Ответил Феникс:

— Я хочу иметь свои глаза, Хирон, а не глаза богов, подателей прозрения. По мне, лучше своя слепота зрячести, чем чужая зрячесть слепоты. На мой краткий срок жизни мне было довольно и моих человечьих глаз.

— Хорошо, — сказал Хирон и повернул его лицом к солнцу. — Стой и смотри, Феникс, в самое солнце. Смотри в самое солнце и люби солнце. Будешь любить солнце, и пошлет тебе Гелий свой солнечный глаз с неба. Но только умей любить солнце, крепко любить!

Стоит Феникс, смотрит Феникс в солнце, как велел ему Хирон. Щекочут лучи ему глазницы, и только.

Набежало облачко. Закрыло темно-сизое облачно солнечный блеск и свет. И ушло облачко.

А Феникс все смотрит в самое солнце да смотрит.

Долго смотрел Феникс.

— Что же, — спросил его Хирон, — ты все еще слеп, Феникс?

— Слеп, учитель.

— Значит, мало ты любишь солнце. Люби больше, и пошлет тебе Гелий с неба свой солнечный глаз.

Снова стоял Феникс. Снова смотрел выжженными глазницами в самое солнце и все же оставался слепым.

Тогда отвел его Хирон к краю поляны, где обрыв, и сказал:

— Не умеешь ты, Феникс, любить солнце жизни. Не получишь ты в дар, как счастливцы, от Гелия солнечных глаз с неба. Что ж, где дар с неба не падает, там надо счастья достигать трудом: не дар — так только труд. Подожди до утра.

Ранним утром, когда голубка, как всегда, принесла Хирону в пещеру в своем зобе каплю амброзии, бережно принял на лепесток этот дар Гесперид чудесный врачеватель и, как жемчужину, скатил ту каплю бессмертия с лепестка в чашечку цветка, полную ночного нектара, и смешал их. Затем из груды драгоценных камней (а таких груд было немало на мху в пещере) выбрал опалы, голубую бирюзу и синие сапфиры. Взвесил их в горсти, перетер в каменной ступке пестом в порошок, обрызнул порошок россыпью песку золотого и месить стал эту смесь в розовом масле, эфирном, густом и легком. Из утренних фиалок, из полуденных роз, из вечерних нарциссов и ночных маттиол добывали это масло нимфы лугов и лесов. Стянулась смесь тестом. Два глаза вылепил из теста Хирон, вложил в каждый глаз по осколку кристалла и в каждом сделал по ямке. Совсем глаз как глаз, но еще слепой.

А вот влил в те ямки Хирон из чашечки цветка смесь амброзии с цветочным нектаром и сверху прикрыл те ямки каплей вина от первых лоз Диониса.

Стояли поодаль полубоги — юные герои и красавица Меланиппа и смотрели.

Но рядом с врачевателем Хироном, распахнув так широко ресницы и не отрывая глаз от рук кентавра, стоял Асклепий — мальчик-бог. Голубая змейка обвивала кисть ребенка, и с нею играли его пальцы.

А над обрывом, у края поляны, сидел слепой и слушал жизнь. Как много в ней неведомых ему прежде голосов!

Сказал Хирон:

— Встань, слепой. Пойди навстречу своим глазам.

Встал Феникс и пошел на голос.

Он шел, а зелено-золотая муха кружилась, жужжала перед его лицом, вглядываясь так любопытно, назойливо и жадно всеми своими мушиными глазами в глазницы слепого, в их свежие язвы меж струпьев век. Сердилась суетливая муха: так много хлопот в жизни у зелено-золотой мухи. И знать ей хотелось, и урвать ей хотелось: ведь мухе нужно!

Вложил Хирон в глазницы Феникса глаза и повернул его опять лицом к солнцу:

— Смотри, Феникс.

И когда веселый солнечный луч кинулся шаловливо к глазам слепого, откусил Хирон осколком кристалла кончик луча, расщепил тот кончик надвое и впустил в оба глаза слепцу по лучику-отщепку. Заиграли золотые песчинки-искорки в глазу. Заголубел эмалью опал с бирюзою, засиял сапфир, напились лучики-отщепки вина и амброзии, опьянели, ударились о кристаллики, что вложил в ямки Хирон, и кинулись опрометью из глаз обратно к солнцу, перепутав пути.

И тут вскрикнул Феникс:

— Ушла тьма от меня, Хирон! Я тебя вижу. Я прозрел. Но Хирон-врачеватель снова покачал головой, как прежде, и, смахнув с крупа конским хвостом зелено-золотую муху, сказал:

— Еще рано. Это твой глаз видит солнце, а ты сам еще солнце не видишь. Не вошло оно в твое сердце, не осталось там горячим лучом. Только любящий солнце зряч. Но можно прожить и так, полузрячим. Чтобы стать зрячим, научись любить солнце, как любит солнце Асклепий.

Улыбнулся мальчик-бог, победитель Железного Вепря, в ответ на слова Хирона. Обнял конскую ногу бессмертного кентавра, прижался к ней и, запрокинув назад голову, сказал:

— Да, отец, я и змейка — мы любим солнце. И огромный Хирон, сын Крона, поднял человеческой ладонью мальчика с земли и посадил его себе на конскую спину. А потом так весело заржал человечьим ртом ему в утеху и пошел широкой иноходью с богом-ребенком на спине туда, вверх по тропе, в леса и луговины Пелиона. Тут крикнул Меланиппе Актеон:

— Поскачем и мы, Меланиппа! — и положил ей на спину ладонь, на то место, где ямка у конского крупа.

Сверкнули друг на друга глазами искоса Меланиппа и Актеон и взяли броском с места вскачь. Славный бросок, Хиронов! А вслед за ними вдогонку сорвались две птицы с дерева, а за птицами — два Ветра. Да где им!

Разошлись герои и гости кто куда. Один Феникс остался на поляне. Опустился он одиноко на траву под платаном-исполином и задумался. Видят мир глаза, да не так видят его, как прежде, а еще и по-иному: невидимое видят; не одну простую правду видят, но и правду чудес. Верно, эти чудо-глаза — не просто глаза. Но зачем ему видеть невидимое? Не титан он, не бог.

Лучше видеть мир попросту, как все зрячие.

И снова задумался прозревший Феникс.

Сказание о двух корнях познания

Медленно ступал Хирон с мальчиком-богом на конской спине. Он пытливо вглядывался в травы и часто останавливался, ощупывая ногой почву.

— Что ты ищешь, отец? — спросил Асклепий.

— Я ищу целебные корни.

И вот, осторожно копнув копытом землю, вырвал он рукой из земли мохнатое растение.

— Один корень я нашел, — сказал Хирон, — найдем и второй.

Вскоре в тенистом, глухом месте вырвал он еще один корень. Стряхнув с корней землю и омыв их в ключе, поскакал Хирон к самой вершине Пелиона, держа оба корня в руке.

Один корень был черен и короток, другой был белый и длинный.

На вершине Пелиона соскочил Асклепий со спины бессмертного кентавра, и оба присели на дерн — кентавр Хирон и мальчик-бог Асклепий.

Неведомая Асклепию притягательная сила исходила от корней в руках Хирона, и жадно-любопытно смотрел на них мальчик-бог.

— Вкуси от него, — сказал Хирон и протянул Асклепию белый корень.

Откусил мальчик-бог и сказал:

— Он сладок.

— Это корень познания. Он сладок, но плоды его горьки.

И Хирон протянул ему второй корень:

— Теперь вкуси и от этого.

Откусил Асклепий и от второго корня и, не выбрасывая куска изо рта, сказал:

— Он горек. Но я буду есть, раз ты мне его дал, отец. — И мальчик-бог съел кусок черного горького корня. И когда съел, сказал Хирону:

— Мне кажется, что он стал слаще.

— И этот горький корень — тоже корень познания, — сказал Хирон. — Но его плоды сладки.

Держа оба корня в руках, внимательно всматривался в них Асклепий. Затем, указав на сладкий корень, спросил мальчик-бог Хирона:

— Что в нем?

И ответил Хирон:

— Радость мысли, побеждающей смерть.

— Что же в горьком корне, отец?

— Горечь мысли.

— Расскажи мне об этих, корнях, — попросил Асклепий Хирона.

И Хирон рассказал Асклепию:

— Сладким породила мать-Земля Гея корень познания, и еще слаще были его плоды. Для радости своих детей создала она этот корень. Но боги постигли, что познание — сила, и сделали его плоды горькими для людей. И когда из горьких плодов упали на почву семена, выросли из этих семян горькие корни познания, и отдали боги эти горькие корни смертным. Но когда из этих горьких корней выросли плоды, плоды оказались сладкими, и забрали боги эти плоды себе, оставив смертным только самые корни.