Теперь часто над горой Малеей стояло недвижно в небе сверканье, хотя солнечные кони были уже за горами. Знал Хирон: это боги Крониды, укрываясь за завесой лучей, смотрят на великую муку Хирона. Ведь и он, Хирон, сын Крона. Не нарушил изгнанник своей клятвы: не вступил с богами в битву. Слышали Крониды его упрек и грозное предвещание. И хотя богам неведомо смущение, все же не открывали они своих лиц перед страдающим титаном. И смотрели на него в молчании из-за завесы лучей. Впервые боги не посмели.

Сказание о посещении киклопом-врачевателем Телемом страдальца Хирона на Малее

— Прими гостя, Хирон.

Никогда еще не слышал такого голоса кентавр Хирон. Не пещера ли его спросила так глубоко, глухо и отрадно? И Хирон оглядел каменные своды.

— Прими друга, Хирон, — повторил у входа в пещеру тот же голос.

— Будь другом и гостем. Войди.

И вступил, чуть пригнувшись, в пещеру киклоп-великан — как и Хирон; древний врачеватель киклопов. Сказал:

— Я — Телем, сын Геи-Земли.

Впервые увидели друг друга два титана, познавшие тайны живой жизни — Хирон и Телем, кентавр и киклоп. Не силой и властью богов — сами познали они тайные знаки живой жизни и знали больше, чем боги. Но власти на небе не имели: были они дети земли. Но не хотели они и наземной власти: не боги они, а титаны.

Любят боги зрелище борьбы и радуются играющим силам живой жизни. Но не знают радости познания. Все, как дар, лежало перед ними — воздухом, землею и водою, огнем и живыми созданиями.

Говорили боги друг другу: «Будем радоваться всему, что есть внутри и снаружи». И большего они не хотели. Не хотели они знать того, чего нет, но что может быть. Как падающий плод, приходило к ним знание, когда это было им нужно. Нужно было им вечное Сегодня. И в этом вечном Сегодня они жили. Завтра есть только для смертных. Перед Завтра встают тревоги. А бессмертные боги Крониды бестревожны. Только титанов мятежное племя будит тревоги в смертном мире. Буйно и непокорно оно. И еще будит тревоги знание смертных, ибо смертные смотрят в Завтра и оно их тревожит. И потому, что знание и тревога о Завтра друг от друга неотделимы, чуждались боги радости познания и любили только радость жизни.

Но Хирон и Телем силой мысли титанов черпали знание в чудном зрелище мира — в великом и в малом — и радовались чуду познания.

Близ Хирона сел благой киклоп, и его глаз посреди высокого лобного свода, круглый, как солнечный диск, то ярко сиял полуденным светом, то мерк, алея, как закат. И также его лобный свод — то был ясен, то туманился.

Посмотрел Телем на тело Хирона.

Сказал:

— Я пришел к тебе по зову Земли. Полон мир живой жизни вестями о страдании Хирона от лернейского яда стрелы Геракла. Где Геракл?

Молот сжатой руки киклопа угрожающе поднялся.

— Мне больно, — сказал Хирон. — Ты это видишь. Но Геракл невиновен: так хотели Крониды.

Опустился молот руки киклопа на колено. Сказал Телем:

— Я ушел в каменные горы, где бьют огненные ключи из недр земли. Холодна для меня почва лесов и степей и дыхание вод. Только близ огня могу я жить ближе к недрам земли, чем к небу. И огонь подземных ключей рассказал мне, что ранен Хирон. Я пришел, чтобы тебя исцелить.

И вынул Телем небольшую граненую глыбу золота, положил ее на ладонь и разъял надвое. Как в ячейке, лежал внутри глыбы глаз солнца, такой же, как на лбу у киклопа.

— Я прижгу глазом солнца твои раны, — сказал Телем, — и поцелую им твое тело. Только у меня и у Грай-Старух такой глаз.

Улыбнулся Хирон.

— Мне больно, — сказал. — Но все же прижги, Телем. Испытаем силу солнечного глаза над ядом. Не поможет — ну что ж! Зато будем знать. Только будь осторожен. Не прикасайся ко мне.

Даже оживился Хирон.

Уже не золотым было его конское тело, а мрачно-багровым и бугристым. Распухли ноги, и исходил от него жар. Но человеческое тело Хирона еще золотилось и было гладко. Однако и в нем уже будто что-то тревожно вскипало.

Вот приложил Телем солнечный глаз к свирепой ране на ноге, у копыта, где уколола стрела. И вступила в борьбу сила солнца, подателя живой жизни, с ядом, рожденным жизнью мертвой.

Смотрели затаив дыхание два древних титана-врачевателя на борьбу жизни со смертью.

— Дыши, Хирон, — сказал Телем. — Дыхание — сила.

— И ты, Телем, дыши. Знание любит дыхание: оно живое.

Длилась борьба в теле Хирона. И сперва казалось, что не уступит яд смерти огню солнца. Злобно шипел он в ране, клокоча и взрываясь; извергал пузыри и черную накипь. Не спекалось, не обугливалось бессмертное тело титана, как обычное тело, от огня. Невидимыми лучами и токами боролись в нем две силы. Но вот стала рана светлеть, и даже блеснул выше, на конской коже ноги, золотой радостный отблеск.

— Жжет? — спросил Телем.

— Жжет, но отрадно, — ответил Хирон. И глаза кентавра и киклопа встретились: оба знали, что боль нестерпима, но что вытерпит Хирон и нестерпимое.

— Они борются друг с другом, как день и ночь, — сказал Телем.

— Но сумрак это или рассвет? — И вздохнул Хирон, опуская глаза к ране.

Отнял Телем солнечный глаз от ноги и стал им слегка водить по коже конского крупа кентавра, где бугры свивались узлами. Нежно погладил глаз кожу, не оставив на ней следа от ожога.

Сказал Телем:

— Пусть лучи поговорят там с лучами. Я их бросил навстречу друг другу: от ноги и от крупа.

Снова перенес он солнечный глаз на ногу Хирона, и казалось, будто забыл о Хироне Телем, — так углубился он мыслью в испытание тайны жизни и исцеления.

И вдруг впервые вырвался у Хирона стон. Черной пеной брызнул яд из раны, и попали его брызги на человеческое тело кентавра и на золотую глыбу в руке киклопа. Прикрыла она Телема от брызг. Там, куда попали брызги, мгновенно изъязвилась у Хирона кожа и, вскипая, вздулась черными пузырями. Также и золото глыбы потускнело на том месте, куда попали брызги, и, словно под сверлом, изъязвилось.

— Отойди, Телем, — сказал Хирон. — Ты и сам можешь погибнуть от брызг. Яд сильнее. Посмотри на рану: там черный пожар.

И тогда отнял Телем от раны солнечный глаз. Тускл был теперь глаз и кровав. И так же тускл и мрачен стал глаз на лбу врачевателя Телема.

— Глаз бессилен, — сказал Телем. — Яд сильнее, чем солнце.

Хирон только кивнул головой. Огромная рана на ноге еще больше взбухла и стала багровой досиня.

Лежал солнечный глаз на ладони Телема, и уже хотел было Телем спрятать его в изъязвленную половину золотой глыбы-футляра. Но Хирон удержал его руку:

— Положи глаз во вторую половину глыбы золота. Эту брось в расщелину земли. Ее золото больное: оно отравлено.

Телем исполнил. Затем сел снова возле Хирона, но не говорил, а погрузился в глубокую думу. Не спасение, а страдание принес врачеватель киклоп больному. И скорбел Телем, древний киклоп. Знал: яд озлился после борьбы и еще сильнее будут мука и боль Хирона.

Оба слушали тишину.

Далеко-далеко где-то кто-то тяжко шагал.

Сказал Хирон:

— Я бессмертен. Ты знаешь исход?

— Знаю. Но ты — титан.

— Не слишком ли много — два бессмертных страдальца для одной земли: Прометей да еще Хирон?

— Он слабеет.

— Он будет силен.

И опять они услышали: далеко где-то кто-то тяжко шагал. Так шагать мог только Атлант.

— Ты последний киклоп на земле? — спросил гостя Хирон.

— Нас было немного. Но многое мы, народ киклопов, могли. Были мы Одноглазы — строители стен. Прозывались многорукими — хейрогастерами. Это мы для Персея воздвигли стены Микен. Не стало хейрогастеров. Все боги Крониды — их дело. Напал Дионис-Вакх на Микены. С ним сразились киклопы, помогая Персею. Поразил их тирс Вакха опьяняющим силу безумием. Были мы, Одноглазы, громобоями и метали некогда молнии: для игры — не для казни. Не стало и громобоев киклопов. Все Крониды — их дело. Одолел нас хитростью Зевс. Отняли у нас молнии боги. Сами стали они молниевержцами. Громы отняли. Оставили нам молоты и показали подземные кузницы: