«Феина дочь утонула в росинке…»
Феина дочь утонула в росинке,
ночью, играя с влюбленным жучком.
Поздно спасли… На сквозной паутинке
тихо лежит. Голубым лепестком
божьи коровки ей ноги покрыли,
пять светляков засияли кругом,
ладаном синим ей звезды кадили,
плакала мать, заслонившись крылом.
А на заре пробудилась поляна:
бабочка скорбную весть разнесла…
Что ей — до смерти? Бела и румяна,
пляшет в луче и совсем весела.
Все оживляются… «Верьте не верьте, —
шепчут друзьям два нескромных цветка, —
феина дочь на мгновенье до смерти
здесь, при луне, целовала жучка!»
Мимо идет муравей деловитый.
Мошки не поняли, думают — бал.
Глупый кузнечик, под лютиком скрытый,
звонко твердит: так и знал, так и знал…
Каждый спешит, кто — беспечно, кто мрачно.
Два паука, всех пугая, бегут.
Феина дочь холодна и прозрачна,
и на челе чуть горит изумруд.
Как хороша! Этот тоненький локон,
плечики эти — кто б мог описать?
Чуткий червяк, уж закутанный в кокон,
просто не вытерпел, вылез опять.
Смотрят, толкаются… Бледная фея
плачет, склонившись на венчик цветка.
День разгорается, ясно алея…
Вдруг спохватились: «Не видно жучка!»
Феина дочь утонула в росинке,
и на заре, незаметен и тих,
красному блику на мокрой былинке
молится маленький черных жених…
«Ты на небе облачко нежное…»
Ты на небе облачко нежное,
ты пена прозрачная на море,
ты тень от мимозы на мраморе,
ты эхо души неизбежное…
И песня звенит безначальная.
Зову ли тебя — откликаешься,
ищу ли — молчишь и скрываешься,
найду ли? Не знаю, о Дальняя.
Ты сон навеваешь таинственный.
Взволнован я ночью туманною,
живу я мечтой несказанною,
дышу я любовью единственной.
И счастье мне грезится дальнее,
и снится мне встреча блаженная,
и песня звенит вдохновенная,
свиваясь в кольцо обручальное.
На качелях
В листву узорчатую зыбко
плеснула тонкая доска,
лазури брызнула улыбка,
и заблистали небеса.
И на мгновенье, над ветвями,
я замер в пламени весны,
держась простертыми руками
за две звенящие струны.
Но ослепительно метнулась
ликующая синева,
доска стремительно качнулась,
и снизу хлынула листва.
И лиловеющая зелень
вновь заслонила небосвод,
и очарованно-бесцелен
дугообразный стал полет.
Так реял я, то опускаясь,
мелькая тенью по листам,
то на мгновенье приближаясь
к недостижимым облакам.
Новый год
«Скорей, — мы говорим, — скорей!»
И звонко в тишине холодной
захлопнулись поочередно
двенадцать маленьких дверей…
И удалившихся не жаль нам:
да позабудутся они!
Прошли те медленные дни
в однообразии печальном.
А те, другие, что вошли
в полуоткрывшиеся двери,
те не печали, не потери,
а только радость принесли.
Но светлые дары до срока
они, туманные, таят,
столпились и во мгле стоят,
нам улыбаясь издалёка…
Ю. Р.
Как ты, я с отроческих дней
влюблен в веселую опасность…
Друг милый, родственную ясность
я узнаю в душе твоей.
Мы беззаботно сердцем юны…
(Пусть муза хмурится моя!)
На хрупкой арфе бытия
перебираем те же струны
и в соловьином забытьи
поем, беспечно принимая
от неба жизненного мая
грозу и радугу любви.
Нам до грядущего нет дела,
и прошлое не мучит нас.
Дверь черную в последний час
мы распахнем легко и смело.
Я верю сказкам вековым
и откровеньям простодушным:
мы встретимся в краю воздушном
и шуткой звезды рассмешим.
Утро
Как светлозарно день взошел!
Ну, не улыбка ли Господня?
Вот лапки согнутые поднял
нежно-зеленый богомол.
Ведь небеса и для него…
Гляжу я, кроткий и счастливый…
Над нами — солнечное диво,
одно и то же Божество!
«На ярком облаке покоясь…»
На ярком облаке покоясь,
ты проплываешь надо мной.
Под липами, в траве сырой
Я отыскал твой узкий пояс.
Он ослепляет серебром…
Я удаляюсь… В песне четкой
я расскажу дриаде кроткой
об одиночестве моем…
Под липами — ручей певучий,
темнеют быстрые струи…
Подкидывают соловьи
цветные шарики созвучий…
Вот и янтарная луна.
В луче вечернем, чародейном,
ты дуновеньем легковейным
на небеса унесена…