– Надоел Восток, – сказала она. – Мы же не живем в замкнутом пространстве, а арабский менталитет восточных евреев на всю жизнь – не для нас.

– Не хотим жить среди «марокканцев». Это другой мир и отношения. И нас они, в массе своей, не жалуют. И завидуют. Сам узнаешь. Для них мы – чужие во всем. Живем, словно в Ходженте или в Самарканде, только с западными окнами, – добавил муж.

– Но ведь здесь много «русских», есть свои рестораны, культурная жизнь, целый мир, если уж так. Миллион человек, даже больше. Что мешает выбирать? – помню, удивился я и даже начал спорить.

Но они не спорили. Они были умнее и опытнее, по местной жизни.

Позже я не раз делал материалы об энергичных и, главное, порядочных ребятах средних лет, в расцвете, из бизнеса, которые объясняли, почему они подали документы или ждут переезда в Канаду, Штаты или в Европу. Никто из них не был неудачником, прыгающим от бессилия перед жизнью из одной страны в другую. За призрачным счастьем. Они просто хотели работать в нормальных условиях.

– Здесь мы нужны как рабочие или исполнительное среднее звено, не выше. Выше гнут, – говорили мне.

К тому времени я и сам не раз слышал «песню», что русские женщины – шлюхи, предприниматели – уголовники и русская мафия. Семьи – один ребенок и собака. Свинину едят, традиций не соблюдают и вообще, какие они евреи?

Я встречал и молодых ребят, получивших образование и даже нашедших приличную работу технарей – компьютерщиков, которые валом старались свалить туда же, в разные америки-австралии, и уже в XXI веке в ту же Россию.

– Мы чувствуем стеклянный потолок над собой, – говорили они. – Дальше нельзя. Либо некуда, нет пространства, либо не пускают. Надо ехать в Штаты или даже в Москву.

В тот октябрьский день, по-ближневосточному солнечный и с утра прозрачный, я проснулся с рассветом, в пять утра, от крика посреди жизнерадостной мертвой улицы на русском и иврите:

– Помогите! Хоть кто-нибудь, помогите!…

Спросонку даже не сразу встал.

– Совсем одурели, – помню, подумал, чертыхаясь и выходя в лоджию, – с рассветом, да еще в выходной, в субботу. Перепили что ли русские с утрянки?

Я даже и не подозревал, что страшное касается напрямую и моих близких, и моей семьи, и, таким образом, меня. А это совсем иное, чем слушать чужие тяжелые истории и сочувствовать искренне, но по касательной. Боль – это всегда одиночество.

– Что случилось? – вышла вслед заспанная жена.

Прямо под соседним домом, почти впритык к нашему, на огражденной от улицы общей автомобильной парковке, чуть наискосок, лежал кто-то в черной рубашке. А над ним, спиной к нам, у его головы, сидела на коленях девушка. Длинноволосая, светлая. Она, раскачиваясь, приподнималась и поднимала руки к солнечному, ясному, как вера в лучшее, небу:

– Помогите…

Из домов никто не выходил. Народ просыпался. Но уже наверняка вызвал полицию. С полицией высыпят все…

– Не знаю, что там, – ответил я. – Может, русские ребята подпили ночью и под утро подрались… Сейчас оденусь, спущусь…

Почти в дверях я столкнулся с мужчиной. Он выглядел растерянно и смутно.

– Мы из соседнего дома. Возьмите мобильный телефон, – сказал он, протягивая аппарат. – Это вашего Саши. Кажется, его убили…

Первая любовь – и такая удачная. Редкий случай. Или я ничего не понимаю в жизни. Они встретились полтора года назад. Моя третья дочь, домашняя и беззащитная. И Саша, недавний репатриант из Ташкента, из русско-еврейской смешанной семьи. Ему едва стукнул тогда 21 год, на три года старше ее. Эта была удивительная пара. Они даже внешне были очень похожи: оба голубоглазые, с одинаковым разрезом век и даже прической.

Саша носил длинные русые волосы, заправленные на затылке под резиночку. Их со стороны нередко и принимали за брата и сестру. Он, подучив иврит, начал работать. Рабочим, конечно. Но не пил и не курил. В смысле, побочных расходов не было. Звезд с неба для себя не требовал. Подкопил и взял подержанную машину, достаточно, чтобы ездить на работу и к нам, в соседний город. Он редко сидел в доме, хотя встречались они каждый день. Приезжал после работы и забирал дочь куда-нибудь на набережную, или к друзьям, или, как они там гуляют, молодые влюбленные. Для нее это был сразу и первый поцелуй, и первый мужчина. Через полгода мы застукали, что поздно ночью он остался ночевать. А рано утром тихонько ушел. Многие работы в Израиле начинаются уже с семи утра. И так повелось. Но торчать в доме, смотреть телевизор или подолгу разговаривать с нами он стеснялся. Мы делали вид, что ничего не видим. Это была на редкость счастливая пара, и, даже во времени, они никогда не ссорились.

Однажды, выйдя раненько, я застукал его у холодильника. Он доставал сливки к кофе. И сильно смутился, словно делал что-то непотребное.

– Послушай, – мне было легко говорить, – у меня за спиной шестеро. Себя я не считаю. Седьмой мне погоду не сделает. Ты меня не объешь. Пожалуйста, не стесняйся и бери сам, что надо и когда захочешь. Ладно?

– Ладно, – согласился он, но, быстро сглотнув чашку кофе, убежал. Он был очень воспитанный и ответственный парень. Весной мы решили, что поможем ребятам со свадьбой. Дочка все-таки хотела эти девичьи мечтания – с белыми платьями и куклами на машине. Праздника. Жизнь для нее праздником и была.

В тот обычный октябрьский вечер Саша заехал за ней после работы, и они направились с еще одной русской молодой парой из соседнего дома отмечать день рождения подруги. Отмечать – громко сказано. Просто повод вместе тусануться в ночном клубе Тель-Авива. Мы были спокойны: ребята непьющие, страна в целом безопасная. Впереди выходной день. Шабат. Дороги полупустые. Верующие и соблюдающие традиции, а их немало в Израиле, в этот день ходят пешком. Клубы и дискотеки в южных странах начинают работать с полуночи, поэтому не удивительно, что ребята вернулись в наш город уже под утро, к пяти. Дело молодое…

Они остановились у соседнего дома, в ста метрах от входа к себе, то есть к нам, и весело болтали, прощаясь. В это время туда же подъехала и машина с четырьмя «марокканцами», подвыпившими или, скорее, подкуренными. Один из них, двадцатилетний, только полгода назад вышел из тюрьмы. Он ударил ножом русского парня, потребовав его девчонку. Парень, между прочим, был солдатом в увольнении – Родину защищал. Нож прошел в двух сантиметрах от сердца, и все обошлось операцией. Выжил.

Мне это рассказала, позвонив, его мать. Но я ее так и не увидел. Сразу предложил записать этот эпизод на камеру. А она побоялась встретиться. Объяснила, что когда был суд, молодые дружки преступника, из местных, из Северной Африки, но зато настоящие евреи, чистокровные, предупредили ее, чтобы не настаивала на суровом наказании. И когда она не послушала, после первого заседания у нее подожгли машину, прямо у дома, на парковке.

– Кому ты докажешь, что это не самовозгорание? – сказала она тогда. – Мы чуть не потеряли сына, а потом еще и автомобиль. Поди, купи другой… Извини, я боюсь. Рассказываю тебе, потому что это тот же парень. Он получил всего несколько лет, поскольку не убил. Но вскоре за хорошее поведение вышел. Его отец владеет ювелирным магазинчиком, где продают дутое восточное золото, соблюдает традиции. Не то что мы, полугои. На суд тогда пришла целая команда крикливых и агрессивных «марокканских» теток. И вот…

Но это все я узнал потом. В то утро мои ребята стояли около дома и прощались. По-русски. Им было хорошо и радостно жить. «Марокканцы» выскочили из машины, тоже, оказалось, что вернулись домой, и вдруг тот самый, отсидевший, остановился.

– Вы почему смеетесь, русские? На своем языке. Это над нами?

Через секунду он вытащил нож и два раз просто ударил Сашу в грудь. Ткнул.Тот упал и задергался, синея на глазах. «Марокканцы» разбежались. Вскоре «скорая» забрала его в больницу. Я немедленно позвонил родителям мальчика. Была половина шестого утра.

– Да кто это там? Совсем одурели, – услышал сонный голос его отца.