Представитель прусского короля Фридриха Великого при дворе Екатерины II граф Сольмс 4 марта 1774 г. представил своему правительству подробный отчет о событиях жизни императрицы. Они, по его мнению, сильно осложняли принятие каких-либо важных политических решений в России: «…при дворе начинает разыгрываться новая сцена интриг и заговоров. Императрица назначила генерала Потемкина, недавно вернувшегося из армии, своим генерал-адъютантом, а это необыкновенное отличие служит вместе с тем признаком величайшей благосклонности, которую он должен наследовать от Орлова и Васильчикова. Потемкин высок ростом, хорошо сложен, но имеет неприятную наружность, так как сильно косит. Он известен за человека хитраго и злаго, и потому новый выбор императрицы не может встретить одобрения». Говоря о вхождении Потемкина в орбиту ближайших людей Екатерины, Сольмс опасается столкновений его с Орловыми и предполагает развитие ситуации: «Хотя теперь Орлов и не разчитывает уже на прежнюю благосклонность к нему императрицы, однако нет оснований предполагать, чтобы он желал разстаться со своим первенствующим значением, и так как новый любимец, по-видимому, настолько же честолюбив, насколько тщеславен, то надо думать, что эти два соперника согласятся разделить между собой влияние на дела». Наблюдая за двором со стороны, прусский дипломат не мог знать о действиях опытной в управлении Екатерины, которая сумела иначе решить вопрос между Потемкиным и Орловым.
Положение, занятое Г.А. Потемкиным при дворе, было совершенно особое, ни прежде, ни после никто не достигал подобных успехов. Это отмечали и современники князя: «Любимцы ее (Екатерины II. — Н.Б.) не имели до сего никакого важного значения в правительстве…» «Никогда еще ни при дворе, ни на поприще гражданском или военном, — писал французский посол граф Л.-Ф. Сегюр, — не было царедворца более великолепного и дикого, министра более предприимчивого и менее трудолюбивого, полководца более храброго и вместе нерешительного». Положение Потемкина не зависело от того, кто именно занимал в Зимнем дворце ближайшие апартаменты к внутренним покоям императрицы — А.П. Ермолов или А.Д. Ланской, A.M. Мамонтов или кто-то другой. Оно было основано прежде всего не на интимной связи, и потому было значительно серьезнее, прочнее и не прекращалось с окончанием фавора — оно коренилось как в согласии государственных идей и политических целей, так и в тождестве взглядов и намерений. Об этом писала и сама Екатерина: «У князя Потемкина были качества, встречающиеся весьма редко и отличавшия его между всеми другими: смелый ум, смелая душа, смелое сердце. Вот почему мы всегда понимали друг друга».
Так началась блистательная карьера Г.А. Потемкина, состоявшаяся благодаря его разносторонним способностям. Екатерина II сумела увидеть их и оценить. В марте 1774 г. Г.А. Потемкин получил чин генерал-адъютанта и был назначен подполковником Преображенского полка, в мае — членом высшего совещательного органа — Совета при высочайшем дворе, генерал-аншефом и вице-президентом Военной коллегии, в декабре награжден орденом Св. Андрея Первозванного, 10 июля 1775 г. возведен в графское достоинство, в 1776 г. пожалован в поручики Кавалергардского корпуса и 27 февраля того же года стал князем Священной Римской империи с титулом светлейшего.
Екатерина II очень довольна, когда удается порадовать своего любимца знаками государственных наград. «Здравствуй, миленький, и с Белым Орлом, и с двумя красными лентами, и с полосатым лоскутком, который, однако, милее прочих, ибо дело рук наших. Его же требовать можно как принадлежащий заслуге и храбрости», — веселится довольная императрица, поздравляя Потемкина с получением синей ленты польского ордена Белого Орла, двух красных лент орденов Св. Анны и Св. Александра Невского, носившихся через плечо, а полосатый лоскуток (черно-оранжевая ленточка) принадлежал к боевому ордену Св. Георгия 3-й степени, полученному Потемкиным еще в 1770 г. Боевые награды, говорит Екатерина, несоразмерно дороже, чем парадные награждения.
Назначение Потемкина подполковником Преображенского полка, полковником которого была сама Екатерина, показало двору, что это не временное увлечение императрицы, что Потемкин нечто более серьезное, чем один из фаворитов. «Все странною манерою идет, — сообщает графиня Е.М. Румянцева своему мужу, бывшему командиру Потемкина фельдмаршалу П.А. Румянцеву о переменах при дворе, — не так, как прежде, в публике сдержана благопристойность, так что и отмены никакой нету, а больше все старых менажируют, подполковничество гвардии их (Орловых. — Н.Б.) с ног срезало и доказывает, что он преодолел, потому что Алексей Григорьич здеся и в бытность его при нем определяется другой в полк. Григорий Александрыч теперь ту методу ведет, что сказывает, что во всех ищет дружбы… Граф Чернышев весьма смутен, ходит и твердит, что в Ерополец жить поедет… Я теперь считаю, что ежели Потемкин не отбоярит пяти братов, так опять им быть великим. Правда, что он умен и может взяться такою манерою, только для него один пункт тяжел, что великий князь не очень любит, и по сю пору с ним ничего не говорил, как и приехал из армии; да не мудрено это будет, вперед все сделается, сын с материю на такой ноге нонеча, что никогда так не бывали, он может к ней идти, коли хочет, и сам обо всем с нею говорить… И графа Панина состояние или кредит стал гораздо лучше; он нонеча так делался, что и мало ездил в эти дни, когда такая перемена делалася у двора и по наружности никакого виду, а Григорий Александрыч с ним очень хорошо…»
Екатерина Михайловна Румянцева, занимая должность обер-гофмейстерины при малом дворе наследника престола Павла Петровича, была прекрасно осведомлена в придворных интригах, и ее письма к мужу чем-то напоминают реляции о событиях военной кампании. Действительно, она показала, что Потемкин повел правильную политику при дворе — старается быть другом всем. И еще один урок придворной жизни дала ему сама Екатерина II: «Только одно прошу не делать: не вредить и не стараться вредить Кн[язю] Ор[лову] в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны. Нет человека, которого он более мне хвалил и, по-видимому мне, более любил и в прежнее время, и ныне до самого приезда твоего, как тебя. А есть ли он свои пороки имеет, то ни тебе, ни мне непригоже их расценить и разславить. Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь. Вот те нравоученье: умен будешь — приимешь; неумно будет противуречить сему для того, что сущая правда». Потемкин понял — после своего назначения подполковником Преображенского полка он посетил своего предшественника Алексея Григорьевича Орлова, брата прежнего фаворита Григория, и беседовал с ним о делах полка. Уже 25 сентября 1774 г. в письме из Пизы, куда он отправился выполнять важнейшую государственную миссию по захвату самозванки Таракановой, Алексей Орлов одобрял меры, разработанные Потемкиным для восстановления состояния Преображенского полка, выказывал ему дружеские чувства, жаловался на плохое здоровье. Орловы должны были принять нового любимца императрицы, которого они давно и хорошо знали.
Особо доверяя Потемкину, Екатерина советовалась с ним при подготовке официальных писем к Орловым и ставила своего ближайшего помощника в известность о характере переписки: «Голубчик, при сем посылаю к вам письмо к графу Алексею Григорьевичу Орлову. Есть ли в ортографии есть ошибка, то прошу, поправя, где надобно, ко мне возвратить». Ровные отношения с Орловыми сохранил Потемкин и в последующие годы, когда уже занял крупные посты в государстве. 21 августа 1788 г. Алексей Орлов благодарил его за заботу о своем воспитаннике — внебрачном сыне Александре Чесменском (тот состоял в штате князя). «При сем случае, — продолжал герой екатерининских времен, — посылаю к вашей светлости лучшаго из моих кипрского вина двенадцать бутылок за печатею моею, которое я в бытность мою в Санкт-Петербурге обещал вашей светлости по приезде вашем в Москву… желаю от сердца моего оное употребить во здравие».