновые поля его верховья и белоснежный массив Шпоры.

Наконец мы поравнялись с горой у устья Бивачного. Мы снова пересекаем ледник, выходим к его борту и на маленькой скалистой площадке останавливаемся на ночлег.

Пока караванщики развьючивают лошадей, мы с Шияновым проходим немного дальше вперёд, до поворота на Бивачный. Перед нами — тот же унылый моренный пейзаж, грандиозный хаос серых ледяных бугров, крутые ледяные срезы, грязные озерки. Скалы на левом берегу ледника сильно выветрены. Они образуют целую каменную армию «монашек», больших остроконечных столбов, стоящих правильными рядами.

Но в верхней части ледника Бивачного картина сразу меняется. Ледник слева окаймлён грядой высоких снежных пиков. Они выстроились одна за другой, словно наряд караула, охраняющего вход в самое сердце неисследованной области, в самую глубину горного узла Западного Памира.

Мы раскладываем на плоском камне карту, ориентируем её и начинаем определять: широкий, ближе других к нам стоящий массив светлорозового камня, увенчанный фирновой макушкой, — пик Реввоенсовета, 6330 метров , за ним — чёрная отвесная стена, вздыбленная в давней космической катастрофе, — пик Ворошилова, 6660 метров , вдали — ровный скалистый конус со снежной вершиной, похожей на сахарную голову, — пик Орджоникидзе, 6330 метров.

За пиком Орджоникидзе мы различаем ещё одну вершину. Она почти закрыта своим соседом и кажется гораздо ниже его. Видна только часть широкого снежного шатра.

Мы сверяемся с картой. Сверяемся дважды, трижды, боясь ошибиться. Сомнений нет — это пик Сталина, высочайшая вершина СССР, одна из высочайших вершин мира — 7 495 метров.