– сказала я вслух.Кого? – послышалось за моей спиной. Это Тимошенко спросил.Я и не заметила, как он подошел.Своих солдат, – ответила я.Ну и правильно. А помнишь, как испугалась: зэки, урки – караул!..Иди-ка ты знаешь куда... – весело сказала я. – Как твое здоровье? Настроение, кажется, ничего? Ну, я рада за тебя.Тимошенко удивился:Да? А я думал, что ты меня презираешь.Вот чудак-человек! Да за что ж мне тебя презирать? По-твоему, я бесчувственная деревяшка? Думаешь, ничегоне понимаю?Он крепко пожал мне руку и, ссутулившись, пошел прочь.Мы идем вперед четвертые сутки, но так и не можем, войти в соприкосновение с противником. Фланги нашего фронта ушли далеко вперед и ведут бои уже на смоленской земле. Наученные горьким опытом под Сталинград дом, немцы боятся окружения и отходят, не принимая боя. Мы в самом центре наступающих войск, и перед нами не основные силы противника, а его арьергарды, прикрывающие отступление фланговых частей. Немецкие заслоны упорно уклоняются от боя, и нам остается только зубами скрипеть, когда с наступлением темноты враг поджигает очередную деревню и ускользает у нас из-под носа. Иногда вдруг на горизонте вспыхивают сразу несколько деревень, и горят они, как сигнальная цепочка. И тогда ярости нашей нет предела. Усталые солдаты невольно прибавляют шаг, и по адресу факельщиков слышатся проклятия и угрозы. У всех нас одно желание: догнать врага, навязать ему хороший бой и гнать без передышки, так, чтобы он опомниться не успел.Погода стоит безветренная, морозная. В безоблачном небе с утра играет нежаркое мартовское солнце. Но оно нас только раздражает. Под солнечными лучами снег искрится всеми цветами радуги, и от этого у нас, как у альпинистов, болят глаза. Тишина. Ни звука. Кажется, что всё это когда-то уже было: и белое безмолвие, и ни с чем не сравнимая усталость. Перед самым наступлением нас переодели в полушубки, и теперь нам жарко и тяжело.Я то и дело оборачиваюсь назад и хмуро оглядываю своих подчиненных. Грязные, потные, молчаливые, они, как репинские бурлаки, налегают грудью на лямки пулеметных волокуш и бредут, с трудом переставляя отяжелевшие ноги и низко опустив головы. Я ощущаю в сердце легкое противное покалывание – это подкрадывается жалость. С трудом проглатываю горькую, густую, как мыльная пена, слюну, пытаюсь сообразить, когда же мы в последний раз спали,- и не могу вспомнить. Думать мешает нудный звон в ушах.На одном из привалов меня догнали Аносов и Федор Хрулев.Хочешь есть? – спросил Хрулев и сунул мне в руку половину сухаря.Нет, – ответила я и, прислонившись к Федору, заснула стоя.Упадешь, – дернул он меня за поясной ремень.- Ни черта не стоят наши ученые. Нет, чтобы изобрести переносные противосонные аккумуляторы: в обороне вволю спишь – они заряжаются, накапливают избыток сна. В наступление двинулись – их за спину, как кислородную подушку...Я слышу каждое слово Аносова, но смысл сказанного не доходит до моего сознания. Подушка?.. Какая подушка? Ах, бабушкина большая пуховая подушка... Перед моими закрытыми глазами она вырастает до чудовищных размеров и сама услужливо лезет под голову..,- Первая рота, встать!- Вторая, поднимайсь!Пошла перекличка...Я, как строевой конь, встряхиваю головой и тоже командую:- Третий пулеметный, встать!Подъем занимает едва ли не больше времени, чем сам привал. Уж лучше бы и не было этих привалов. Солдаты валятся в снег, мгновенно засыпают, и будить их потом сущее наказание. Спасибо, часто помогает Тимошенко. Я не ложусь и даже не сажусь: боюсь – не встану.В сумерках перед очередной деревней нас накрыл минометный огонь. Сон как рукой сняло. Колонна почти мгновенно рассыпалась на отдельные ячейки. Проворно залегли в снег, переждали обстрел. Потом врассыпную, с опаской двинулись на темные, притихшие под снежным одеялом постройки.Нас перегнали верховые. Человек тридцать. Это разведчики Ватулина превратились вдруг в кавалеристов.Лошади проваливались в снег по самое брюхо, вставали на дыбы, крутили длинными хвостами и продвигались вперед несуразными заячьими скачками.До деревни оставалось не более четырехсот метров, когда вспыхнул и сразу же ярко запылал крайний дом. Послышалась автоматная стрельба. Разведчики с кем-то схватились. Пока мы добрались до первых сараев, в горящем доме обрушилась крыша. Дикий, нечеловеческий вопль донесся со стороны пылающего костра. Кто-то вдруг крикнул с болью и яростью и сразу же умолк. Оказалось, фашисты-факельщики бросили в середину горящего дома своего же раненого на глазах нашей изумленной разведки. Разведчики были так потрясены, что упустили момент, – поджигатели скрылись. Я вначале не поверила: не может быть, чтоб своего! Уж не местного ли жителя?Евгений Петрович Рогов сказал:Прикончили своего, что ж тут удивительного?Меня удивляет не сам факт, а способ, – возразила я. – Звериная жестокость. Ведь могли просто пристрелить.Рогов усмехнулся:- Во-первых, это войска СС. Они еще и не на такое способны. А во-вторых, пристрелить – надо унести труп, а их настигали ребята Ватулина.Да, ведь есть секретный приказ Гитлера не оставлять трупы на поле боя. чтобы мы не имели представления о потерях фашистов. Впрочем, бывает частенько и так, что фрицам не до покойников.Уже в деревне меня остановила Варя. В неверном свете пожара ее глаза казались косыми от непроливпшхся слез.Какой ужас! – громким шепотом сказала она мне. – Люди живого человека в огонь...Не люди, а звери, – поправила я. – И не человека, а факельщика. Собаке – собачья смерть!Но Варя, как завороженная, всё глядела в сторону догорающего дома и с ужасом повторяла:- Живого в огонь!..Видно вспомнила свою заживо сожженную бабку. В деревне остановились. По цепочке приняли команду: “Командиров рот к комбату!”Наш Ухватов возвратился скоро и коротко сказал:- Спать! Часовых не надо. Деревню охраняют разведчики.Наступление на нашего командира роты подействовало благотворно: трезвый и, что удивительно, не злой.Мне на весь взвод достался один дом. По-хозяйски распахнули тесовые ворота, затащили во двор волокуши с пулеметами.Горница вместительная. Мебели никакой, если не считать обшарпанного стола посередине.Непочатов полез в затылок:Надо бы соломы.Не выдумывайте, – возразила я, – голый пол – не снег. Спать!А как же вы?Замечательное ложе, не правда ли? – показала я на стол.Солдаты, лениво переговариваясь, укладывались впокатушку, и, пока я вертелась да примерялась на столе, всю избу наполнил густой, заливистый храп.- Вставайте! Вставайте! – назойливый голос лез мне в уши, и я явственно чувствовала, как кто-то довольно бесцеремонно дергает меня за ногу. А знакомый голос опять над самым ухом въедливо и требовательно: – Да проснитесь вы, наконец! Лейтенант Ватулин пришел. Вставайте! Я села на столе с закрытыми глазами. “Ватулин? А при чем здесь Ватулин? Он мне не начальник... Ах да, губная гармошка!..” Снова попыталась улечься. И теперь уже совершенно явственно услышала голос Непочатова:- Товарищ младший лейтенант, ведь вас давно ожидает лейтенант Ватулин!Я опять села и открыла один глаз. У порога стоял командир взвода разведки и улыбался как ни в чем не бывало. Луч жужжащего трофейного фонарика поскакал по лицам спящих солдат и заглянул мне в глаза. Я загородилась рукой и неласково спросила:Что тебе надо?Лейтенант засмеялся:На свидание пришел.- Я вот покажу тебе свидание, нахал! Погаси свой дурацкий фонарь!Голова сама, против воли, клонится на полевую сумку.- Подожди, не укладывайся, дело есть! Хочешь со мной в разведку?Я вскинулась, как пружина:- Пошел ты со своей разведкой знаешь куда? Брысь отсюда! Человек четверо суток не спал...Ватулин издевательски засмеялся:Ничего себе девушка кроет! Слабый пол... Нежное существо...Непочатов! Выставите его за дверь! И ложитесь спать.Слушай, спящая красавица, тебя вызывает командир полка!Уйди, болтун!Без травли.Меня? Сам подполковник? – на этот раз мне удалось открыть оба глаза разом. – Зачем?Не знаю. Пошли.Непочатов пятится к двери, уступая мне проход, и высоко в вытянутой руке держит зажженную нитку кабеля, как маленький горящий факел. Посмотрела на часы: “И трех часов не дали поспать...” Направилась к выходу, осторожно перешагивая через спящих. Но всё-таки наступила кому-то на руку – даже не почувствовал, бедняга. Ноги как чугунные. Каждая клеточка тела кричит об усталости. Меня точно расчленили, и всё я чувствую отдельно: голову, руки, ноги, спину... На улице трижды с подвыванием зевнула и долго терла лицо снегом. Немного вроде бы полегчало.В штабе полка людно, накурено, жарко пылает русская печка, а перед нею на куске трофейного кабеля исходят паром и потом навешанные ворохом портянки.В маленькой боковушке только трое: командир полка подполковник Филогриевский, начальник штаба майор Матвеев и наш комбат Радченко. Майор склонился над картой-трехверсткой, и его крупное, с грубыми чертами лицо кажется высеченным из камня. По той же карте ползает волосатый палец комбата.Майор поглядел на меня сочувственно, а командир полка спросил:- Не выспалась, конечно?А у самого от бессонницы лицо серое, как оберточная бумага, а под глазами черные полукружья. Я промолчала. Понизив голос, чтобы не слышали находящиеся в передней половине избы, майор Матвеев сказал:- Ты уж извини. Не стали бы мы тебя тревожить, если бы не дело чрезвычайной важности. Речь идет о населенном пункте К. По сведениям агентурной разведки, этот пункт сильно укреплен. К. у нас на пути, как бельмо в глазу, а мы сейчас даже без артиллерии, сама знаешь. Надо разведать и уточнить силы противника и подступы к пункту. Осторожно, разумеется. Пойдет конный взвод разведки и ты с одним пулеметом на санях. – Майор передохнул и внимательно на меня поглядел. – Честно говоря, посылаем тебя с неохотой. Но выбор тут принадлежит не нам. Так пожелал он, – майор кивнул на Ватулина.Не скрываем, дело рискованное,- вмешался командир полка, – и, разумеется, добровольное. И если ты не согласна, настаивать не будем. Пошлем кого-нибудь из мужчин.Согласна, – сказала я и бросила на разведчика далеко не благодарный взгляд. Ишь баловень! “Так пожелал он”. Испытать хочет...Ехать не хотелось. И не потому, что я боялась, и не потому, что не выспалась, а в принципе мне это было не по душе. Я считаю, что на войне даже больше, чем в мирное время, каждый должен знать свое место, а не впутываться в случайные авантюры.Около часа мы разрабатывали маршрут и план предстоящей операции. Вернее не мы, а лейтенант Ватулин с майором Матвеевым, да иногда дельное замечание вставлял комбат Радченко. А я стоически боролась со сном и половины не слышала.Поняла одно: в случае столкновения с противником должна буду прикрыть разведчиков огнем. Вопрос ясен.На улице меня жарким шепотом окликнул связной Ухватова – Шугай.Товарищ взводный, дозвольте с вами... – Он, видимо, долго меня караулил – бороду закучерявил иней.Я засмеялась: ничего себе военная тайна! А майор-то Матвеев говорил едва слышно...Я ничего не ответила Шугаю. Мысли были заняты предстоящей операцией. Кого взять с собой? Шугай шел по пятам, жарко дышал мне в затылок и всё канючил.Чем-то мне был симпатичен этот молчаливый таежник и я подумала: “А почему бы и нет? Ездовой что надо”, – Вы ж не знаете пулемета!Знаю, ей-богу, знаю!А старший лейтенант Ухватов?Они сказали, что всё в ваших руках.Ладно. Едем!Кроме Шугая, я никого с собой не брала. Командир разведки заспорил:Возьми третьего. Вдруг кого ранят или убьют.Не лезь в мои распоряжения. Хватит с тебя и двух пулеметчиков, – возразила я.А Шугай, поправляя сбрую, на широком крупе жеребца командира полка, заворчал:- На лешего нам третий лишний? Только коню докука.По накатанной проселочной дороге мы ехали довольно долго. Впереди разведчики. Сзади, на некотором расстоянии, наша “тачанка” – обыкновенные штабные сани. О минах и не вспоминали. Сани заносило на раскатах, и я крепко держалась ‘за холодный пулеметный щит. Шугай правил стоя. Приземистый и широкий в нескладном маскировочном балахоне, он походил на старый заснеженный пень. Попробуй сковырни такой!Лейтенант Ватулин попридержал своего коня. Некоторое время молча ехал сбоку саней. Потом перегнулся с седла и сказал:Между прочим, меня зовут Николаем.Слушай, Николай, может быть, мы остановимся и расскажем друг другу биографии? А? Время у нас есть.Разведчик огрел коня плетью....Деревня вынырнула из-за бугра столь неожиданно, что мы с ходу чуть не влетели в ее единственную широкую улицу. Осадили на опушке мелколесья, метрах в четырехстах от деревни. Развернули сани пулеметом вперед. Разведчики спешились. Стали слушать. Ни единого звука. Только кони наши тихо пофыркивают да луна светит почем зря.- А не заблудились мы? – полушепотом спросила я Николая. – Что-то не похоже на укрепленный пункт.Он отрицательно покачал головой, но карту из планшета вытащил и сверился по компасу.Надвинув белые капюшоны на самые глаза, вдвоем с лейтенантом осторожно двинулись к деревне. Метрах в двухстах залегли в снег. Опять стали слушать. В морозном воздухе отчетливо слышалось пение. Голос то приближался – и тогда мы лежали, не шевелясь, то опять удалялся – и мы, как по команде, поднимали головы.- Часовой, – шепнул мне на ухо Николай.Да, это был немецкий часовой. Он прохаживался поперек дороги, от одного крайнего дома до другого, и его черный неуклюжий силуэт отчетливо выделялся на белом фоне. Совершенно явственно донеслось: “Дейчланд юбер аллее...” Рука сама потянулась к спусковому крючку: “Фашист!”- Ты что? – зашипел мне в ухо разведчик.- Нельзя!Он тронул меня за рукав и кивнул головой назад. Вернулись к своим. Заместитель Ватулина, осторожный пожилой Ефим Иванович, высказался за немедленное возвращение:По сути дела, мы задачу выполнили. Подступы разведали и убедились, что К. неукрепленный пункт.Ничего мы не разведали! – засверкал глазами Николай. – Кто в деревне? Сколько их? Надо идти туда... Сколько человек пошлем?У меня мелькнула шальная мысль: “А что, если напасть?” Но меня опередил Шугай. Он подошел вразвалочку и, хитро прищурив яркие зеленые глаза, обратился ко мне:Товарищ взводный, дозвольте чесануть с пулемета? Спят же, как цуцики... – Вот тебе и леший-молчун!А что, если там... – начал было Ефим Иванович.Скрыться всегда успеем. Ночью немцы догонять не станут, – перебил его лейтенант.Надо убрать часового, а то он нам всю обедню испортит, – сказала я.- А мы его живьем возьмем, – решил Николай.- Да что он знает, простой солдат? – возразила я. – Снять – и делу конец.Часового сняли удачно – и не пикнул. На всем скаку вылетели на бугор. Перед самой деревней развернулись. Шугай, кинув мне вожжи, бросился к пулемету.- Я сама. Держите коня, мне не справиться. ,И ударила длинной очередью вдоль деревни. Сначала по правой стороне, потом по левой. Со звоном посыпались стекла, захлопали двери, началась паника. А я всё стреляла.- Ура! – закричали разведчики. Со свистом и гиканьем пролетели мимо наших саней, ворвались в деревню, застрочили из автоматов.Немцы бежали. Было хорошо видно, как они на четвереньках карабкались по высокому заснеженному откосу линии железной дороги и скрывались за полотном. Беглецов настигали меткие пули – то один, то другой неподвижно замирал на снегу. Несколько человек на ходу пытались отстреливаться, но их смяли конники. Деревня была нашей.Мы сняли пулемет с саней и установили его на снегу, взяв под прицел дорогу, ведущую в немецкий тыл, и линию железнодорожного полотна. Расторопный Шугай поставил Орлика за крайний дом и накрыл его трофейной, подобранной на снегу, шинелью.Ко мне, подошел Николай Ватулин, Со смешком сказал:Вот тебе и разведка. Немцы орут: “Доватор! Доватор!”, а меня смех разбирает.Видно, крепко насолил им покойный генерал, что до сих пор не забыли, – улыбнулась я. – Ты донесение отправил? Как бы не опомнились да в контратаку не полезли.Отправил. Слушай, мы там какого-то фашиста поймали в одних кальсонах. Смехота, трясется, как студень. Хочешь поглядеть?Фриц был удивительно несимпатичный. Долговязый, тускло-белый и кривоносый. Он прикрывал руками разорванную ширинку шелковых кальсон, и его худые ноги, сунутые в огромные соломенные боты, дрожали мелкой дрожью.В доме вовсю хозяйничали разведчики: складывали в зеленый парусиновый саквояж какие-то бумаги, что-то жевали. И мне преподнесли пачку соленых галет.Да оденьте вы его, поганика! – сказала я Николаю. – Ведь смотреть противно.Хорош и такой, – махнул рукой Николай, – небось не сдохнет.- Боишься не поверят, что взял в одном белье?- Ну и язва! – сверкнул лейтенант Ватулин глазами и приказал: – Ребята, оденьте это чучело. Девушка смущается.Мы заняли круговую оборону, использовав немецкие окопы и трофеи: два ротных миномета с изрядным запасом мин и пулемет МГ-34. Позиции были выгодными: с пригорка подступы просматривались по крайней мере на километр, а лесок на восточной окраине, в котором мы первоначально остановились, нас мало беспокоил: вряд ли противник появится со стороны нашего тыла.Теперь мы могли отбиться от целого вражеского батальона и решили без боя деревню не сдавать. Остаток ночи мерзли на позициях в напряженном ожидании: я у МГ, Шугай у “максима”, лейтенант Ватулин и Ефим Иванович у минометов. А между огневыми точками зарылись в снег разведчики.Но фашисты так и не вернулись. Не возвращался и гонец, отправленный Николаем с донесением. Связи с полком не было.А на рассвете нас атаковал лыжный батальон соседнего полка нашей дивизии. Сначала по деревне ударили полковые минометы. В сухом морозном воздухе звук выстрела двоился, и мы не сразу догадались, что это свои. Притаились, изготовились к бою. Но за нашими спинами вдруг послышалось родное “ура”, и нас из окопов как ветром выдуло. Лыжники вынырнули из лесочка, рассыпались по полю, как белые хищные птицы, и, охватывая деревню в полукольцо, стремительно ринулись в атаку.Это было бы великолепное зрелище, если бы не автоматный, огонь. Пришлось укрыться за домами. Николай обиделся:- Сволочи слепые! И что только делают? По своим лупят! Подкинуть бы им парочку мин, чтобы уж бой был по всей форме...Обнаружив в деревне разведку, лыжники удивились. Шутили, смеялись, шумно нас поздравляли и непременно хотели всех качать. Один только командир батальона, капитан Сизов, не разделял общего восторга и, проходя мимо нас, вместо приветствия, буркнул что-то вроде: “черти их носят...”