Обстрел начался внезапно и без предварительного объявления воздушной тревоги. Как-то необычно громко грохотали разрывы, и не было слышно воя снарядов. Били по нашему микрорайону. Детьми и взрослыми овладела паника впервые за все время нашей детдомовской жизни. Почти все побежали на черную лестницу и устремились вниз. Я осталась в спальне, потому что у меня не было достаточно сил, чтобы бежать, да и убежища у нас не было. Про Алика в спешке забыли, и он жалобно плакал, забившись под кровать.

Разрыв необычной силы потряс здание, разбились стекла, покачнулся пол, в воздухе заклубилась пыль. Алик истошно закричал и вдруг замолк под своей кроваткой, хотя разрывы грохотали где-то рядом. Я испугалась, что он ранен или и того хуже, и с трудом встала. Добравшись до противоположной стены, просунула руку под кровать и позвала Алика. Малыш вылез из своего убежища. От пыли мы еле различали друг друга. Алик прижался ко мне и попросил унести его куда-нибудь. Мы выбрались из спальни в коридор и вышли на лестничную площадку. Там было светлее. Алик тянул меня вниз, и я послушалась.

Оказавшись на площадке между этажами, мы услышали голоса детей, толпившихся внизу. И вдруг случилось что-то ужасное. Казалось, что раскололся мир. Снаряд попал во флигель напротив нашего дома, и взрывная волна, не найдя выхода из двора-колодца, ударила по стене и окнам лестничной клетки, на которой мы находились. Все это случилось в доли секунды, и сначала мы ничего не поняли. Раздался неимоверный грохот обрушившегося здания, звон вылетающих стекол, скрежет оконных рам и дверей. Воздух покраснел от кирпичной пыли. Словно горячая кровь заливала глаза. Взрывная волна вдавила меня спиной в стену, острая боль пронзила позвоночник и на какое-то время затемнила сознание.

Кроваво-красная пыль медленно оседала, постепенно впуская поблекший свет майского дня в проемы высаженных окон. Подсознательно я поняла, что должна пересилить боль и найти Алика. Искать его не пришлось, он был рядом. Должно быть, взрывная волна прижала его ко мне и тем самым ослабила удар по малышу. Алик дрожал всем тельцем и молчал. Оглушенные взрывом дети медленно поднимались по лестнице. Никто, кроме меня, не пострадал, если не считать засоренных кирпичной крошкой глаз, долгой пронзительной боли в ушах и глухоты, которая поразила всех нас.

Кто-то отнес меня в спальню. Долго мне пришлось пролежать неподвижно на доске. Когда боль стихала, я дремала, тревожно предчувствуя ее возвращение. Открывая глаза, я почти всегда видела Алика. Физически малыш не пострадал, но стал мучительно заикаться, повторяя одну и ту же фразу: «А-дайте-а-Алику-а-корочку-а-хлеба». До сих пор такой просьбы от него никто не слышал. Интонация его голоса не была ни жалобной, ни просящей, а какой-то бесцветной и никак не соответствовала смыслу речи. Повторив свою фразу несколько раз, он замолкал, и лицо его принимало испуганное и удивленное выражение. Казалось, он сам недоумевает, зачем произнес какие-то ненужные слова. Со временем Алик произносил свою навязчивую фразу все реже и реже, но лишняя буква «а» так и не исчезла из его замедленной речи, по крайней мере, до конца войны.

После победы нашелся папа Алика, и наш малыш оказался Александром. Впрочем, ему было все равно. Отца он не помнил и встретил его равнодушно. Прощаясь с нами, Алик заплакал, и снова прозвучала его печальная стереотипная фраза: «А-дайте-а-Алику-а-корочку-а-хлеба». Господи, неужели наш малыш так и не поправился?

Травма позвоночника превратила меня в «героиню». Кто-то подумал, что я спасла Алика от взрывной волны, прижав его к себе (как будто от нее можно было спасти). Привязанность Алика ко мне была истолкована как доказательство моего «подвига». Я пыталась объяснить, что все это вышло случайно: я оказалась ближе к стене, а Алик стоял передо мной, ведь все так просто. Но взрослые снисходительно улыбались и еще пуще хвалили меня еще и за скромность. Самое неприятное в этой истории было то, что впоследствии и мама не захотела поверить мне и неоправданно гордилась своей «героической» дочкой. Я долго мучилась этой неправдой, но постепенно роковой день вместе с моим «подвигом» ушел в прошлое для всех, кроме меня. Этот день не забывается из-за боли в позвоночнике, которая преследует меня почти всю жизнь, то затихая, то усиливаясь и воскрешая в уставшей памяти больную, навязчивую фразу контуженного малыша: «А-дайте-а-Алику-а-корочку-а-хлеба…» И становится горько и тревожно.

Светлана Магаева

НА КРАЮ ЖИЗНИ

_______________________________________________

МАРИК И САША АЛЬТШУЛЛЕРЫ

зима 1942

Двухлетний Марик был так мал и тщедушен, что казался грудным ребенком. Мальчик был крайне истощен, но не лежал спокойно, как другие ослабевшие дети, а все время плакал или жалобно стонал. Наверно, у него что-то болело, но он не мог объяснить, что именно. Ни воспитательница, ни дети не могли успокоить мальчика. Другой наш малыш, Алик Нестеров, сползал со своей кровати, шатаясь, подходил к нему и спрашивал: «Марик, что ты плачешь, у тебя что-нибудь болит?» Марик не отвечал. Алик сокрушенно разводил руками и тихо возвращался к своей кровати. Мальчик продолжал плакать. Казалось, уж и слез-то у него не было, а он все всхлипывал и всхлипывал.

В конце концов кто-нибудь из детей не выдерживал, вставал с кровати, что было почти подвигом, и брел за старшим братом Марика Сашей. Саша тотчас приходил, с трудом держась на очень длинных ногах-ходулях. Опираясь на спинки кроватей, пробирался к Марику, садился на кровать и, смущенно озираясь, снимал свитер. Расстегивал рубашку, обнажая огромные, страшно торчащие кадык, ключицы и ребра, брал Марика на руки и бережно прижимал его голову к своей груди, приговаривая: «Не плачь, Марик. Скоро придет наша мама. Вот я тебе песенку спою». Но петь ему не приходилось: малыш чмокал губами, разыскивая мамин сосок, и засыпал. Саша осторожно укладывал брата, подтыкал одеяло, одевался и, еле переступая ногами, отправлялся в обратный путь в спальную комнату, где жили «почти взрослые» мальчики.

Наступала тишина — до пробуждения Марика. И все повторялось сначала. Безутешный, хватающий душу плач, тихие уговоры Алика, чей-то «подвиг», появление Саши и забытье Марика до следующего пробуждения. Так продолжалось много дней, пока Саше не разрешили взять братика в свою комнату. Плакать Марик перестал, но никто так и не увидел, как он улыбается. Разве что после войны…

Светлана Магаева

НА КРАЮ ЖИЗНИ