С одной из крестьянских делегаций с Волги прибыл маленький, седой, невзрачный человечек, одетый как-то странно, смотрящий на Ленина загадочными, добрыми и проницательными глазами.
— Наверное, какой-то сектант — подумал диктатор.
Мужики приходили с обычными жалобами. Эксплуатация, грабеж, бесправие, комиссары… эти слова они повторяли бесконечно, все время к ним возвращаясь.
Маленький человечек слушал нарекания крестьян, хитро улыбался и шептал:
— Гордыня все это!.. Все идет хорошо и по справедливости. Все образуется, соседи! Не грустите, не сейте печаль в сердце Владимира Ильича… Пускай к нему побыстрее здоровье возвращается!.. Ему еще большая работа предстоит… незаконченная… большая, ой большая!
Когда делегация прощалась с Лениным и выходила из комнаты, седой человечек подошел к диктатору и, пронзая его взглядом, шепнул:
— Разреши, Владимир Ильич, остаться и рассказать тебе с глазу на глаз о том, с чем пришел к тебе.
— Останьтесь, товарищ! — сразу же согласился снисходительный к крестьянам Ленин, никогда не забывающий о «чудовище с миллионом голов», которые срубить не смогли бы все «чека» пролетарского государства.
Они остались вдвоем.
Хитрая улыбка вдруг исчезла с лица гостя. Он выпрямился и сказал торжественным голосом:
— Давно не виделись, Владимир Ильич!
Ленин посмотрел на него вопрошающе.
— Давно! — продолжал человечек. — Мы встретились только однажды… В Кукушкино над Волгой… Я чай у вас пил… Меня твои родители пригласили… Порядочные были люди, добрые…
— Ах! — воскликнул Ленин и хлопнул в ладони. — Я вспомнил! Маленький, худой попик, который прибыл на похороны деревенской девушки…
— Да, да! Отец Виссарион Чернявин… — кивнул головой гость. — Я знал вашего брата… упокой, Господи, душу его…
— Чем теперь занимаетесь? — спросил Ленин, хмуря брови.
Чернявин улыбнулся:
— На старости пришлось заняться землепашеством, попы-то у вас не в чести.
Он тихо и таинственно рассмеялся.
Они долго молчали, меряясь взглядом, замечая каждый блеск глаз, каждую рождающуюся мысль.
Первым прервал молчание поп:
— Я пришел выразить вам благодарность, Владимир Ильич! Благодарность от чистого сердца, познавшего любовь и носящего в себе глубокое понимание.
Сказав это, он внезапно встал на колени и низко поклонился, касаясь лбом пола.
— Благодарность мне? — разразился смехом Ленин. — Мы ваших епископов, попов и монахов-дармоедов потрепали и разогнали на все четыре стороны. Ха! Ха! Все, конец! Аминь! Вставайте с колен, я не икона…
Виссарион Чернявин встал, хитро улыбнулся и прошептал:
— Ой, не конец! Ой, не конец! Это только начало… Как раз за него я хотел тебя поблагодарить и до земли поклониться…
— Бредишь, друг мой! — махнул рукой Ленин.
— Ты думаешь, что убил веру? — начал шептать поп. — Э-э, нет! Ты разрушил церковь греческую, которая была ползущим по земле, не имеющим орлиных крыльев и не могущим воспарить в небеса земноводным. Так, как говорит наш Максим Горький: «Рожденный ползать — летать не может!» Ты понял позор и унижение настоящей веры и заставил ее начать жизнь сначала: от Христовых апостолов, от тайных собраний, мученичества и лампад первых христиан! Ты высвободил веру горячую, несгибаемую из пут услужливой церкви. За это приношу я тебе благодарность от себя и своей преданной паствы!
Ленин побледнел и напрасно силился что-то произнести дрожащими губами.
Поп, не замечая его возбуждения, говорил дальше:
— Ты думаешь, что переделал мужиков на тех, которые ходят покорным и немым стадом от самого рождения? Э-э, нет! Они поняли все-все! Они знают, как растет трава, слышат, о чем шепчет река! Они разговаривают теперь осмотрительно, осторожно, с подозрением, неспешно собирая силы… Когда они заговорят все вместе, одновременно, гром будет такой, что его услышит весь мир! Они заставят склонить перед ними головы, бунтом охваченных, ничего не ценящих, чужих по духу и крови рабочих и комиссаров! Темные мужики, которых ты просветил, возродил, возьмут жесткой, натруженной рукой жизнь родины и поведут ее по прямой дороге. За это благодарю тебя, Владимир Ильич, от себя — слуги Божьего, от «земли» и от души замученного за народ брата твоего Александра Ульянова. Прими его, всемогущий, милосердный Господь, в пристанище святых Твоих!
Ленин, делая страшное усилие, встал и оперся руками о стол. Его глаза были широко раскрыты, а в них метался дикий, безумный ужас.
Старый поп поднял глаза кверху и прошептал со страстным волнением:
— Мы умираем, преследуемые, гонимые, замученные! Ах! Хорошо это, благородно и сладостно подвергаться ради суровой правды ненависти бесстыжих деспотов, угнетающих свободу во имя свободы, истязающих душу, чтобы познала она извечную мудрость!
— Прочь! — крикнул Ленин и покачнулся, словно был пьяный.
— Прочь! — хрипло повторил еще раз и вдруг, скрежеща зубами, охваченный судорогами упал в кресло.
Что-то протяжно зазвенело, прошипело, лопнуло… Весь мир закружился по безумной спирали и устремился в возмущенную, кипящую бездну, по которой сновали и ползали, словно бледные змеи, черные струи дыма, блуждали в тумане и чертили в мраке запутанные, тайные зигзаги…
Маленький, седой человечек выскользнул из комнаты и, увидев медсестру, доброжелательно сказал ей:
— Идите к нему, сестра, знать, не совсем еще здоров наш Владимир Ильич…
Он вышел спокойный и улыбающийся.
Тяжелый и долгий приступ вновь лишил Ленина сил и сознания.
Справившись с ним, он долго пребывал в задумчивости, никого не замечая и не отвечая на вопросы присутствующих.
Одна и та же неотступная мысль буравила, мучила мозг:
— Неужели мои усилия привели народ к противоположному полюсу? Это было бы насмешкой судьбы… страшнейшим проклятием… Какие же тяжкие сомнения посеял в душе моей этот безумный поп! Нет! Никогда!
Он позвонил резко, нетерпеливо три раза.
Вбежал секретарь.
— Товарищ, пишите! — возбужденным, хриплым голосом воскликнул Ленин. — В Москве находится поп Виссарион Чернявин. Схватить и расстрелять… сегодня же!..
Глава XXXI
Глядя на Ленина, врачи не верили собственным глазам. Они готовы были поверить в чудо. Этот безнадежно больной, наполовину парализованный, впадающий в безумие человек внезапно поднялся, распрямил плечи, хитро и весело улыбнулся, как будто хотел сказать:
— Только мне известна тайна, которую я никому не доверю!
Почти с постели он пришел в зал Совета народных комиссаров.
Для этого было самое время!
Комиссары, кроме мечущегося по всем фронтам Троцкого и угрюмого, упрямого Сталина, потеряли головы.
Белые армии Колчака и Деникина одерживали победы над коммунистами. Все обещания Ленина, объявленные на весь мир, не сбывались.
Сначала росла надежда на постоянный мир и утверждение социализма в течение двух месяцев; не сбылось предсказание о победе революции в Германии. Пролетарское восстание, которое действительно вспыхнуло в Мюнхене и Берлине, провалилось. Любящие свою страну и культуру немцы, независимо от того, были ли это преданные Гогенцоллернам империалисты, либералы или руководимые Шейдеманном, Адольфом Гитлером и Носке социалисты, задушили коммунизм в зародыше. Спартаковцы были повержены, а взбешенная толпа рабочих, солдат и офицеров издевалась на улицах над Либкнехтом, Люксембург и Иогихесом, которых перевозили в тюрьму, где вожди коммунизма были убиты.
Германская республика перешла в лагерь самых опасных, идейно организованных врагов диктатуры пролетариата.
После нее сбросили большевистский гнет Венгрия, Чехия и балканские государства; в Италии коммунисты не осмелились даже объявить восстание, хотя в больших и малых городах уличная чернь, ослепленная размахом российской революции, весело выкрикивала:
— Viva Lenin! Viva il bolcevismo!
Ленин знал об этом уже во время своей болезни, читая газеты и советуясь с коллегами. Ему представили текущее положение дел еще раз сразу же после его прибытия в зал Совета комиссаров.