Таким образом, в военном отношении Берлин представлял собой почти открытый город. С архитектурной точки зрения это было скопление маловыразительных строений и пригородных домишек. Тогда еще ничто не предвещало то художественное, хотя и неоригинальное великолепие, которое прославило его впоследствии благодаря промышленному процветанию и военным победам. Не было ни триумфальных ворот, ни колонн воинской славы, ни героических статуй, ни музеев, наполненных награбленным в Греции. Фридрих I построил королевский замок на месте старого маркграфского, а также Арсенал, Академии Наук и Изящных Искусств. Фридрих Вильгельм I распланировал площади, проложил новые улицы и выстроил дворцы на Вильгельмштрассе. Берлин был тогда прежде всего городом военных, чиновников и придворных. Однако благодаря Фридриху I и отчасти Фридриху II он мало-помалу становился интеллектуальной столицей Германии, и его уже называли Intelligenz-Stadt и «Афинами на Шпрее». Сюда трижды приезжал Лессинг, которому в 1758–1760 гг. довелось быть свидетелем русской оккупации. Моисей Мендельсон стоял здесь во главе литературной и философской жизни.
Поскольку берлинская торговля и промышленность, столь развившиеся впоследствии благодаря положению столицы в центре целой сети озер и рек, были еще в зачаточном состоянии, город не мог похвастаться большими капиталами. Он был просто беден, как и вся Пруссия и ее король. Что касается населения, то к концу Тридцатилетней войны{69} оно сократилось до 6 тыс. чел., но при первом короле возросло до 50 тыс., а при втором{70} до 90 тыс. К концу царствования Фридриха II в Берлине обитало уже 145 тыс. душ. Не боясь ошибиться, можно сказать, что ко времени русского вторжения в нем было 120 тыс. жителей.
При появлении неприятеля генерал Рохов почти совсем потерял голову. Три его батальона, всего 1200 чел., отнюдь не возмещали свое малое число качеством — в них было немало пойманных дезертиров и даже военнопленных: саксонцев, шведов, французов и русских. Рохов уже подумывал об уходе из города. Но в Берлине находились тогда и отставные генералы, например Левальд, и получившие ранения (Зейдлиц, Кноблох). Они стали стыдить его за малодушие и уговорили сопротивляться. Он приказал спешно соорудить флеши перед воротами предместий по образцу Котбуских и поставил там пушки с инвалидной прислугой. В стенах были пробиты бойницы, а 30 солдат заняли Кёпеникскую цитадель, чтобы защищать переправу через Шпрее. Рохов разослал повсюду курьеров с просьбой о помощи: Хюльзену в Торгау, на границе Саксонии, и в Темплин, к принцу Вюртембергскому, который собирался напасть на шведов. Оба генерала отозвались на его призыв: когда Тотлебен входил в Вустерхаузен, Хюльзен был не далее чем в семи милях от Берлина, а принц в шести.
Приготовления военных властей посеяли панику среди жителей: богатые горожане бежали в Магдебург и Гамбург со всеми деньгами и ценностями. Правда, на какой-то момент все успокоились, приняв авангард Тотлебена за подошедшие подкрепления. Здесь-то и началась выдающаяся деятельность Готцковского, «купца-патриота», который оставил драгоценные воспоминания о происшедших событиях[275]. Он призвал жителей собирать деньги для провианта войскам-защитникам, и на них были закуплены хлеб, пиво, branntwein[276] и мясо. Этим и ограничилась роль населения в обороне Берлина. Дом самого Готцковского, об отношениях которого с Тотлебеном было известно, послужил убежищем для всех, опасавшихся за свое имущество. Евреи прятали там даже золото.
В ночь на 3 октября Тотлебен перешел в Вустерхаузен. Утром 3-го он послал кроатских гусар в Потсдам для уничтожения там воинских магазинов. Сам же пошел на Берлин[277], имея в авангарде казаков Туроверова.
К 11 часам им были уже заняты высоты против Котбуских и Галльских ворот. Он послал к генералу Рохову поручика Чернышева с требованием о сдаче, но получил отказ, после чего начались приготовления к бомбардировке города и штурму ворот в предместьях.
В 2 часа был открыт огонь, но, поскольку в наличии оказались только гаубицы малого калибра, зажечь сколько-нибудь сильных пожаров так и не удалось. К тому же снаряды не проламывали городскую стену. Тогда прибегли к каленым ядрам, которые вызвали продолжавшийся до утра пожар. Рохов, со своей стороны, отвечал пушечным огнем, и в течение дня русские так и не смогли добиться господства своей артиллерии.
В 9 часов вечера Тотлебен решился на одновременный штурм обоих ворот. Князь Прозоровский с тремя сотнями гренадер и двумя пушками должен был атаковать Галльские ворота, а майор Паткуль такими же силами — Котбуские. Каждая из этих колонн имела в резерве 200 пеших и два эскадрона конных гренадер.
В полночь был дан сигнал атаки, несмотря на очень слабую артиллерийскую подготовку. Князь Прозоровский все-таки взял Галльские ворота и закрепился там, но, не получив поддержки, к рассвету был вынужден отойти. Что касается Паткуля, то атака на Котбуские ворота оказалась неудачной.
После этого возобновилась бомбардировка, продолжавшаяся до утра. Было выпущено 655 снарядов, в том числе 567 бомб. Днем стало известно, что в город вошел авангард принца Вюртембергского (7 эскадронов), а его пехота идет к Берлину форсированными маршами. Это подкрепление составляло 5 тыс. чел.
Тотлебен отошел к деревне Кёпеник, и вечером 4 октября у Котбуских и Галльских ворот оставались только казаки Цветиновича и Туроверова. Но к утру под натиском принца Вюртембергского им тоже пришлось отступить.
В этом неудавшемся набеге у русских вышло из строя 92 чел. и они потеряли 8 гаубиц. Ответственность за неудачу лежит прежде всего на Тотлебене. Почему, имея столь мало пехоты, он еще и разделил ее на две штурмовые колонны? Пытаясь оправдаться, в своих рапортах он то преувеличивал собственные потери, то утверждал, будто по городу было выпущено 6,5 тыс. снарядов, и обвинял Чернышева в неоказании ему помощи, хотя прекрасно знал, что этот генерал мог прийти в Кёпеник только 5 октября, да и сам Тотлебен просил лишь о том, чтобы «прикрыть ему спину». Поспешный штурм произошел, несомненно, от нежелания делить с кем-либо славу успеха. Впоследствии Тотлебен утверждал, будто не форсировал штурм, опасаясь, что солдаты рассыплются по городу и ему не удастся собрать их. Впрочем, все его рапорты, относящиеся к этой осаде, являют собой смесь лжи и противоречий. По словам нашего военного агента при русской армии маркиза де Монталамбера, Тотлебен «расквасил себе нос о берлинские стены».
3 октября Чернышев занял Фюрстенвальде и, осознав все предстоящие трудности, запросил у главной квартиры в качестве подкрепления кавалерию Гаугревена, сообщая при этом, что со стороны Берлина слышна сильная канонада. 4-го он получил от Тотлебена просьбу о помощи людьми, пушками и снарядами. Все это было отправлено к нему той же ночью в сопровождении двух пехотных полков. 5-го вечером Чернышев соединился в Кёпенике с Тотлебеном и принял на себя общее командование — сомнительное и оспариваемое, если учитывать трудный характер этого последнего. Одновременно была получена депеша от Фермора, сообщавшего, что к нему форсированными маршами идет дивизия Панина.
Весь день 6-го ждали Панина, поскольку Фермор предписал ничего не предпринимать до его подхода. Кроме того, сообщалось и о скором прибытии австро-саксонского корпуса под командою Ласи. Поэтому русский генерал ограничился лишь рекогносцировкой правого берега Шпрее.
Принц Вюртембергский, в свою очередь, приказал генералу Хюльзену ускорить движение к Берлину через Потсдам, и вскоре казачьи разъезды обнаружили приближение первых прусских отрядов силою в 5 батальонов и 12 эскадронов.
7 октября Чернышев получил депешу Панина, который после перехода в 30 верст прибыл в Фюрстенвальде и в тот же вечер должен был подойти к Берлину. Чернышев решил атаковать принца Вюртембергского и в случае успеха штурмовать восточные предместья. Тотлебену он отводил лишь вспомогательную роль для отвлекающего маневра на левом берегу. Но Тотлебен ради сохранения своей независимости воспользовался тем обстоятельством, что между ним и его непосредственным начальником, Чернышевым, текла Шпрее. В тот же день, не дожидаясь прибытия Ласи, он возобновил штурм западных предместий и снова разделил свои эскадроны и батальоны между Котбускими и Галльскими воротами. Однако господствующие над ними высоты были уже заняты принцем Вюртембергским. Тем не менее после трехчасовой канонады Тотлебен принудил его укрыться за городскими стенами.