Когда правитель ехал верхом в диадеме мимо Августеона, он прислушивался к стройным крикам толпы: «Счастлив твой город, трижды августейший! Милосерден наш император волей Божиею!» Под ним расстилалось искусственное озеро, в которое текла вода из акведуков, окружённое роскошными колоннами, словно внутренний дворик дворца, — чудо архитектуры. Юстиниан тайно верил, что народ сравнивает его с царём Соломоном, давшим Иерусалиму первый храм, или, по меньшей мере, с Августом Цезарем, построившим в Древнем Риме массу кирпичных домов и дворцов с мраморными фасадами. Когда Юстиниан спешивался у портика Великой церкви, его совершенно покидала гордость: смиренным он входил в дом Божий. Церковь была такой огромной, что он чувствовал себя незначительным, идя по дворовому ковру из голубых васильков.
Прокопий, вернувшийся с войны, был изумлён, впервые войдя в церковь, «более благородное сооружение, чем просто огромные здания, оно полно света, а лучи солнца отражаются от мрамора. Можно сказать, что оно само излучает свет, такое великолепное в своём изяществе и пугающее своей кажущейся хрупкостью. Церковь кажется парящей в воздухе, а не стоящей на земле».
В чём же секрет Великой церкви? Анфемий, её архитектор, не мог этого объяснить. Прокопий пишет, что, сколько раз вы бы ни входили в неё, ощущение всегда то же самое. Наверное, там поселился сам Бог.
Император втайне надеялся пристроить к Августеону собственную героическую статую. Он даже придумал, как она будет выглядеть: бронзовая крепкая фигура на прекрасной лошади облачена в старинные римские доспехи, но без меча и щита, чтобы стало понятно: хотя он и воин, но не хочет разжигать войну. В одной руке будет земной шар, увенчанный крестом, другая протянется к горизонту. Это символ того, как императору удалось подчинить мир одной империи, церкви и закону. Правда, строительство статуи пока не обсуждалось с архитекторами, потому что они тут же рассказали бы всё Феодоре, а она подняла бы мужа на смех.
К этому времени Юстиниан сделал странную вещь, приказав, чтобы его портрет, отчеканенный на медалях, лишили старомодных доспехов. Вероятно, он не хотел больше выглядеть солдатом-императором.
Однако патриции, часто посещающие каменные скамьи Августеона, жаловались на его строительство. «Он не жалеет средств, — говорили они, — и не жалеет чужой собственности».
Как раз тогда Юстиниан тратил деньги на восстановление Антиоха, разрушенного персами. Согласно планам его инженеров течение реки Оронт должно быть изменено, а на мраморном основании возведены новые скверы и рынки. Новый город будет гораздо больше, он будет носить название Божий город, несмотря на возражения Феодоры против того, что Антиох не должен становиться Феополисом по приказу императора. Она пожертвовала пятьдесят тысяч золотых монет, свой годовой доход, на постройку мраморных зданий и колоннад Антиоха.
Укрепляя, так сказать, основы своего правления, Юстиниан осознал, что для людей сделал очень мало. В первые годы правления, когда его обуревала жажда изменений, ещё до восстания «Ника», он уже помышлял о новом социальном порядке. В указе он написал, что свобода — естественное состояние человека, а рабство — противоестественно, противно человеческой природе. Император мечтал о начале новой эры для трудящихся Константинополя, дав больше прав низшим классам и уменьшив привилегии высших. Что же ему удалось изменить?
Претор Юстиниана посылал солдат патрулировать улицы и преследовать грабителей, изгонять бездельников и препятствовать собраниям. Регулирование часов труда не изменило положения жителей улицы Ткачей: они по-прежнему трудились после наступления темноты при свете ламп; дети по-прежнему обслуживали доменные печи на улице Серебряных мастеров; крестьяне на прилегающих к городу фермах не желали оставлять поля своих отцов и квалифицированно работать. В семьях, как и прежде, процветало рабство.
Император попытался привить миллионам своих подданных дух индивидуальности. Он хотел положить конец привилегиям прасинов и венетов, а также магнатов. Понятие о человеке как о личности пришло из Египта и с родины Феодоры. Но в Константинополе этого не поняли.
Юстиниан создал новый свод законов, чтобы «установить достойный порядок в государстве» и вложить книгу законов в руки каждому мужчине и каждой женщине, чтобы они могли отстаивать свои гражданские права. Но люди боялись идти в суд, не зная, что решит судья. «Они быстро привыкнут, — цинично заметил Трибоний, — к праву брать взятки». Поговаривали, что до Трибония, теперь называемого квестором империи, можно было добраться, лишь подкупив чиновников у его дверей. Естественно, новый квестор построил великолепный дом, украшенный слоновой костью и золотом и оживляющийся игрой механического органа. Проживающий по соседству с миллионером Трибонием архитектор Анфемий, совершенно не уважавший людей, установил на солнце огромные зеркала, чтобы солнечный свет отражался в окнах Трибония, принуждая его задвигать занавески. Когда Трибоний обратился в суд и добился вердикта против зеркал, изобретательный Анфемий устроил под домом квестора землетрясение.
Новые законы предоставляли избирательные права женщинам, давая им возможность разводиться и владеть собственностью; предусматривали наказание за гомосексуальные связи и оскопление мальчиков. Однако им не удалось в течение многих лет изменить природу человека.
Женщины, обращающиеся за помощью к Феодоре, знали, что им не нужен законный суд. Она умела поставить виновников-мужчин в нелепое положение. Одна из её подопечных вышла замуж за молодого патриция, который впоследствии кричал на всех перекрёстках о том, что его жена оказалась не девственницей. Так продолжалось до тех пор, пока странные люди не доставили его на центральную площадь и не начали подбрасывать на одеяле, собрав большую толпу. «Поэтому большинство мужчин, — замечает Прокопий, — предпочитали молчать, чтобы избежать подобного наказания».
Наблюдатели говорили, что императрица, бывшая продажная девка, разрешая конфликт, прислушивалась к своим собственным суждениям, а император благосклонно выслушивал петиции и давал ответ на основании закона. «Будто бы, — пишет Прокопий, завидуя царственной паре, — он облачился в императорское одеяние лишь для того, чтобы изменить существующий порядок вещей».
Попытка Юстиниана возродить всё то лучшее, что было в прошлом, провалилась. Его преторы и консулы принадлежали к Риму предков. Серебряный блеск их колесниц и боевые знамёна уже не волновали толпу, которая кричала, когда всадники Белизария под звон флейт проезжали мимо. Внутри старых границ империи формировались новые нации. Армянский вождь пастушьего племени не переменит обращения со своей женой, согласно своду римских законов; арабский мореплаватель, пристально вглядывающийся сквозь марево в белые скалы Синая, не станет обращать внимания на римский навигационный закон.
У древней латинской дороги в Италии, на вершине Монте-Кассино, молодой Бенедикт из Нурсии построил монастырь на месте языческой обители. В него стекались беженцы из разрушенных войной городов. Они скрывались в монастыре, выращивали в полях злаки и придерживались образа жизни, вскоре ставшего известным как бенедиктинский.
Если сын Саббатия не мог понять римлян, то римскую экономику понимал хорошо. Он терпеливо просматривал летописи прошлого, когда экономика процветала, а затем пошла на убыль, особенно во времена двух его величайших героев, Августа и Константина.
В правление Августа маленький правящий класс патрициев удерживал в своих руках ответственные посты и делал всё для поддержки государства, в то время как большая прослойка плебеев занималась фермерством и службой в армии. Дела шли достаточно хорошо, несмотря на расточительность полубезумных императоров и ярмо рабского труда, пока в самой экономике не произошла перемена.
Восточная часть империи начала производить товары, о которых Рим только мечтал, но не мог себе позволить. Например, Византия и сирийский берег славились такими предметами роскоши, как сандаловое дерево, сахарный тростник, жемчуг, камфора и шёлк. Более того, восток производил тонкие ткани, стеклянную посуду, краски и всё то, что составляет дары цивилизации. Корабли из восточных портов везли всю эту роскошь к Тибру. В качестве платы Рим отправлял на восток золото, которое никогда не возвращалось обратно. Затем люди начали мигрировать в такие оживлённые города, как Александрия и Антиох, и тоже не возвращались домой. Поэтому Константин Великий просто пошёл за людьми и золотом, переместив таким образом свою столицу в Новый Рим, где преобладала устойчивая промышленность. Из-за этого римская экономика в течение двух веков после смерти Константина оставалась единственной финансовой системой цивилизованного мира. Сам Бенедикт мог едва ли придумать что-нибудь из мира налогов и денег, которые не принадлежали бы цезарю.