И вот, словно подвигнут какою-то силой тайной, приподнялся инок, отвел взор от иконы святой — и с трепетом и страхом сладким, неизъяснимым увидел он входящего в келью старца. И услышал он слова: "Восстань и не скорби, но в радости принеси молитвы — предстоит и молится об обители и о вас святая Пречистая Богородица и Приснодева Мария с ангельскими ликами и со всеми святыми!"

— Святой Сергий, угодник Божий, помилуй нас! — воскликнул молящийся и очнулся.

Тихо было в покоях, так же мерцали у образов свечи и лампады, исчезло ночное видение. В окно уже вливался румяный свет зари.

Истомленный бдением ночным, лег отец архимандрит на ложе свое и заснул ненадолго. Уже не томила тоска сердца его: знал старец, что не погибнет обитель.

Рано-рано поднялись все в обители в это светлое майское утро. Чудные вести ходили по всей обители. Все — от храброго воина до недужного дитяти — исполнены были радости и надежды. Ожидая торжества освящения новопостроенного придела, собираясь толпами, передавали друг другу богомольцы дивные вести. Немощные и раненые словно ожили, воскресли под красными лучами майского солнышка.

— Стояли ночью старцы Киприан, да Гурий, да Геннадий на правиле келейном, — рассказывал умиленным голосом старик-богомолец толпящемуся кругом него народу. — И было им всем троим одно видение: являлся в мантии игуменской, с посохом святительским в деснице, святой угодник Божий Сергий Чудотворец. И поведал старцам святой угодник Божий, что скоро конец будет осаде кровавой, что убегут от стен обительских ляхи-нечестивцы, гонимые гневом Божиим. И послал святой Сергий тех старцев в церковь, повелел им до утра молиться перед иконами святыми. И вместе сошлись те старцы в храме и открыли один другому видение свое пророческое. Сжалился Господь над нами.

Плакали от радости жены, шептали молитву воины, с надеждой и умилением…

В другом кружке богомольцев, у паперти церковной, молодой изможденный послушник тоже о видении ночном говорил…

— Не одним старцам являлся в ночь эту заступник наш и молитвенник преподобный Сергий. Узрел его в час тьмы полуночной и старый пономарь большой церкви обительской. Бодрствовал пономарь Иринарх близ колокола большого, ждал времени, чтобы полночь ударить. И явился ему, недостойному, угодник Божий с вестью радостной. "Скажи братии, — рек Чудотворец, — и всем в осаде страждущим: почто унывают и ропщут? Неотступно молю Христа Бога моего о них!"

— Молит Господа за нас святой Сергий! — повторяли, тихо радуясь и крестясь, богомольцы. — Не оставил нас заступник наш!

И тут парила над бедствующим, скорбящим, истомленным людом светлая надежда, утешение небесное.

Далее говорили, что спавшие в эту ночь у дверей обительской Святодуховской церкви в полночь слышали в храме сладкое многогласное пение. А когда отомкнули двери и в храм вошли, не было никого там.

Рассказывали о видении отца архимандрита, поведавшего о том старцам, пришедшим поутру в келью к нему.

Загремели могучие монастырские колокола: к новопостроенному приделу потянулось иноческое шествие. Кроткой радостью и надеждой сияли взоры бледных, истомленных старцев; на хоругвях и крестах играло яркое солнце.

— Экой радостный денек сегодня! Прямо благословенный денек выпал, — молвил Ананий Селевин, подходя на костыле своем к старой знакомой, голубоглазой Грунюшке.

— Вспомнил нас, грешных, Господь! — тихо ответила девушка и вдруг затуманилась-закручинилась, лицо руками закрыла, слезами залилась.

— Что ты, Христос с тобой! — испугался молодец. — Аль недужится? Аль обидел тебя кто? С чего запечалилась?

Еще пуще зарыдала девушка, сильнее слезы полились.

— Да молви словечко! — сказал Ананий. — Может, помогу.

— Матушка моя родненькая! — вымолвила наконец Грунюшка. — Не дождалась ты денька светлого! Не порадуешься ты с дочкой любимой, не помолишься вместе с ней в храме Божием. Лежишь ты одна-одинешенька в могилке сырой, не слышишь звона колокольного, голоса живого. Не свидеться нам с тобой, матушка родненькая! На кого ты меня оставила-покинула?! Где мне, сиротинке, головушку преклонить, где заступу найти, ласку горячую, родительскую? Ох ты, горе мое горькое! Не видать мне на белом свете радости!

Слеза прошибла и Анания при взгляде на сироту беззащитную. Погладил он Грунюшку рукой по головке русой.

— Эх ты, сирота горемычная! Правда, велико горе твое. А глянь-ка кругом — мало ли везде беды-злосчастия? Да не только в обители слезы, вопли и жалобы. По всей Руси православной прошла гроза, и Бог весть, когда развеются тучи черные. Молись Богу, сиротинушка. Пойдем-ка со мной на могилку старушки твоей, помолимся. Полегчает на душе у тебя.

Тут Тимофей Суета подошел, тоже сиротинку пожалел…

Стала Грунюшка на колени у могилки матери, углубилась в молитву. Ананий и Тимофей тоже от всего сердца помолились и сели в сторонке.

— Жаль девоньку-то, — кивнул головой на сироту Ананий и молвил Суете шепотом: — Уж ты ее не оставь, Тимофей, коли доживешь до того, как ляхи осаду кончат. Я-то чую, что не выживу; на сердце все тоска тяжкая лежит, брат Данила все во сне приходит, рукой к себе манит.

— Полно, брат Ананий! Еще поживем вместе, — отвечал веселый Суета. — А коли что, я сироту не оставлю!

Зашуршали чьи-то шаги сзади молодцов по травке молодой, кашель старческий послышался; подошел к ним отец Гурий.

— Вот вы куда укрылись, чада мои! Ин посижу с вами на покое, утомился я очень; долгая служба была.

Присел старец с молодцами, огляделся кругом.

— Эка благодать-то Господня! Солнышко греет, зеленеет травушка-муравушка; весна-матушка пришла. Всякая тварь Божья теплу и свету рада, Господа славословить хочет. И пичужки-то как щебечут сладостно — хвалу Творцу поют. Истинно великий день сегодня, чудом Божиим запечатленный! Явили свою милость святые угодники Сергий да Никон, возвестили они многим избавление обители от осады тяжкой. И мне, грешному, было видение ночное! — умиленно прибавил старец, осеняясь крестным знамением.

Перекрестились и молодцы, глядя на отца Гурия; поднялась Грунюшка с могилки; увидев старого инока, тоже подошла.

— На рассвете сегодня сон не сон охватил меня, а некое забвение тайное, — говорил отец Гурий. — Стоял я на молитве в большом храме Троицком. И вижу я, недостойный, — входит в храм святой Серапион, архиепископ Новгородский, в облачении святительском. И рек святому архиепископу угодник Божий Сергий Чудотворец, выйдя из алтаря церковного: "Отче Сера- пионе, почто умедлил принести моление Господу Богу и Пречистой Богородице?" Воздел тогда руки архиепископ Серапион и стал громким голосом молить Спасителя и Матерь Божию об избавлении обители от нашествия вражьего. И слушал я, грешный, смиренный инок, молитву святительскую, ниц простершись на полу церковном.

Замолк отец Гурий, молчали и молодцы, и Грунюшка; тихо было вокруг, только торжественный звон обительских колоколов плыл в весеннем небе.

— Что это? — молвил старый инок, поднимаясь. — Отец архимандрит с соборными старцами идет. К церкви повернули, к паперти — к могилкам почивших. Пойдемте, чада мои, помолимся у могилки старца Корнилия и других иноков, что преставились за время осады тяжкой.

Усталые, но светлые духом, полные твердой надежды, воротились воеводы и отец Иоасаф в покои свои. Позвал архимандрит вождей обительских к себе от трапезы скромной вкусить после дневных трудов.

— Спасибо, отче, — смеясь, молвил князь Григорий Борисович. — Не прочь я теперь медку выпить, коли не грех будет.

— Какой же грех, воевода? Вы — люди ратные, с вас не взыщется. Сейчас накажу отцу ключнику.

Отдыхая да крепкий обительский мед попивая, завели воеводы степенную беседу о государских делах, о Руси-матушке да о ее горе-злосчастьи великом.

— Ужели же не найти царю Василию Иоанновичу на ляхов-злодеев храброго воеводы, духом крепкого? — говорил князь Долгорукий. — Царь Грозный на что к боярам своим немилостив был: и за малую вину, и без вины даже вождей рати своей смертью казнил — а не переводились у него воеводы доблестные: Воротынский-князь, Милославские, Хворостинин… Да мало ли было их, военачальников храбрых!