То Григорий Орлов набедокурствовал прошлым летом, когда уехал из Фокшан, где должен был с послом Обрезковым вершить мир с турками. Подстегиваемые интригой турки заупрямились и как раз сослались для откладывания мира на отъезд главного российского представителя. Только граф Орлов потому от переговоров и армии скоропостижно уехал, что была в том она сама причиной. Затем и взялась с достоинством его защищать перед врагами Паниным и Чернышевым…

Зато второй Орлов при такой же природной отваге воли себе не дал. Тот Ньютонов закон для России он доказал со всей математической холодностью. Втрое меньше русских кораблей было при Чесме, когда увидел соединенный турецкий флот, а свои корабли были наполовину таковы, что текли по швам и назад бы в порт уже не приплыли. Еще и адмиралы Эльфинстон со Свиридовым были поругавшись между собой. Тогда Алексей Орлов, даже и не смысля в морском деле, взял на себя команду. К экипажам только сказал: «Ну, с богом, ребята!» — и шпагу вынул. А когда флот турецкий от того безумства в бухту убежал, то в нарушение всех морских наук туда вошел и брандерами до одного турецкие корабли пережег. Третий из братьев — Федор — тоже там на мостиках сражался и в последний лишь момент с горящего корабля спрыгнул. Нет, не промахнулась она в Орловых, когда на невском льду их увидела…

По всему получается, что если бы не морейские греки, что от долгого турецкого плена в рабском состоянии духа пребывают, то твердой ногою можно было бы встать за спиною у султана. 1 900 000 рублей потратила una на флот. Не переставая делал он разорение и тревогу туркам по всему левантийскому берегу, где содействовал египетскому паше, восставшему на Порту. Рядом со снятыми местами осадили и пленили Бейрут, который за 250 000 пиастров передали принявшим покровительство России друзам, а деньги разделили на корабли. Задолго перед тем уже высадились в Аркадии, где бригадир Ганнибал, подвезя свой отряд на фрегатах к самой стенке, взял Наварин — лучшую там крепость и гавань…

На Черном море тоже все совершалось закономерно. Крымские Гиреи противились отложиться от султана, она же им диктовала вольность. Один из них, Шагин-Гирей, наиболее сметливый и переполненный честолюбием, уже пожил у нее в Петербурге и теперь прямо тянул русскую сторону, надеясь в будущем сделать из того Чингисханова осколка вдруг современную и самостоятельную державу. О крымской вольности, которую она гарантировала, и шли переговоры с Портою, а также о крепостях и портах Керчи, Еникале, об Очакове и Кинбурне…

Только мир был сейчас нужен как воздух. Но также и не польские дела были тому причиной, где все бурлило после трехстороннего раздела. Тот раздел назревал от начала века, ибо никто из соседей не намерен был видеть возле себя таковую стихию, которая могла бы, присоединившись к кому-то из трех, перевесить все на одну сторону. А потому всем вокруг была необходима обессиленная Польша, или совсем бы ее не было. Даже и с турками война у России началась с польского дела. А когда Австрия и Пруссия заспешили друг перед другом прибирать к себе польские земли, то как можно было оставаться в спокойствии России? Белая Русь православно и исторически склонялась сюда, а в Ливонии и не жили никогда поляки…

Она листала пахнущие духами польские письма… «Более шести лет эти затруднения составляют мучение моей жизни. Поставленный между благодарностью, влекшей меня входить в Ваши виды, и противоречащим лтим видам подчинением моим национальной воле, я провел все это долгое время в заботах, как бы уничтожить это противоречие, и встречал с обеих сторон сопротивление неодолимое. Я ссылаюсь на Ваше императорское величество, сколько употреблял я для этого усилий, со сколькими просьбами, нежными и настоятельными, я обращался к Вам…»

Да, такие слова он умел говорить безукоризненным французским языком. И целовал когда-то ей пальцы по одному. Это ему и вредило…

Она собственноручно составляла меморандум от треж дворов королю Станиславу-Августу: «Что касается конституции республики, что должно быть возобновлено и утверждено навсегда правление избирательное. «Liberum veto» остается законом неизменным. Все преобразования должны клониться к восстановлению равновесия между властью короля, сената и шляхты. Войска, находящиеся теперь под начальством короля, перейдут под начальство великих гетманов, и на будущее время польский король не должен иметь ни войска, ему принадлежащего, ни войска республики, находящегося под его начальством».

Только в таком состоянии торжества и незыблемости вольностей оставшаяся Польша не станет служить источником опасений для каждого из ее соседей… На миг представились ей летящие в бездне пространства планеты и вдруг одной из них не оказалось на своем месте. Что-то же там должно остаться, и что сгустится из того тумана в будущем? А пока здесь происходило некое высшее движение истории. Это согласно с ним атаковал со шпагой в руке турецкие корабли Алексей Орлов у Чесмы, французские короли помогали безродным колонистам в Новом Свете освободиться от английских лендлордов, а сама она упрямо защищала татарские и европейские вольности. Тому необратимому движению и Польша становилась жертвой…

Неожиданная опасность вдруг явилась за спиной. Рыжая Ульрика, с которой подралась когда-то, явственно помнилась ей. «Ваши высочества еще не заняли подобающих тронов, чтобы царапать друг друга!» Это сказал им кронпринц, будущий великий король Фридрих. То было в минувшие времена. Злопамятная Ульрика пошла с тех пор замуж за епископа Любекского, ее дядю, которого императрица Елизавета для спокойствия России сделала шведским королем. Тот король умер, и место занял Густав Третий, их сын, для которого французские идеи совпадали с призраком шведского величия. Таковое мтонкие шведского дела не переставало беспокоить. Даже и денег не жалела она при всей скудности российской казны на поддержку там республиканского духа. И все же оно случилось…

Пять лет назад ей говорили, что записывал в свой журнал молодой шведский принц: «Ах, Станислав-Август! Ты не король и даже не гражданин! Умри для спасения независимости отечества, а не принимай недостойного ига в пустой надежде сохранить тень могущества, которую указ из Москвы заставит исчезнуть…» Теперь, сделавшись королем и зарядившись свободолюбием из Версаля, сей молодец стал практически учитывать для себя польский урок.

Молодой король в один день поднял готовые к тому гарнизоны в Свеаборге и Христиании, арестовал в Стокгольме сенат и разогнал секретный комитет, призванный следить от парламента за его действиями. Затем объявил сейму новую конституцию и обязал персональною присягою армию и чины. Мать его, вдовствующая королева Луиза-Ульрика, услыхав про то, вскричала: «Узнаю свою кровь!» Старый лис Фридрих в Потсдаме делал мину неодобрения действиям своего племянника.

В первый же день переворота русскому послу там было сказано, что укрепление шведской самодержавности будет лишь способствовать русско-шведскому согласию, и король Густав по-прежнему жаждет посетить Петербург, чтобы лично излить свое восхищение и обновить родственные чувства к русской императрице. Но это было кушанье для детей. Тот же всеобщий закон действовал здесь. Поскольку вольности будут притушены и королевская власть станет способной принимать решения, северная неспокойная соседка снова делается значительною державою. А так как шведская обида на Россию еще кровоточит, и к этому прибавить французское золото, прусские чувства Ульрики и занятость России с Портою, то здесь необходимо ждать новой войны. От Петра Великого та мысль, что аннексии в тесной Европе непременно чреваты будущими войнами, и Финляндия всегда будет служить для этого камнем преткновения. Ею двинуты уже туда четыре русских полка.

Но даже не это убедительно звало ее к установлению мира с турками. На столе ее отдельно лежала некая депеша в синем конверте с молниями…

«Народонаселение Российской империи исчисляется одними в 18 миллионов, а другими в 20 миллионов. Отчего такая разница? Как велико народонаселение?»