Однако воспитанный в колониях интеллигент вносит в данную программу ряд корректив, и, кажется, он имеет для этого достаточные основания. Высокопоставленные чиновники, техники, разнообразные специалисты — ведь без них не обойтись. Так что можно слышать, как обычный местный житель, осмысливая незаслуженные назначения, которые ведут к многочисленным актам саботажа, частенько вздыхает: «И стоило добиваться этой независимости...»
В странах-колониях, где развернулась настоящая борьба за свободу, где текли кровавые реки и где продолжительность военных столкновений способствовала запоздалому всплеску активности местных интеллигентов, пропагандировавших базовые ценности, мы видим подлинное уничтожение сверхструктуры, выстроенной этими связанными с буржуазией интеллигентами. В своих самовлюбленных речах, детально изложенных умниками из университетской среды, колониальная буржуазия на самом деле глубоко внедрила в умы местных интеллигентов следующую мысль: основные ценности остаются вечными, какие бы грубые ошибки люди ни совершали. Речь идет, разумеется, об основных ценностях западной цивилизации. Выросший в колонии интеллигент принимает это как аксиому. Поэтому в тайниках его подсознания вы всегда найдете бдительного стража, готового в любую минуту броситься на защиту греко-латинских основ Запада. Впрочем, теперь, в период освободительной борьбы, когда интеллигент близко общается со своим народом, этот искусственно созданный хранитель обращается в прах. Все ценности Средиземноморского региона — торжество человеческой индивидуальности, ясности и красоты — становятся безжизненными, блеклыми безделушками. Все красивые речи напоминают коллекции мертвых слов; те ценности, без которых великий духовный подъем представлялся раньше немыслимым, объявляются ничего не стоящими просто-напросто потому, что они не в состоянии помочь решению конкретного конфликта, в который оказались вовлечены люди.
Первым должен исчезнуть индивидуализм. Местный интеллигент усвоил от своих учителей тезис о том, что личности необходимо полностью проявить себя. Колониальная буржуазия прочно вбила в его сознание представления об обществе, состоящем из индивидуумов, каждый из которых заперт в пространстве собственной субъективности. Единственное богатство такого человека заключается в его мышлении. Теперь местный интеллигент, у которого с началом борьбы за свободу появилась возможность вернуться к народу, будет открывать для себя всю лживость данной теории. Сами организационные формы борьбы за независимость будут предлагать ему совершенно иную лексику. Брат, сестра, друг — на эти слова колониальная буржуазия наложила строжайший запрет, потому что, с ее точки зрения, мой брат — это мой кошелек, мой друг — это часть моего плана, нацеленного на достижение личного преуспевания. Образованный выходец из коренного населения проходит через своеобразное аутодафе, которое разрушает его идолов: эгоизм, взаимные обвинения, проистекающие из чувства гордости, и детское упрямство, свойственное тем, кто всегда пытается оставить за собой последнее слово. Такой интеллигент, покрытый пылью колониальной культуры, будет точно так же открывать для себя ценность деревенских собраний, тесную сплоченность народных комитетов и невероятную продуктивность работы местных собраний и других органов самоуправления. Следовательно, интерес одного разделят все, поскольку в реальности каждый может попасться в лапы к военным, каждого могут зверски убить или же каждый спасется. В таких условиях нет места спасительному для атеистов девизу «каждый сам за себя».
В последнее время о самокритике много говорят, но немногие понимают, что это явление имеет африканское происхождение. Возьмем «джемаасы» — деревенские собрания в Северной Африке или их западноафриканские аналоги, — традиция требует, чтобы ссоры, происходящие между жителями деревни, разрешались прилюдно. Конечно, мы сталкиваемся с проявлением общинной самокритики, причем ей присуща доля юмора, ведь все присутствующие чувствуют себя расслабленно. В конце концов, в поисках последнего средства мы все хотим одного и того же. Чем больше интеллигент пропитывается духом своего народа, тем вернее он избавляется от привычки вечно все подсчитывать, молчать, как чудик какой-то, погружаться в свои мысли. Он прогоняет прочь сам дух маскировки. Так что уже на этом уровне мы можем говорить о том, что общность торжествует, распространяя вокруг свой свет и разум.
Иногда национальное освобождение происходит на территориях, не испытавших серьезных потрясений в процессе освободительной борьбы. Вот здесь можно встретить тех самых всезнающих, обладающих блестящим умом, хитрых интеллигентов. При ближайшем рассмотрении мы увидим, что их не влекут способы и формы мышления, освоенные ими за время сотрудничества с колониальной буржуазией. Испорченные дети вчерашнего колониализма и сегодняшних национальных правительств, они организуют разграбление всех имеющихся национальных ресурсов. Без всякой жалости они наживаются на принимающей характер национального бедствия нищете, используя ее в качестве средства для проведения удачных махинаций и юридически безупречных ограблений. Создаются импортно-экспортные общества, товарищества с ограниченной ответственностью, играющие на фондовых биржах. Не исключено и проталкивание своих людей на высокие должности. Такие интеллигенты из туземцев с завидной настойчивостью требуют национализации торговли, т.е. обеспечения доступа к рынку и выгодным сделкам исключительно для местных. Что касается их программной доктрины, то они громко говорят о настоятельной необходимости национализировать награбленное у нации богатство. Во время «засушливой фазы» национальной жизни, в пору так называемого аскетизма стремительный успех наглого воровства вызывает гнев людей, подталкивая их к насильственным действиям. Все дело в том, что эти сильно нуждающиеся, но все-таки независимые люди очень быстро приобщаются к гражданской совести в условиях современной Африки и общей международной ситуации. И об этом мелкие индивидуалисты скоро узнают.
Для того чтобы усвоить и прочувствовать культуру угнетателей, местный житель должен был оставить себе кое-какие интеллектуальные приобретения, включая заимствование форм мышления колониальной буржуазии. В итоге неспособность местного интеллигента вести двустороннюю дискуссию видна невооруженным глазом, так как он не в силах самоустраниться, сталкиваясь с абстрактным объектом или идеей. С другой стороны, стоит ему в один прекрасный день начать сражаться в рядах своих соотечественников, как его охватывает удивление, даже изумление; он буквально обезоружен их добросовестностью и честностью. Есть, правда, одна опасность, подстерегающая его на каждом шагу: он может превратиться в рупор народных масс, утратив способность к критическому восприятию. Тогда он может стать своего рода подпевалой, который соглашается с каждым словом, выходящим из уст простого народа. О чем бы ни шла речь, для интеллигента все будет выглядеть как продуманное суждение. Отныне феллах, безработный, голодающий местный житель, не просто претендует на правду, не просто говорит, — он представляет правду, ибо сам он ее воплощение.
Говоря объективно, на этом этапе интеллигент ведет себя, как обыкновенный оппортунист. Но на самом деле он не прекратил свои маневры. Вопрос не стоит в том, будет ли он отвергнут или принят народом. Все, чего хочет народ, — это всего лишь объединить национальные ресурсы в общий фонд. В этом случае процесс включения местного интеллигента в набирающий обороты подъем масс будет отличаться необычным культивированием частных деталей. Отсюда не следует то, что народ питает враждебность по отношению к аналитическим действиям; напротив, простым людям очень нравится, когда им объясняют суть вещей, они с удовольствием пытаются понять последовательность аргументов, и они хотят видеть путь, которым они идут. Вместе с тем в начале своего взаимодействия с народом местный интеллигент обращает слишком большое внимание на частности и, таким образом, начинает забывать, что настоящая цель всей борьбы — нанесение смертельного удара по колониализму. Страстно увлеченный многочисленными аспектами организации борьбы, интеллигент сосредоточивается на задачах местного значения. Они выполняются с неизменным энтузиазмом, но почти всегда с излишней торжественностью. Ему не удается удержать в поле своего зрения освободительное движение в целом. Он выступает с идеей ввести особые дисциплины, специализированные должностные функции, учреждения — и это в условиях работы внушающей ужас камнедробилки, дрожащей от собственной мощи бетономешалки, с которыми можно сравнить народную революцию. Интеллигент озабочен работой на отдельном участке фронта, и получается так, что он теряет из виду единство, которым спаяно освободительное движение. Поэтому, если противнику удается где-то, интеллигент может увязнуть в сомнениях, а потом впасть в отчаяние. В отличие от интеллигента простой народ занимает свое место с самого начала и не скрывает своей позиции, требуя «хлеба и земли». Вопрос предельно ясен: как мы добьемся земли и хлеба, чтобы прокормиться? И эта твердая позиция масс, которая кому-то может показаться заморенной, в конечном счете, является самым оправданным и эффективным способом действия.